Жереми был теперь на улице перед домом. Он вспомнил адрес, который подсказал ему Тома в тот день, когда Симон поранился.
Он несколько раз прошелся взад-вперед, прежде чем решился позвонить в домофон.
Несмотря на металлический звук, он понял, что ответил ему голос не Виктории, а женщины постарше.
— Я хотел бы поговорить с Викторией.
Прошло несколько секунд, в течение которых его собеседница, казалось, размышляла.
— Ее нет.
— Мне надо с ней связаться. Где она?
— Не знаю. До свидания.
— Подождите!
Связь прервалась.
Жереми пожалел, что у него нет ключей от квартиры. Виктория наверняка добилась, чтобы он отдал их ей.
Он достал мобильный телефон, который нашел в комнате, и просмотрел занесенные в память имена. За исключением Клотильды и Пьера, все были ему незнакомы. Наконец он нашел номер мобильного Виктории.
На пятом гудке включился автоответчик. Он смешался, услышав беззаботный голос Виктории и вспомнив свои прошлые пробуждения, такие близкие, когда они были счастливы.
Он глубоко вздохнул, силясь успокоиться, чтобы оставить внятное и убедительное сообщение.
— Виктория, это Жереми. Я звоню тебе, потому что ты единственная можешь понять, что я должен сказать. У меня очередной приступ. Один из приступов, что позволяют мне осознать мерзости, которые я натворил. Я знаю, ты еще можешь мне поверить. Как в прошлый раз, когда ты послушалась моего совета и поместила меня в больницу. Я знаю, что из этого ничего не вышло, что я бросил лечение. Я прочел письма твоего адвоката. Я не знаю, что осталось сегодня от твоих чувств и от твоего желания мне помочь. Я просто хочу объяснения. Хочу знать, что в точности произошло на следующий день после моей записи. И еще хочу получить назад кассету. Прости, если я тебя обижал. Позвони мне. Или приходи. Просто поговорить. Я в кафе напротив нашей квартиры. Твоей квартиры. Я буду ждать. Не бросай меня.
Он знал, что Виктория подаст ему знак, что она его не оставит, что сумеет провести черту между негодяем, заставившим ее страдать, и тем, кем он был и кого она любила. Она поймет, что оба они — жертвы одного и того же человека.
Он вошел в маленький бар с облупившимся фасадом и сел лицом к улице. Размышляя, он сумел вычленить несколько внятных фрагментов в этом хаосе образов и слов. Может быть, он был на неверном пути, но пройти по нему стоило. Хотя бы ради того, чтобы не терять надежды.
Он заказал кофе. Хозяин обслужил его, бросив «Вот, месье Делег» довольно агрессивно. По всей видимости, он не принадлежал к числу любимых клиентов.
Жереми огляделся. Жизнь шла своим чередом, безразличная к его драме. Старик и старушка сидели молча, видно, ломая голову, чем занять этот новый день. Светловолосая студентка обожглась кофе и тихонько ругнулась. Замечтавшаяся девушка рассеянно разглядывала блики на столешнице, улыбаясь, наверное, каким-то нежным воспоминаниям. Мужчина у стойки осматривался с глуповато-жизнерадостным выражением лица в надежде завязать разговор с другим клиентом. Женщина неопрятного вида уставилась на стакан белого вина. Менеджер в хорошо сидящем костюме был поглощен чтением спортивной газеты.
Он чувствовал себя невидимым и тоскующим наблюдателем жизни, к которой больше не принадлежал.
Он все еще не знал, в каком году проснулся. Хоть пользы от этой информации не было никакой, он поддался любопытству и, заметив сегодняшние газеты на деревянной стойке, встал, чтобы взять одну.
8 мая 2012 года. Он зафиксировал дату без особых эмоций, потом пробежал глазами статьи. Решительно, это больше не был его мир.
Два часа спустя перед баром затормозило такси. Шофер вошел и спросил хозяина:
— Есть здесь месье Делег?
Тот кивком указал на столик Жереми.
— Вы месье Делег? — подошел к нему шофер. — Вот, у меня для вас пакет.
Жереми так и вцепился в него. Она одна знала, что он здесь!
— Откуда вы?! Кто вас послал?! Где вы взяли этот пакет?! — лихорадочно выкрикивал он.
— Это не ко мне, — с недоверием ответил шофер. — Мое дело доставить, и все. Если отправитель не указан на пакете, так не мне его называть.
— Скажите, откуда вы приехали! — выкрикнул Жереми, вскочив.
— Эй, эй, полегче! Не в таком тоне!
Жереми сразу пожалел, что вспылил. Он с усилием разжал зубы, расслабился и понизил голос:
— Извините меня. Дело в том, что речь идет о моей жене и детях, и… Мы поссорились… Я хотел повидаться с ней, поговорить…
Шофер такси смягчился:
— Ладно, но что поделаешь, на станции мне так и сказали, мол, ничего не говори. По просьбе клиентки, правила есть правила. Я не стану рисковать местом из-за ссоры голубков. Всего хорошего!
Жереми хотел было встать, последовать за ним, продолжить расспросы. Ему надо было просто увидеть ее, хотя бы издалека. Но скрепя сердце он решил считаться с выбором Виктории.
Он поспешно вскрыл пакет. Там были письмо и кассета, та самая, которую он записал два года назад.
«Жереми.
Это письмо я пишу тому, кого любила и потеряла. Может быть, тебе, Жереми. Если у тебя сегодня день просветления, ты меня поймешь. В противном случае эти слова покажутся тебе смешными. Да, ты, наверное, посмеешься надо мной, над моими предосторожностями, над моим страхом.
Я не хочу говорить с тобой, не хочу тебя видеть. Это слишком тяжело, Жереми. Знаешь, даже писать это письмо — нелегкое испытание. Кому я пишу? Что я должна сказать? Что рассказать тебе? Должна ли я открыться? Как ты перечитаешь это письмо завтра? Используешь ли его в процедуре развода? С тебя станется выдать меня за сумасшедшую. Так что, видишь, я пишу это письмо на компьютере и не стану его подписывать. Я вынуждена все просчитывать на ход или два вперед, не для того, чтобы бороться с тобой, потому что ты все равно сильнее меня, но чтобы защититься.
Я не могу продолжать так жить. Не могу мириться с твоей психической неуравновешенностью. Тебе, наверное, тяжело это читать. Ведь сегодня ты ничего не знаешь о том, что с нами случилось. Ты помнишь только счастливые дни, те отдельные дни рождения. Ты даже не знаешь своих детей.
Моей последней истинной надеждой была эта кассета, Жереми. Посмотрев ее и прочитав твое письмо, я испытала ужас от миссии, которую ты мне поручил, и счастье оттого, что человек, которого я любила, еще существует где-то за дьявольской маской.
Так вот, на следующий день после твоей записи я начала хлопотать о помещении тебя в больницу. Ты решительно воспротивился. Ты не помнил ни этой кассеты, ни письма. Мне пришлось через суд госпитализировать тебя против твоей воли. Врачи проводили с тобой много времени. Твой случай не укладывался ни в одну клиническую модель. И все же я снова начала верить в твое выздоровление, в возможность нового счастья. Ты лечился и вновь становился разумным, внимательным, любящим. Тогда я дала согласие на то, чтобы ты продолжал курс лечения дома, как ты просил. Врачи тоже считали, что тебе это пойдет на пользу. Ты вернулся домой, и мы надеялись на лучшее, и я, и дети. Надо было видеть, как они висли на тебе, улыбающиеся, внимательные к малейшей твоей просьбе. Особенно Симон — Тома, хоть и с любопытством, все же держался настороже. Мы опять стали семьей. А потом все началось сызнова. Мало-помалу — до ада. Этот ад был еще ужаснее прежнего, потому что его пламя лизало наши едва зарубцевавшиеся ожоги. Я поняла, что ты играл с нами гнусную комедию. Твоими улыбками, твоими ласковыми словами, поведением ответственного мужа и отца ты просто выигрывал время, отсрочку, чтобы построить свою жизнь без нас. Какой жалкий и жестокий фарс! Все стало еще хуже, чем прежде. Дошло до того, что я боялась тебя, дрожала, услышав твой голос. Я боялась отца моих детей! И мои дети тоже его боялись. „Он принял свои лекарства? Каких еще небылиц он нам наплетет? Вернется ли он сегодня ночью? Будет ли кричать?“ Жереми, ты потерялся в изломах твоего мозга. Ты умный и неуравновешенный одновременно. Решительный и подверженный страхам. Несдержанный и молчаливый. Случалось, ты поднимал на меня руку при детях. Никогда бы не подумала, что мы дойдем до такого.
Поэтому сегодня, если я обращаюсь к Жереми в здравом рассудке, у меня есть к тебе просьба, трудная, но необходимая. Не приближайся ко мне больше. Ты болен. Лечись как хочешь, но меня исключи из своей жизни. Ради блага твоих детей. Извини меня, Жереми, я вынуждена думать только о них. Я должна их защитить. Я все сделала, чтобы помочь тебе выбраться из твоего кошмара, но мне это не удалось. Больше пытаться я не хочу. У меня не осталось сил».
Он направлялся к магазину, в котором два года назад купил видеокамеру. Огненный шар перекатывался в желудке. В баре он прочитал письмо несколько раз. Он понимал Викторию, не осуждал ее. Она написала ему и послала кассету, и это уже был шаг навстречу. Ее послание говорило само за себя: если ты действительно тот, за кого себя выдаешь, так придумай что-нибудь, попытайся выбраться.
