Дальше был длинный текст, ругающий «нахалов», «дармоедов» и полный жалости к собственной «нищете».
— А мебель-то есть?
— Мебель я уже купила. Из гарнитуров составила. Все уже есть — и кровать, и шкаф, сервант, стол, ну, в общем, всё.
— Теперь еще холодильник нужен?
— Это я еще раньше купила. Хотела сначала маленький, но потом решила — все равно, один раз в жизни ведь. Купила большой, красивый.
— Значит, у тебя всё есть?
— Вот телевизора нет, но мне обещали достать. Какой-то новый, большой.
Мне надоело это слушать. (Как будто меня кто-то приглашал!) Мне стало очень обидно. Просто очень обидно — мы тут льем кровь, льем силы, а тут!.. Будто сейчас делать нечего...
Я злобно прервал их болтовню, чем несколько скрасил свою обиду, велев им забирать больного в палату. Я знал, что еще рано это делать. Я знал, что они сейчас приедут с каталкой, а им скажут: «Рано приехали, ждите». И ждать еще не меньше получаса. Как минимум полчаса. Но я был злобен.
И они уже ждут в предоперационной, стоят и опять о чем-то говорят. Но я не слышал. Я не слушал.
В половине пятого больному стало опять хуже. И все вливания и переливания начались опять, но уже в палате.
Постовые сестры на этот раз тоже вместе с нами принимали участие во вливаниях, переливаниях; переливались теперь их силы.
Все. Около шести утра он умер. Потом, уже после вскрытия, я узнал, что иначе быть и не могло — «повреждения, несовместимые с жизнью». Но если 6 это я знал раньше, разве что-нибудь изменилось? Все равно бы мы пытались, все равно бы вливали и переливали, все равно бы мы теряли силы, все равно бы мы делали все то же самое. Впрочем, глупо обо всем этом думать в сослагательном наклонении.
Больного... уже не больного... увезли.
(И вот пройдут месяцы, и из суда придет частное определение, что, по словам судмедэксперта, у больного не было таких повреждений, которые называются «несовместимыми с жизнью», а, стало быть, раз он все-таки умер, — виноваты врачи, и комиссия медицинская разобраться в этом безобразии должна. И медицинская комиссия уже три часа разбирается и хоть и спорит со мной, но все время приговаривает, что все правильно сделано, но...
А судебно-медицииский эксперт говорит, что немножко она усилила, вернее, ослабила, свое сообщение в суде о повреждениях, очень жалко ей было шофера, который срок получал, по существу, ни за что. Пьяный, может, и сам под машину влез. Хирургам ведь все равно ничего не будет, раз все правильно, а что правильно, она ясно понимала, а шоферу, может быть, удастся уменьшить срок. И я уже меньше возражаю, а комиссия тоже меньше придирается.)
Но все это еще будет. А пока мне надо идти на конференцию докладываться. Сестры тихо сидели. Лица их обмякли. Молчали. О чем-то думали. Им, наверное, обидно — столько сил вылили на улицу зря...
1968 г.
Без четверти семь его поднял будильник. Вставать, как всегда, не хотелось. Несколько раз он потянулся и спрыгнул с кровати. Энергично вставать — легче. Принял душ. Жена готовила завтрак. Дочь собиралась в школу. Завтрак длился не более семи минут. Кончив завтракать, закурил, надел светлый плащ и вышел на лестницу. Шел дождь. Подняв воротник и выплюнув сигарету, быстро зашагал к метро.
* * *
Без четверти семь его тоже разбудил звонок. Вставать, как всегда, не хотелось. Потянувшись, спрыгнул с кровати. Подниматься с постели энергичным рывком — легче. Короткая гимнастика и холодный душ. Рядом гимнастику делал сын, собиравшийся в школу. Быстро съел завтрак. Надел темный плащ и вышел на улицу. Шел дождь. Подняв воротник и пряча сигарету в кулак, заспешил на автобус.
* * *В метро было много народу. Почти все читали газеты. Несколько человек держали в руках книги. Он тоже вытащил из кармана какую-то и притулился с ней у дверей. Больница, в которой он работал, была у самого метро. Сегодня он дежурил и, прежде чем подняться к своим больным в палату, решил зайти в приемный покой посмотреть, нет ли каких-нибудь срочных случаев, оставшихся с прошедшей ночи.
* * *На автобус было много народу. Однако он попал в первую же подошедшую машину. С завистью смотрел на сидящих и читающих газеты. Сойдя на нужной остановке быстро пошел в сторону своего института. Дождь продолжался. Машины ехали осторожно — скользко. Недалеко от института, на углу, он вдруг увидел мальчишку с портфелем в руках. Мальчишка смотрел на летающих голубей и делал вид, будто свистит: вытягивал губы трубочкой и шипел. Прямо на него скользила машина «Скорой помощи». Уши забивал гудок и визжание тормозов.
Он успел в прыжке толкнуть мальчишку на тротуар. У самого же от удара крылом вдавился живот.
Он не то чтобы потерял сознание, но все же потом не мог припомнить некоторых деталей, почему-то очень нужных следователю. Эта же «Скорая помощь» увезла его в больницу.
* * *
Когда он вошел в приемный покой, через наружные двери въезжала каталка с носилками. Он понял, что на утреннюю конференцию ему уже не попасть. Скоропомощники сказали, что больной был сбит ими. Спасал мальчишку. Удар пришелся в живот.
По лицу было похоже, что у него либо шок, либо кровотечение, либо и то и другое. Живот был тверд и несколько втянут. Отчетливо видна мускулатура брюшного пресса — уже ясно, что надо оперировать. По-видимому, разрыв какого-то органа. По бокам живота при простукивании тупой звук, значит, жидкость: или завтрак, или кровь. И шок и кровотечение.
— В операционную. И сразу же переливание крови.
Белые халаты мечутся вокруг него. Идет подготовка операции. Если смотреть на это со стороны — впечатление беспорядочности броуновского движения. Однако каталка целенаправленно двинулась к операционной.
— Доктор, сын не останется сиротой?
— Ну что вы! Ничего особенно страшного нет.
— Если я выживу, доктор...
— Не надо, не надо так говорить! У вас все более или менее благополучно, насколько это может быть в подобной ситуации.
Когда вскрыли живот, увидели: разорван желудок. Из отверстия выступает его содержимое. Дыра оказалась длинной и очень неудобной по расположению. Если бы разрыв шел поперек — было бы проще. А так при ушивании может сузиться выход! Но не делать же резекцию здорового желудка! Молодой, здоровый человек. А если будет сужение и пища не станет проходить в кишку? Нет, все-таки надо постараться зашить дыру. Конечно, трудно. Швы будем накладывать поближе к краям. Риск? Ну а делать при шоке резекцию желудка? Еще больший риск. Умереть может. Впрочем, давление сейчас хорошее. Да и жалко, без желудка-то.
— Ну-ка, покажите его лицо.
Ничего лицо. И мышцы такие крепкие. Нет, надо постараться зашить.
Ночью около него дежурил фельдшер со «Скорой помощи». Чувствуют свою вину. А, собственно, чем они виноваты?
Фельдшер рассказывает, что их шоферам разрешают нарушать любые правила, но, если собьют кого-нибудь, судить все равно будут. А ехали на вызов. По радиотелефону сообщили, что на тот вызов пошлют другую машину. Разрешили взять. Шофер сидит внизу. Не уходит.
— А что ж вы думаете! У шофера жена, трое детей. Все время по краю пропасти ездит.
На третий день больному дали пить. К вечеру началась рвота. Живот оставался мягкий. Язык влажный. Температура обычная. Рвота.
На четвертый день рвота продолжалась. Промывали желудок холодной водой. Влили туда спирт. Может быть, это просто воспалительный инфильтрат?
На шестой день рвота остается. Живот мягкий. Перитонита нет. Все-таки это непроходимость. Наверное, стеноз, сужение.
На рентгене барий совсем не выходит из желудка. Около больного почти все время оперировавший хирург.
Меняются фельдшера «Скорой помощи». Они здесь не нужны. Но и им не откажешь, да и использовать их можно.
В коридоре сидит жена больного. Внизу шофер. Между ними хирург.
Девятый день. Рвота. Консилиум.
Десятый день. Повторная операция.
Да, безусловно, стеноз. Палец даже не проходит. Все-таки не сумел зашить, как хотелось. Наверно, надо было сразу положить обходной дополнительный путь, обходной анастомоз.
Один из фельдшеров «Скорой помощи» попросился на операцию. Зачем стоит? А впрочем, пусть его.
Посоветовавшись, решили наложить анастомоз.
На третий день дали пить. Рвоты не было. Стала подниматься температура. Но это просто воспаление легких. После двух операций, при почти полной неподвижности это бывает часто.
Тяжелое объяснение с женой. Ее трудно убедить, что он не должен умереть. Она же боится! Волнуется.
Шофер сидит внизу уже две недели. Все равно не работает. Права отобрали. Фельдшера-скоропомощники бегают к нему, приносят бюллетени о состоянии.
А на семнадцатый день после второй операции больного выписали.
