Неприятное.
Мать же продолжала ходить.
Только Илларион из конторы – она тут как тут. Стоит в платочке, личико сморщенное, руки под грудь, темное на ней все, совсем как богомолка. И сразу к Иллариону: мил-человек, не дай пропасть, погибнет ведь, если его по суду… Как тень, топчется возле конторы с утра до вечера, в окно не выглянуть.
Время идет, надо что-то решать, а Иллариону не до того, дел невпроворот: канализацию, час от часу не легче, прорвало, замыкание, чуть линию не погубили, в общем, нервы сплошные. Свояк из администрации говорит: чего ты мучаешься? Отправим его в места не столь отдаленные, тюрьма по нему давно плачет, чуть раньше, чуть позже… Может, раньше даже лучше, не то, не ровен час, еще бед натворит…
Тут сюжет начинает буксовать.
Свояк, наверно, прав – только что Иллариону с того? Хоть и безобразный, а все равно – гуманистический такой мотив – человек, хоть и на тлю похож, кожа бледная-бледная, как у всех белобрысых
(альбинос), к тому же и мать у него. У Иллариона тоже мать, с сестрой живет, вот она – городская женщина, совсем на старуху не похожа, хотя по возрасту даже старше.
Мается Илларион, все время на эту тему сворачивает, стоит только от дел оторваться. Постоянно она в воздухе висит и мозги сушит. Не по себе ему как-то. Белобрысый-то исчез, затаился, это и правильно, лучше не видеть его…
Проблема-то, однако, все равно остается, неправильно это – любое дело надо до конца доводить, оставлять нельзя (правило у Иллариона).
Но и ошибиться нельзя – потом совесть (или что?) замучает, особенно если белобрысый и впрямь учинит непредвиденное и опять же безобразное. Мерещится Иллариону (вообще-то не свойственно ему) что-то такое, тревожное, на себя не похож стал. А время меж тем идет, две недели уже минуло, мать белобрысого скоро действительно в тень превратится, ноги не выдержат обивать пороги.
Сюжет буксует, а напряжение растет. Все ждут, чем закончится, и автор ждет, для него тоже все пока тонет в неизвестности.
Может, лучше так и оставить, не форсируя?
Конечно, если обострять, то белобрысому запросто под вечер, уже в темноте, подстеречь Иллариона где-нибудь по пути, когда тот будет возвращаться откуда-нибудь из поселка на фабрику, с дурными, понятно, помыслами ("Тут-то и блеснуло перед глазами")… Или намылить веревку, перекинуть ее в сарае через балку, табуреточку шаткую подставить, которую мать давно уже просила укрепить, потому что однажды уже чуть с нее не упала. Она на нее часто присаживается, когда разбирает в сарае овощи из огорода – картошку, свеклу… Или с матерью, бедной, что-нибудь случится: никакого ведь здоровья не хватит – переживать.
Уже близко возмездие, но никак не свершится, тут хоть кто заболеет, а у нее и без того силы на исходе…
Но можно и без интриги. Вроде как Илларион все-таки берет мужика на фабрику: тот и на станке обучается, и полы моет, и еще что-нибудь ненормированно, ему даже понемногу платят, чтоб совсем с голодухи не вымер. Короче, отрабатывает должок и на Иллариона молится (мать велела), хотя в глубине души почему-то ненавидит его и не считает, что кому-то должен. Не звали их сюда! Глядишь, и не случилось бы ничего, не появись они тут со своей фабрикой – так бы и зарастали травой, превращаясь окончательно в руины, начатки прежнего строительства… Мальчуганы бы там в войнушку играли, прыгали-скакали по обнаженным балкам, пока кто-нибудь не сверзился бы и не сломал себе что-нибудь (уже было).
Как блеснуло, так и погасло. Блеснуло перед глазами Иллариона, но это произошло с ним в Москве, он на субботу-воскресенье вернулся, надо же и с семьей побыть, не все же вкалывать. Блеснуло и поплыло, он как раз брился перед зеркалом в ванной, удивляясь седине вылезшей щетины. Как-то быстро стали они седеть, не только он, но и другие, его лет, с кем работал или учился когда-то в школе или институте.
Качнуло его и повело, повело налево, стал он медленно оседать и упал бы наверняка, мог бы и удариться сильно, если бы не жена, заглянувшая из кухни на странный сдавленный хрип, им испущенный. Она его и поддержала, отвела, шатающегося, в комнату, уложила на кровать, "скорую" вызвала…
В старину "ударом" это называли, теперь инсультом. Плохо, короче.
Тем все и закончилось.
Мужика того белобрысого оставили в покое, потому что, когда такие дела, то еще на всякую мразь время и нервы тратить – кому надо?
Свояк было хотел еще что-то предпринять, расстроенный из-за
Иллариона, да мать в платочке низко на лоб, в темном, на богомолку похожая, стала появляться и у здания администрации, где тот работал, и у дома его, где за изгородью бесновался огромный Акбар, кавказец, щенком подаренный свояку каким-то знакомым. Так что и свояк махнул рукой, тем более что фабрика без Иллариона вскоре совсем заглохла и отстроенное здание передали под свиноферму, как, собственно, и задумывалось когда-то…
"Ты мне всю жизнь испортил!" – такая фраза однажды вырвалась.
Возможно, в сердцах сказано, в депрессии, в очередном приступе ипохондрии, но ведь сказано же, а слово, как известно, не воробей…
Между тем семья как семья, едва ли не образцовая (так считают). Во всяком случае, по сравнению с прочими, а все благодаря чему или, точней, кому? Чьим усилиям? Ему (мужу) кажется, что его. Ей (жене) – что ее. Это не самомнение и не амбиции, а – с точки зрения каждого – объективная реальность (будто она может быть такой). "У тебя уникальный муж", – ее подруги, наверняка ей завидовавшие, потому что мало у кого сложилось так же благополучно. "Жена у тебя хорошая", – его приятели, тоже с проблемами.
Будто кто взаправду знает, какие они в действительности!
А ведь у каждого что-нибудь, увы, да найдется…
Нет, правда, когда жена не встречает вечером мужа после долгого трудового дня заботливо приготовленным ужином, то, согласитесь, обидно. Если в доме сплошь и рядом не оказывается хлеба и яиц, то есть самого необходимого, когда пол может быть не метен неделями, в раковине груда грязной посуды, а хозяйка (кхе…) с книжкой в руках или возле телевизора, или вообще неизвестно где (не на работе), то и возникает вопрос: чем же они тогда крепятся, семейные узы?
Конечно, бывает, что духовная связь возмещает все утраты в быту и прочем (взаимопонимание и общие интересы). Иногда главное смещается в сферу секса – тут, впрочем, тоже надо иметь если не талант, то хотя бы склонность (вопреки скуке и рутине), тоже ведь творчество… А для всего нужна, если угодно, простая и вместе с тем чрезвычайно сложная вещь, любовь – не любовь (которая вообще неизвестно что такое), влечение – не влечение, привязанность – не привязанность, но что-то в этом роде…
Нет, правда, что можно почувствовать, находя дома хаос и неразбериху, а жену либо в задрипанном халате с нечесаными волосами перед вечным телевизором или вовсе не находя, поскольку она – на каком-нибудь духоподъемном мероприятии вроде вернисажа или лекции по теософии?..
Или мужа, всхрапывающего на диване, тогда как жена на пороге с полной хозяйственной сумкой – взмыленная?
А вот то самое, вы понимаете.
Каждый мог бы насбирать – мало не покажется: с приятелями в баню сходить – пожалуйста, а чтобы жену вывести в театр, не говоря уж про ресторан, – на это ни времени, ни денег, другие вон уже полмира объехали, в отпуск – если не на Гавайи или Кипр, то, на худой конец, в Турцию или даже в Крым, а они что? Дачу снимают который год с прохудившейся крышей. Хорошо хоть не так далеко от города, но все равно от электрички еще пешком минут двадцать. Или видик с каким-нибудь мордобоем и грохотом выстрелов запустить, вместо того чтобы хотя бы петли у дверей смазать, чтобы не скрипели, да и просто с женой поговорить – о жизни или о чем там?.. А то – работа, работа…
Что они такого имеют особенного – с его работы? Нечем, увы, похвастаться.
Ясно, что обижались друг на друга, и даже довольно часто. Однако ж отходили и никаких кардинальных выводов не делали, поскольку продолжали считать, что за некоторыми, пусть и достаточно весомыми, недочетами оба все-таки неплохие люди. И потом ребенок – цементирующее начало, вырастить же надо.
А любовь? Ну что любовь… А семейное счастье? Ну что счастье…
Надо принимать человека таким, каков он есть. Нельзя от него требовать больше, чем он может.
И все бы ничего, если бы…
Если бы не родители…
Ее, имеется в виду, родители, поскольку герой, собственно, сирота уже давно, с ранних лет. Наверняка на нем сильно сказалось – не могло не сказаться. Может, его потому и не тянет ни на какие Канары, что ему дом дороже всего и чтоб в доме не только чисто, но и ладно.
Полюбил человек смолоду простые ценности, которые иным за так достаются, а потому и не ценят. Родителям ее, вероятно, это тоже по сердцу. А если у человека ни отца, ни матери, а все своим горбом, без совета и поддержки, то ему ведь надо как-то возместить, а кто, как не жена, если на то пошло? И родители (ее, имеется в виду), они тоже в этом процессе – душевность всегда душевность.
