Папироса кончена. Можно продолжать работу.
Пишет.
Мы все давно уже кончили. Иногда я сажусь и помогаю ему писать. Но это ему не помогает.
— Олег Алексеевич! В изоляторе больной плохо!
Ну, так теперь он там до завтра. Дописал все его истории болезни. А он еще там. Покурил. Он там. Пошел своих больных посмотрел. Он все еще там. Нам с ним по дороге домой.
В изоляторе бог знает что делается. Около больной капельница стоит. Из носа зонд торчит — желудок промывают. Плачущая сестра убирает клизму.
Сестра молодая. Только что пришла из училища. Еще ни к чему не привыкла. Загонял, наверное. Жить учит, работать. Теперь не дождешься его. Надо домой ехать одному. Он вышел сказать, чтобы я не ждал. И сестра тут же вышла. Передохнуть.
— Тяжелая была. Я вином немного напоил. Сразу легче стало. Видишь, какая сейчас спокойная. Лежит. Блаженно улыбается. Теперь пойдет на улучшение. Я знаю.
(Как будто можно быть уж так уверенным!)
— А что с сестрой? Чего она у тебя плачет?
— Да ну их! Приходят к нам такие пушистые, круглые, пучеглазые. И считают, что все дороги перед ними открыты. Выбирай и иди. А если работать насмерть, так что думать: можно или нельзя? Пойдешь с этим по дороге, как бы не так! Как можно — работать и только думать, что можно, а что нельзя?
— Да что ты так раздухарился! Что случилось?
— Этих молодых девчонок выпускают из училища с формулами девятнадцатого века. Боятся, что, применяя анализы и рентген, медик потеряет способность мыслить. Но ведь мыслить-то теперь надо уже по-другому. Век двадцатый. Что ж, пусть сами остаются шаманами. Но молодых зачем уродовать? Их просто напичкали целым сонмищем разных обязанностей и запретов. От запретов люди лучше не становятся. Только к фальши это приводит. Запрети ребенку ползать по полу, и вот тебе первая коллизия, первая фальшь. Он не понимает, почему нельзя. И действительно, почему нельзя?..
— Ну ладно, Олеж. Все это я знаю. Кроме того, могу добавить, что нельзя ограничивать человека рамками «да» и «нет», рамками «черного» и «белого»...
Он опомнился и засмеялся над собственным митингом. Но не в силах сразу остановиться, перевел разговор на главного врача:
— А иначе и будет получаться, как у нас в больнице: то положено, а это не положено, в сторону же и думать не моги.
«Положено» и «не положено» — любимые слова нашей Натальи Филипповны. От них действительно иногда бывает невесело.
1963 г.
Не везет мне с зубами. А кому везет с зубами? Уж если они начали болеть — все: уже не везет. Но свои-то зубы всегда болят сильнее, чем чужие. А лечение их у меня всегда походило на скачки с препятствиями.
Помню, я уже был доктором. Заболел зуб. Вот пойти бы сразу к врачу или даже более того, пока еще не начал болеть, как полагается культурному человеку. Как вспомнишь эту — ззижзшззмжзшзм... Ну их к черту! Много дел сейчас — в другой раз.
Вот был я так занят на даче — отпуск был. Наконец, разболелось беспредельно. Пришлось ехать в город.
Флюс, по моим тогдашним докторским понятиям, — это абсцесс, то есть гнойник около зуба. А нас, хирургов, учили: «Ubi pus — ibi incisio», то есть: «Где гной — там разрез». Мне было ясно, что разреза не избежать.
— Доктор, выручайте!
Рассказывать нечего, как говорится, вернее, как видится, все на лице.
Рот открыт. В нем несколько инструментов.
— Больно? — Это доктор стучит каким-то инструментом по зубам и спрашивает, больно ли.
— Ыаы, — ясней ответить не могу.
Стук, стук:
— Больно?
— Ыау.
— Больно?
— Ага.
— Что это вы, коллега, так неясно отвечаете.
Молоденькая, хорошенькая, в уголках глаз почему-то растут ресницы. Издевается, что ли? Ведь полон же рот инструментов.
— Придется, коллега, зуб этот удалить.
Что делать! Надо так надо. Она ко мне с пиететом относится — коллега.
Укол. Вскоре уже полрта ничего не чувствует. Половина языка выросла до огромных размеров и не умещается во рту. Впечатление, что улыбаешься и говоришь только половиной рта. А человек-то от животного, как известно, отличается в значительной степени разговором и улыбкой.
Коллега — девочка — смела — амазонка! Хвать щипцы. Рраз! И все. Показывает зуб. Молодец!.. Но там же гной! Его надо выпустить.
— А что, резать не надо?
«Ах да, — успел я подумать, — зуб вырвала, дыра, оттуда гной пойдет».
В глазах у доктора секундная растерянность: ведь коллега говорит — не так просто.
— Что ж, можно и вскрыть переходную складку.
Не успел я слова сказать, как она взяла со стола скальпель, благо обезболивание уже было, рот открыт, в нем опять были какие-то инструменты, — хвать. Разрез готов. Амазонка!
А я хорош. Напросился. А зачем? Никогда не надо слушать больных. Даже если это и доктор, и старше по возрасту.
Все, конечно, зажило, и все было в порядке, но мне урок. Коль ты больной — сиди и молчи: доктор лучше знает. Когда других лечу, так я это понимаю, а как сам... Вот и получил.
А вот еще помню, как-то заболел у меня очередной зуб. А я совсем недавно перед этим оперировал одного зубного врача из нашей же районной поликлиники. Я к ней.
— Выручайте.
Опять вся процедура с битьем по зубам: «Больно? Больно?» — «Маа. Ага».
— Да, дорогой мой, придется с этим зубом расстаться.
Говорить не могу, лишь развожу руками, пожимаю плечами, мол, что поделаешь, тащите, остаюсь весь ваш, и так далее.
Ведет меня в операционную. Представляет:
— Вот наш хирург. Пожалуйста, ему зуб удалить надо.
— Угу. Посидите здесь в предоперационной. Подождите.
Сажусь. Конечно, я ей не подарок. Кто ж любит в пациентах врача! Всегда с ними, вернее с нами, какая-нибудь ерунда бывает. Сижу жду. Изображаю железного человека. Вынул из кармана книгу, читаю.
И доктору обидно. Ишь, пришел зуб драть и делает вид, что не боится. А ну его, ату его!
— Молодой человек! В предоперационной читать нельзя. Книга...
— Извините, пожалуйста. — Убрал снова в карман.
— ...знаете какая грязная! А здесь должно быть чисто. На каждой странице миллионы микробов.— Ушла и тут же вернулась.— Что же вы думаете, здесь чистота не нужна, только в ваших операционных? А на книге вашей миллионы микробов.— Ушла и вскоре опять вышла. — Вы журнал «Здоровье» читаете?
Она же знает, что я врач. Зачем же читать этот журнал? Но она сейчас будет зуб мне драть, лучше молчать, решаю я, но... склочность, видно, сильнее меня:
— Нет. Не читаю. Мне своих журналов хватает.
Идиот! Что я наделал?
— И напрасно. А надо читать. Вы бы узнали, сколько микробов на каждой странице. А вы в операционной, ну пусть даже в предоперационной, книгу... — Ушла и снова пришла. — В операционной чистоту знаете как надо соблюдать!
Нет. Нет. Я молчу. Вот зануда! И опять срабатывает механизм:
— На ботинках-то у меня еще больше микробов.
Склочник! Болван!
— Ыыы... — не нашла слов. — Проходите.
У кресла стоит милая-милая девочка. Ясно — студентка. Сейчас она меня начнет показывать. И вот такой девочке я должен показывать свой дурацкий рот с больными зубами, ай-я-яй. Опять же, что делать? Уж лучше бы эта девочка и тащила, а то я разозлил бабку. Но нет, существует врачебная этика. Когда больной — врач, всегда старший им занимается. Эдакий реверанс в сторону коллеги. К тому же, я говорил уже, у врачей всегда все не так, как правило, не так.
— Анестезируйте, — буркнула доктор студентке.
Смотри-ка, сама не обезболивает. Ну и черт с ней. Но я бы так не делал. Побоялся бы. (Как потом оказалось, девочка обезболила очень хорошо.) Тащить, наверное, сама будет, старая карга.
Ничего подобного. Она последовательна. Девочка взяла щипцы, уцепилась за зуб и давай его раскачивать.
Вдруг... кракх! — зуб сломался. Корни остались! По отдельности тащить каждый придется! Меня захлестнула волна злобной радости. «Ага! — думал я. — Теперь-то ты попрыгаешь, старая жаба! Теперь-то тебе неудобно. Дала студентке доктора лечить. Ан, она и сломала! Теперь-то ты попляшешь передо мной». И елейным голоском Иудушки Головлева:
— Да вы не волнуйтесь, у меня очень тяжелые зубы. — Это действительно так. Девочка не виновата. — И корни у меня перекрученные. — Я больше к студентке обращаюсь. А доктору-то представляю, как неудобно! Но я не унимался. Обезболено хорошо. Я не чувствовал никакой боли. — Наверно, вам долбить придется. Их теперь иначе не вытащить.
Доктор нырнула ко мне в рот.
— Придется вам, родной мой, потерпеть немножко. Действительно долбить придется.
— Ну что ж. Ничего, ничего. Долбите.
«Ага, зубная кочерыжка, будешь знать, как докторов студенткам подсовывать».
Под подбородком мне подставили чей-то здоровый кулак, чтоб упор был и чтоб голова не болталась при долбежке. И впрямь хорошо обезболено. Никакой боли не чувствую. Конечно, ощущения не сахар...
Через сорок пять минут последний, третий корень был извлечен.
