Годы не щадили и его. В этом по-своему страстном, деликатном и живущем надеждой на торжество добра человеке постепенно скудеет вера в людей. Культурная общественность — а она здесь представлена весьма скромно, — словно сговорившись, решила, что его статьи, комментарии и обзоры выставок приобретают все более грубый по лексике, необъективный, а порой и оскорбительный характер. Яд разъедает его душу. Это умножает число мнимых друзей и трусливых недругов. Он упивается своей властью, точно мелкий князек. А на самом деле страдает от прогрессирующего недуга одиночества, хоть и скрывает это от самого себя. Вернувшись вечером из редакции и слушая в своей квартирке на Симонштрассе «You’ve got a friend»[9] Кэрол Кинг, он уже не может плакать. Не может он и уснуть, ходит кругами по комнате, наконец, натянув на себя футболку, ложится на кожаный зеленоклетчатый диван, онанирует и грустно мечтает о таком дне, когда его наконец успокоит близость женщины. Ему сорок три года.
Гуэрри лично обслуживает стол Латуров и Ромбахов. Пока что вся снедь состоит из супов и маленьких порций салата. Он скашивает глаза на матерчатые салфетки — хорошо ли смотрятся их пирамидки — и с улыбкой еще раз штампует свое «Buon appetito!»[10]
У Мауди влажные от пота ладони, и на лбу выступил бисер. Инес, Марго и Амрай смеются, она слышит это. Харальд ест, она слышит это. Ее взгляд погружается в чашечку с салатом. Крошево овечьего сыра оборачивается нагромождением айсбергов, которые она видела в телевизионном фильме про тюленей. Ломтик помидора — солнцем. Укроп, петрушка и мята превращаются в лесную чащу. Колечко лука становится луной. Вилка выскальзывает из горсти. Она тут же ее подхватывает и судорожно сжимает. То, что с ней творится неладное, замечает только Эстер. И память тут же возвращает ее на берег Рейна, в тот осенний день.
В темноватом углу «Черного петуха», где всегда попахивает писсуарной присыпкой, возле дверей туалета сидят двое мужчин. За столиком, который, понятное дело, никто не занимает по доброй воле, однако это — самое укромное местечко в зале. Один из них, с грушевидным носом и клешнями верхних конечностей, беспардонно пренебрегая всякой дистанцией, дышит в лицо двадцатилетнему парню, черные космы которого собраны в конский хвост. Уколовшись о щетину, грушеносый испуганно откидывает голову, чтобы снова сделать нырок вперед. Сыплются какие-то многозначные цифры, без конца повторяется сокращение ЭсБеПе (список баховских произведений). Полицейский Эдуард Флоре, неудавшийся исполнитель сочинений композитора, явно нашел себе новую жертву. Он, припечатанный прозвищем Эсбепе, страстно атакует чернявого. Тот же пялится на женщину в свитере цвета морской волны — на Амрай. Застывший взгляд, выпученные глаза и бугор кадыка свидетельствуют о переразвитости щитовидной железы. Эсбепе называет своего визави по имени.
Проклятый мордент, Бойе, хоть разорвись между четвертым и пятым пальцем. Упражняюсь как сумасшедший. Так нельзя. Черт бы побрал эти мелизмы. Но придет день, и я буду играть Каприччо СБП 992. Я выйду на сцену и скажу: «Позвольте сегодня исполнить для вас „Каприччо на отъезд возлюбленного брата“…» Ты слушаешь? На самом деле?..
Бойе не слушает. Он таращит глаза на Амрай, хотя их и не требуется таращить, они всегда такие.
Напротив этого столика какой-то совсем еще молодой мужчина пытается накормить ребенка. Тот хватает тарелку и шлепает ладошкой по risotto casareccio[11]. Мужчина не может удержаться от смеха, переходящего в сырой кашель. Оскал золотых зубов пугает мальчика, и он начинает реветь. Константин С. Изюмов берет его на руки и утешает нежной лаской. Малолетний житель Якоба явно не желает водиться с бывшим корреспондентом «Правды», а ныне обозревателем из газеты «Тат», специалистом по странам Восточной Европы. Видно, все же несовместимы русская и рейнтальская души. А малыш — ребенок приятельницы.
Изюмов вздрагивает, словно от прикосновения к его плечу чьей-то руки. Но никакой руки нет. И странное дело: его взгляд интуитивно переходит на девочку со светло-русой косой. Там, на изрядном удалении, в нижнем конце ресторана она стоит неподвижно и прямо, как свечка, скрестив руки над головой. Изюмов невольно вспоминает о сестре, покончившей с собой в Москве 15 мая 1970 года. Парадоксально, но факт: с тех пор, как он здесь, он ни разу не подумал о Соне.
— Сядь, пожалуйста, и ешь свой салат! — грозно повышает голос Амрай.
— Ребенок белее мела, — сокрушается Марго.
— А почему она потеет? — вопрошает Инес.
Девочка со светло-русой косой, пухлыми губами и веснушчатым лицом опускает руки, подходит к Амрай, обнимает голову матери, как никогда до сих пор не делала, прижимает ее к себе и вскрикивает. Руки ее падают, скользя по материнским щекам, и Мауди поворачивается к Инес. Звякают супницы и салатницы. Ладошки Мауди вспархивают на грудь Инес. Все вокруг замирают. Инес испуганно вздрагивает и стряхивает с себя детские руки. Она видит серо-зеленые глаза Мауди и не может вздохнуть. Не Мауди это глаза.
Девочка припадает к груди Марго. Лица лопаются. Марго хватает руками воздух, откидывается на спинку стула, но тут же приходит в себя, пытается успокоить ребенка. Девочка ускользает, перелетает на Харальда, зарывается в его волосы, пальцы поют гимн его ушам, рту, жестким губам. Поцелуй. Так Харальда никто еще не целовал. Даже мать.
Начинается дождь. Мауди чувствует его. Мауди видит его. Капли с монету величиной сыплются на листья салата. Скатерть и салфетки впитывают дождинки.
Рука Харальда тянется к русой косе, девочка увертывается со змеиной быстротой, потом склоняется над Харальдом и, рассмеявшись, летит дальше.
Любовь выигрывает в быстроте.
Словно ангел предстает перед Дженис Джоплин, перед столом с ряжеными. Холодные, раздвинутые пальцы ложатся на увядшую нижнюю губу. И Джоплин слышит грохот пульса в подушечках детских пальцев. И Джоплин слышит гром, перекатившийся в ее губы. И Джоплин с визгом вскакивает, не подобранные бюстгальтером груди болтаются под вискозной футболкой с батиковыми разводами, парик летит на пол.
Как льет! Боже, как хлещет дождь! Косые струи бьют по выбритым щекам мужчин и дробятся. Дождь заливает пиццу и превращает ее в жижу. Дождь журчит по белым зернистым стенам и омывает их. Амрай громко окликает Мауди. И еще раз. И еще. И снова. И снова. И снова.
Любовь ничего не слышит.
И вот он, миг объятия. Объятия, вмещающего все. В один миг постичь человека. Во всем его серафическом образе. И ничего чужого. Ничего незнакомого. Он вечно с тобой. Вечно свой. Вечно любимый.
— Мауди, прекрати! Опомнись! МАУДИ!!
Объятием охвачена шея барышни из замка. Маленькая ручка устремляется в глубь ее рта, к самой глотке. Барышню вот-вот стошнит. В глазах — пустыня ужаса.
Ладонь заползает под антрацитово-черный пиджак Лео, скользит вдоль бедер, к подмышкам. Мауди замирает в поцелуе, прирастает губами к его шее, как любимая женщина. Падает на пол, провалившись сквозь оборону его рук. Восьмилетняя девочка.
Распластанная на полу, пригнетенная болью. Она обнимает ножки стульев, ноги людей. Собачья слюна вливается в слюну ребенка.
Снова на ногах, коса распущена и взлохмачена, щеки в царапинах, намокшие волосы слиплись на голове. Перевести дух и дальше. Разорвав на плече зеленый расшитый свитер, в грязных джинсах. Дальше.
— Дай руку, Мауди! Все хорошо! Дай руку! Остановись!
Дальше. Спотыкаясь, пересекает зал. Шлепает стройного Рауля по обтянутому белой рубашкой животу. Рауль теряет равновесие и ошпаривает себе руку овощным супом. Оба падают, и голова девочки натыкается на выпуклость в его паху. И лицо погружается в нее. И кровоточащие щеки осязают спокойное тепло и такую мягкость, будто она прикоснулась к своей старой игрушке, тряпичному Штану.
А дождь льет снизу вверх. И все окутано паром. И вода превращается в Рейн, и стены уплывают. И Рейн клубится паром и течет вспять. И рушатся горы туч, и небо, усеянное мириадами горящих звезд, с шумом несется на север, прямо над «Черным петухом».
Все стихает. Это — страх. И страх поджигает все. И страх пожирает все, что вложено в голову. Язык. Логику.
Любовь несгораема.
Что потом? Громкий плач мальчика на высоком детском стуле у изюмовского стола. Вопли Амрай.
— Пустите меня!! Это мой ребенок. Дай руку, Мауди. Ты слышишь меня, детка? Дай ручку. Дай мне руку. Все будет хорошо, малютка. Дай руку. Вот моя. Возьми меня за руку, Мауди. НЕ ТРОГАЙТЕ РЕБЕНКА!! Возьми меня за руку. Не бойся. Я твоя мама. Вот моя рука. Бери же, Мауди. Я рядом. Никто тебя не обидит. Держи мою руку. Ну же! Мауди! ТЫ СЛЫШИШЬ МЕНЯ!!?? ДЕРЖИ МОЮ РУКУ!!! МОЮ РУКУ!!!
