— Потерянные мы люди, — сетовал горемыка, — Ни шлюх, ни детей, ни своего угла. Промослали всю свою жизнь по объектам отчизны, а синего моря не видели. Кому же я теперь нужен больной и косолапый, охмуренный смолоду высоким званием рабочего?.. И поныне в стране работы непочатый край… Для дураков… А у меня трусы одни и те на мне — затёртые и рваные. И постирать их некогда, и заштопать поздно, и другие мне купить не на что. А мы всё ещё ворочаем камни, колени бьём, скрипим и стонем. Гегемоны сраные, обложенные с головы до ног писюльками вышестоящего начальства.
Бездарно летели дни. Пролязгали зубами наши герои, заглядывая в глотки более состоятельных пьяниц. Но в прошлом уже те времена, когда каждый второй был рад поделиться с тобою «бухлом» — скрупулезно пересчитывали деньги в чулках сограждане. Сутки казались длинными, а Новый год стремительными шагами шёл по стране — вот уже и Рождество на носу. Дважды ходили к Мирзоеву на поклон, выпрашивали зарплату. Не дал. Отоварились повидлом и поставили брагу.
— На родине аналитической химии, — «философствовал» у плиты бригадир, — о перегонке жидкостей человек знает ещё до своего зачатия. Модель перегонного куба изначально заложена в голове разумного сперматозоида. Наличие змеевика в быту первично, вторичны мебель и костыли, а также — инвалидная коляска… Хвосты же человечество потеряло в процессе эволюции. Рубили друг другу во время неурожая.
Сливовое повидло времен развитого социализма, выданное Мирзоевым рабочим к празднику от щедрот своих, действительно требовало термической обработки. Самогон получился неважный, хотя и загорался он сразу от одной только шальной искры зажигалки. Технология его приготовления была безукоризненно соблюдена, но подозрительный запах аммиака пробивал даже самый хронический насморк.
— Это что ещё за навоз?
Давно уже страдающие от трезвости горемыки вытирали лиловые носы полотенцем и часто принюхиваясь к замечательному продукту аналитической химии, не решались поднять стаканы ни за здравие, ни за упокой.
— Будешь ли пить, Серёга? — пытал его бугор, но приятель отгородился от него газетой, где была опубликована интересная статистика о недавно прошедших выборах в областное законодательное собрание. Кандидат против всех депутатов оказался вторым.
— Интересное дело получается. Всего только двадцать четыре голоса ему не хватило, чтобы творить добро… Законотворческий террор так и не остановлен…
— Ты бросил пить или как?
— Обижаешь, начальник.
— Выдохнется, смотри! — его старшой не унимался, — А какой удивительный запах.
— Сам ты чего её не пьешь, умник?
— А ты как думаешь, дружище?
— Отрава, в натуре — вот что я думаю.
— Что-то не то мы с тобою выгнали. Вонь на весь подъезд, как из подвала, затопленного помоями. Ты жил, Серёга в таком подвале?
— А где я не жил?! Нацеди полбаночки, угости соседей. Народ они ушлый, поймут, что и как. Да скажи, что нашел её в сугробе, что нету, мол, больше ни грамма, а то ещё колядовать придут.
Вернулся бугор через час. Никто из соседей так не рискнул продегустировать, предложенную заразу. Жили неплохо, получше наших бродяг — водку они запивали томатным соком. Самогонка же по-прежнему оставалась не тронутой.
— Ну и что? — с нетерпением поинтересовался его друг.
— Можно пить, — говорят, — но, мол, запах какой-то не тот… Подозрительный запах…
— Рискнем, однако?! — Серега сглотнул слюну, — если через сорок минут не издохнем, значит это не яд.
— Боязно мне, подождём-ка Олега — он ушлый.
Тарантул ходил на хоккей, но его не пустили на корт. Отличительной особенностью нашего времени стало неуважение к пожилому поколению. И не то, чтобы старик — злодей, в его возрасте лица у всех в гармошку. Но в каждом автобусе и в других местах общественного пользования на самом видном месте — там, где вчера ещё висели таблички о порядке обслуживания больных и инвалидов, сегодня наклеен листок А-4 формата, на котором тридцать шестым кеглем набито, что никакие льготные удостоверения не действительны, и что надо платить, чтобы не быть избитым. Вот и наматывают старики километры на больных ногах, экономя последние рубли от копеечной пенсии.
— Слава богу, что шапку не продал, — радовался Тарантул, поднимаясь с мороза в ночлежку.
В вертепе его ждали, как важного эксперта.
— Выпьешь? — по-простецки спросили друзья, и он, не нюхая, замахнул в себя стакан ядовитого зелья, отфыркнулся, высмаркиваясь, и принялся стягивать с больной ноги тесный ботинок, упираясь его подпятником о порог. Споткнулся и упал. Его собутыльники переглянулись.
— Ну как самогонка?
— Хороша.
— Ещё её будешь?
— Конечно…
Сидя на полу, он выпил второй стакан, и морщины на лице у старика стали менее рельефными. Ботинок всё ещё не расшнуровывался, через боль Тарантул потянулся к нему руками и застонал.
— А, вы-то, чего не пьете?
— Мы и так целый день дома задницу со стула на стул перекантовываем… Как сыграли?
— Не знаю, — ответил он, освободившись от обуви.
Человек, наконец, поднялся с пола на ноги, достал из кармана очки и, усевшись удобно на кровать, принялся изучать оставленную Сергеем газету.
— Я был у этого чёрта, — ткнул он в портрет мэра города. — Это он меня Мирзоеву рекомендовал… Гляди-кось, в областное законодательное собрание попал, стало быть, умный…
— Да нет… Ты не прав… Его покойный отец и наш нынешний губернатор старые и добрые кореша. Вместе росли и «любили» одних и тех же женщин. По одному сценарию. Как в Интернете у Вислоухова… Ты порнуху видел?.. Вот и помогает Пал Палыч сыну друга рулить… Носил бы тебя он в детстве на руках — твои бы шныри писали законы. На два десятилетия вперед, рассчитаны маршруты политиков. Кому какой портфель и огород, слуги и бляди, какой выпивон и из чьего кармана.
Бугор посмотрел на часы и наполнил стаканы. Долгое воздержание окончилось, и праздник, наконец, настал.
— Ну будем здоровы, Серёга — сорок минут прошло!
Он зажмурился, зажал себе двумя пальцами нос и выплеснул в лужёную глотку вонючую жидкость. Когда же они пили второй стакан, им стало весело, и недоумевали сотрапезники, как им могло показаться ядовитым такое замечательное зелье. Дурные запахи туалета и самогона, потной одежды и портянок слились воедино в один удивительный запах Отчизны. Его уже не чувствуют власть имущие после успешного назначения их на посты или на выборные должности. А колебались и волновались сердечные, принюхиваясь к жизни своего народа перед первым стаканом власти. Потянут ли, мол, оправдают ли доверие? Не отравятся ли желчью? И колотят успешно министерские понты фраера при галстуках, пока ещё что-то есть в бюджетах и в карманах, мзду несущих. Справедливости ради стоит заметить, что терпкая струя новой избирательной кампании всё же щекочет ноздри этим кандидатам, и случается пора отрезвления и осознания, что жить так дальше нельзя, но ненадолго… и самые достойные вновь окунаются в благовоние кремлёвских коридоров.
— Однажды на Новый год я напился до икоты, — Серега вспоминал счастливую юность, — очень уже хотелось мне догнаться до «… кондиции». Двоюродная сестра мне нацедила пол-литра окрашенного самогона, и спешил я голодный домой по сугробам родимого города. Вдруг слышу: часы бьют, бутылки хлопают. Ёлки мерцают — дышит улица, а пустынно. И горько мне стало, что я одинок, достал я тогда из кармана банку с горилкой, откинул крышку и отхлебнул — комом в горле застряла зараза, отрыгнул я её с кровью и заикал. И с тех пор пошла вся моя жизнь наперекосяк, что не праздник, то икота. И рад бы проблеваться, да пусто в желудке…
— А мне «ласточку» сделали на Новый год перед самой свадьбой. В трезвяке мы с корешом песню пели, нецензурную, новогоднюю. Да и дёрнул меня чёрт мусорилу тогда козлом обозвать…
— Они не любят этого. Когда им люди правду в глаза говорят. Били, поди?
— Электрошоком. Два месяца голову чесал. А когда матушка с невестой выкупали меня утром, карты у меня были порнографические, хорошие карты, и сержант поганый разложил их перед женщинами на столе — вот он, мол, чем ваш жених занимается!
Слушатели смеялись. На смену Змею Горынычу и Кощею Бессмертному в устном народном творчестве пришёл Козёл в милицейской фуражке, служебное вымогательство стало искусством, а гадости ментовские — притчей во языцех. Самые смачные слова адресованы солдатам правопорядка, и в каждой российской семье есть пострадавшие от милицейского произвола.
— Олег, а ты никого не решил на Новый год. Не ухайдохал?! Поделись-ка с друзьями, покайся.
— Я на Новый год хочу есть, — он умел рассказывать. — Однажды, я попал в стационар с подозрением на аппендицит. Три дня ничего не кушал — ждал хирурга. Резать человека на сытый желудок медицинская технология не позволяет. А хирург гудел уже целую неделю и, как всякий нормальный малый, не на работу не рвался…
