«Радуйся умеренно, страдай с достоинством», — говорили античные классики. Что я изучала в школе? Что мне рассказывали на уроках катехизиса? Боль — вина. Страдай? Это значит, ты удалился от Бога. К черту все это. Боль невинна, боль — часть жизни.
Я говорила вслух, не известно для кого. Ты знаешь, что есть католические врачи, которые не дают морфий безнадежным больным, объясняя это тем, что боль есть искупление, что она очищает?
Да, да, ты прав, я выпила. Но какое это имеет значение? Какое? Даже насекомые не похожи друг на друга Пчелы преодолевают километры, чтобы высасывать из определенных цветов пьянящий их нектар! Никогда в мире не существовало культуры, которая бы не стремилась идти свои путем, даже примитивные и религиозные народы! Знаешь, что я тебе скажу? Трезвенники любят правду, алкоголики — нет. Я уже по горло сыта чувством вины и правдой!
С этой мыслью я и заснула .
Мир полон убийц, которые не внушают страха
Я всех их видела или это только тени? Куда подевалось реальное время? Кто скрыл его от меня?
Я проснулась внезапно, быстро приняла душ, оделась и вышла из дома. У лифта дорогу мне преградила соседка со второго этажа и сказала, что всю ночь не сомкнула глаз из-за непрестанного лая щенка-пуделя соседки Реджани с третьего этажа. Я представила себе маленькое курчавое существо белого цвета, которое шестнадцатилетний сын Реджани назвал Ван Дам. Как-то я заметила этой Реджани: «Такая кличка больше подходит питбулю». Но она не знала, кто такой Ван Дам, и не поняла шутки.
Соседка предупредила меня, что на ближайшем собрании жильцов она все скажет. Она любит животных, но всему есть предел: пусть наденут на эту собаку намордник, дадут снотворное, главное, чтобы она прекратила лаять. Мне оставалось лишь ответить ей, что она права, хотя я спала как убитая и не слышала Ван Дама. В этот момент сквозь стеклянную дверь я увидела подъехавший к подъезду мотороллер.
Тим слез с сиденья, снял шлем и быстро направился в мою сторону. Он сказал, что у него есть время выпить кофе, а потом он поедет домой заниматься.
Окинув его с головы до ног, я воскликнула:
— Черт возьми, какие синяки под глазами! Ты что, всю ночь провел с игровой приставкой PlayStation?
Естественно, я шутила.
— Хочешь покурить? — Он кивнул на косяк, который был у него в руке.
— Сейчас одиннадцать утра, Тим.
— Да, я знаю, еще только рассветает.
Я решила начать день с парочки затяжек марихуаны.
Из машины по сотовому телефону я позвонила Бруни. Сразу спросила, нет ли новостей по делу Верце, но ни словом не обмолвилась о ночном визите Латтиче ко мне домой. Бруни сказал, что в данный момент близких друзей жены и друзей мужа допрашивают.
— Ты знаешь, чем Латтиче зарабатывает себе на жизнь? — спросил меня Бруни.
— Конечно, у него бар.
— Называется «Кокорито». Что-то вроде ночного клуба со стриптизом, танцами, частными вечеринками. Друзья по покеру, обрати внимание, все работают в Кокорито.
— Вот как.
— Он связался с тобой?
— Нет, — солгала я.
— Он какое-то время провел в тюрьме за кражу и скупку краденого. Ты знала об этом?
Я промолчала.
— Восемнадцать часов мы его мурыжили… Рано или поздно, но он расколется.
— А если не он это сделал?
— Что, решила поиграть в Нэнси Дрю?
Мы рассмеялись.
— Нет, Бруни, — искренно произнесла я, — в данный момент у меня есть личные проблемы. Что касается Латтиче, то за свою работу я еще не получила от него ни гроша.
— Судья по предварительному следствию решит, надо ли его задерживать. Пока что он на свободе, Джорджиа. — Бруни вздохнул. — Что ты о нем думаешь?
— В общем, он не из тех, кого надо бояться. Я просто представить не могу, чтобы он своими руками сжимал кому-то горло.
— Мир полон убийц, которые не внушают страха. Соседи, отцы семейства… Все они — вне подозрения.
Я стала рассуждать вслух:
— Разве так трудно перенести тяжесть развода? Я хочу сказать, неужели надо обязательно убивать?
— Ты что, не читаешь газет? Каждый день где-нибудь находится человек, который убивает всю семью.
— Верно, и в конце концов не выносит угрызений совести и убивает себя. А Латтиче жив и здоров.
— Джорджиа, оставим шутки. Нам приходится постоянно допрашивать людей, для которых важна только власть. С ее помощью они подавляют других. Люди много лет живут с одним и тем же человеком, засыпают вместе, встают. Потом неожиданно этот человек становится их ненавистным врагом.
Я хотела ему сказать, что мне это известно: я достаточно наслушалась о подобных людях.
— Но ведь у Латтиче есть алиби, — вместо этого ответила я.
— Но у него имеется и отличный мотив, если дело только в этом.
Кто-то позвал Бруни.
— Извини, мне надо идти, до скорого.
В шесть минут первого я вошла в бар «Энцо», где у стойки меня ждала Лучиа Толомелли с видом человека, который уже все понял. Мой взгляд служил ей дополнительным подтверждением.
Мы сели за угловой столик, я заказала ей кофе, а себе — аперитив кампари. Осталось сделать самое трудное: достать из папки эти чертовы фотографии и отдать их ей.
Лучиа извлекла фотографии из пластикового конверта и стала смотреть, осторожно кладя их на заляпанный стол, чтобы не испачкать. Горько усмехнувшись, она сказала: «Я была права».
Я, как сфинкс, оставалась невозмутима, попивая кампари.
— У меня двое детей. У вас есть дети?
— Нет. — Я чуть было не сказала «к счастью».
— Что мне делать? Бросить его или продолжать этот фарс?
Я разглядывала развешанные на стене фотографии с состязаниями по бильярду.
— Больше всего меня мучит то, что из всех женщин он положил глаз на мою кузину, — добавила она сдавленным голосом.
Я избегала ее взгляда.
— В семье такое часто случается.
Лучиа заплакала, я переставила стул, чтобы закрыть ее от любопытных взглядов, и начала нести обычную в таких случаях чушь: что слезы облегчают, что она только что получила обухом по голове, но это еще не конец, возможно, Альфио одумается, а может, она встретит кого-то еще.
Она с силой тряхнула головой, и у нее из носа потекло.
Я подняла чашечку с кофе, так и оставшимся нетронутым, и дала ей салфетку, лежавшую на блюдце. Поблагодарив, она громко высморкалась, затем открыла сумочку и достала бумажник. Я встала, мне больше нечего было сказать.
Вот они, чувства, черт возьми: она шмыгала носом, куталась в свою шубку бордового цвета, и ей с трудом удавалось держать себя в руках.
— Ваши деньги. Или вы предпочитаете чек?
— Неважно.
Улыбнувшись, она кивком указала на мой покрасневший глаз.
— Вам следует показаться врачу.
Я тоже улыбнулась, потом подошла к стойке бара, расплатилась и подождала, пока она уйдет.
Пообедав в баре «Энцо» тостом с ветчиной и пепси, я, не слезая с табурета, пролистала газету до предпоследней страницы, где был гороскоп. Прочитав несколько строк, я проворчала «Сплошная чушь». Когда я оторвала глаза от газеты, увидела, как в бар вошел двойник Альваро Дзинкати: та же улыбка, та же прическа. Но это был не он, и я облегченно вздохнула.
В течение шести месяцев, пока длилась наша история, Альваро Дзинкати звонил по ночам, приходил, мы занимались сексом и делали это довольно хорошо. Нас объединяло несколько прочитанных в юности книг, пара рок-групп шестидесятых годов и бездонный желудок. Он, как и я, умел завирать.
— Я пью только тогда, когда у меня жажда, — говорил он.
Нечто подобное с видом превосходства я говорю своему отцу. Однажды Альваро перестал звонить мне, просто перестал и все тут, не дав никаких объяснений. Да, в общем, никакие объяснения и не требовались. О своей жене и двоих детях он говорил, как о решенных вещах, которые будут навсегда запечатлены на фоне собаки и небольшой виллы на цветной фотографии размером тринадцать на восемнадцать, выставленной на письменном столе в его адвокатской конторе. Со мной он смущался, вел себя, как мальчишка, поверял мне забавные истории из своего детства и отпускал фразы типа «Ты не прочь провести выходные в Вене или Париже?» Мы никогда не были ни в Вене, ни в Париже, мы даже не были в ресторане, мы ни разу не покинули мой дом Я снова представила его обнаженным, вспомнила его крепкие, мускулистые ноги со светлыми волосами, его белозубую улыбку и широкие ноздри, которые обнюхивают тебя, как первобытное создание.
Однажды вечером он должен был прийти ко мне, но так и не появился, и больше мы не встречались.
Будь я одной из тех, кто считает, что достаточно написать письмо, я бы ему написала. Но в таких случаях письма — сущая ерунда, о чем потом сожалеешь. Ты изливаешь в них душу, и оттого, что отправил их, не получаешь никакого облегчения. Ни у одного любовника, который тебя бросает, не возникает желания ответить тебе даже по телефону. Какой смысл звонить тому, кто решил раствориться в тумане? Естественно, пару недель я провела в ожидании телефонного звонка. Мой дом превратился в зал ожидания. Я не верю тем, кто говорит, что они никогда не ждут. Мы все и всегда чего-то ждем.
