“Как уже многие начали составлять повествования о совершенно известных между нами событиях,
Как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами и служителями Слова…”
Лука, говорил отец Алоизий, начинает свое изложение с непосредственной связи зрения и речи, словно желая сказать, что видевшие чудесные события должны свидетельствовать о них словами своими. Далее следует заметить, что Лука, единственный из четырех евангелистов, упоминает об архангеле Гаврииле: ангел, чистый дух, по определению бесплотный, является, однако, Марии, в видимом обличье, так как сказано: “увидевши его”. И он послан Господом говорить от Его имени. Воистину это великая тайна. Однако, как возвещает архангел Гавриил: “У Бога не останется бессильным никакое слово”, и Мария отвечает: “Да будет Мне по слову твоему”.
И пока отец Алоизий развивал свою экзегезу, перед моим внутренним взором явился Ангел Благовещения, такой, каким изображен он на алтаре св. Бавона. Я видел рельефные складки и изгибы его одежд, приоткрытый рот и полуразведенные крылья, верхние кончики которых были яркого попугаичьезеленого цвета.
40. ФЛАНДРСКАЯ СИНЬ
Утро, продолжал Метерлинк, было холодное и туманное; пока тянулся день, дым из заводских труб скапливался в воздухе, и ближе к вечеру мир за окнами классной комнаты закрылся сплошной пеленой. Даже в помещении звук был глухим, а голос учителя — едва различимым гулом. Маятник стенных часов завис без движения. Тогда я увидел, что время остановилось. Отец Алоизий замер в патетической позе: в одной руке Евангелие, а другая воздета, как у дирижера, завершающего большую симфонию.
Мой взгляд скользнул к одному из готических окон. В трилистнике рамы парил архангел Гавриил, прижав рот к стеклу в приветственном «О». Я поднялся из-за парты, поначалу медленно, потом все уверенней, понемногу привыкая к левитации. Когда наши глаза поравнялись, я спланировал к нему и очутился по ту сторону окна, при этом по стеклу прошла лишь легкая зыбь.
Он обнял меня, и так мы спустились почти до самой земли. Держась за руки, мы быстро заскользили, не касаясь мостовой. Даже в этот час на улицах были толпы мужчин и женщин, их фигуры неясно рисовались в оазисах тусклого света под фонарями — рты укутаны шарфами, шляпы надвинуты на глаза. Никто не видел, как мы приближаемся или удаляемся. По мере нашего продвижения туман рассеивался; тело архангела тоже начало растворяться, словно его существование в оформленном виде было ограничено туманом. Белое одеяние замерцало и исчезло. Исчезли ноги, руки, голова. Оставались лишь улыбка и крылья, затем и они растаяли в воздухе.
Ярко светило солнце, я был один в Генте XV века. Видения в темных одеждах пропали, теперь улицу — я понял, что это Рю Лонг де ла Винь, переполняли яркие краски: шафранный, цвет бронзовой зелени, фландрская синь. Мимо проезжали дамы в паланкинах с шелковыми занавесками и их вооруженные спутники. Бряцали латы, звонко стучали деревянные башмаки о замерзшую мостовую. Воздух заливали навязчивые ароматы: амбра, мускус, древесный дым, конский навоз, запах крашеной шерсти и накрахмаленных головных уборов дам, аммиачная вонь из ближайшего канала. Столь же настойчиво благоухали специи, и была еще легкая, резкая апельсиновая нотка. Народ, толкаясь, шел мимо и не обращал на меня ни малейшего внимания.
К площади св. Бавона я подошел в разгар шумной церемонии. Под звуки фанфар со шпиля собора опустили грифона. Он так бил крыльями и разевал пасть, что живые птицы разлетелись. Достигнув земли, чудище вспыхнуло, и появилась труппа актеров, один из которых нес на серебряном блюде человеческую голову. Перед ним стала танцевать девушка.
Глядя на нее, я почувствовал, что тело мое раскачивается в такт ее движениям. Четверо участников труппы зажгли жаровни, из которых клубами повалил фимиам. Девушка вертелась все быстрее и быстрее. Я почувствовал, что все глаза в толпе устремлены на нее, затем они обратились на меня. Закружившись в танце, я потерял сознание. Следующее, что вспоминается: я лежу в лазарете коллежа св. Варвары, придавленный холодными льняными простынями.
Добавить к этому особенно нечего, закончил Метерлинк. По словам моих одноклассников, я упал в обморок. Врачи определили у меня нервное истощение. Через несколько дней меня навестил дядя Морис и сообщил, что перемена климата пойдет мне только на пользу. Вскоре меня отправили в “Дом Лойолы” в графстве Даун в Ирландии, где ты меня и встретил.
Вот моя история.
41. УГОЛЬНО-ЧЕРНЫЙ
В последующие несколько недель мы с Метерлинком крепко подружились. Иезуиты в “Доме Лойолы”, как и в коллеже св. Варвары, не одобряли близких связей между мальчиками. Но в Ирландии, если верить Метерлинку, порядки были сравнительно либеральные, да и в любом случае, устройство заведения было столь запутанным, что избежать догляда не составляло труда.
В самом деле, нелегко было сказать, на каком этаже “Дома Лойолы” в определенный момент времени находится тот или иной человек: коридоры изобиловали неожиданными лестничными площадками, а сами лестницы поворотами и изгибами. Одни помещения въезжали в другие. Альковы вели во флигели, и даже чуланы умудрялись обзавестись небольшим окошком, через которое можно было заглянуть в преподавательскую кухню, где послушники готовили обед или чистили ботинки святых отцов.
“Дом Лойолы” раньше назывался Каслморн и был родовым гнездом лорда Морна, который в 1776 году решил обновить крепость XV века, обиталище не одного поколения его предков. Он остановился на неоклассическом стиле, но леди Морн, ярая поклонница модных тогда готических романов, неумолимо стояла на том, чтобы здание отвечало и ее вкусам. Наконец, стороны пришли к соглашению: восточную половину исполнить по классическому образцу, западную — по готическому. Однако проблему внутренней границы между этими противоречащими стилями внятно решить не удалось. Многие комнаты вызывали споры; одни остались незаконченными, другие вышли фантастическими компромиссами, где горгульи сражались с изображениями греческих божеств. При этом многоуровневые подземные погреба, хранилища и кладовые остались нетронутыми.
Лорд Морн умер в 1801 году, когда был заключен Акт об Унии между Великобританией и Ирландией. Потомства он не оставил. Леди Морн, невзирая на многочисленные предложения, повторно замуж не вышла и мирно скончалась в 1829-м, в год Католической Эмансипации. И лишь тогда выяснилось, что несколькими годами ранее она тайно перешла в католичество. Каслморн она завещала иезуитам, но те, осознавая политическую деликатность ситуации, не спешили вступать в права владения. Был учрежден номинально независимый фонд по превращению этой недвижимости в центр культивации и изучения редких видов растений; уже имеющуюся оранжерею существенно расширили и снабдили самой современной из доступных тогда систем отопления. Помещения внутри здания переоборудовали в лаборатории и гербарии. Немалую часть библиотеки лорда и леди Морн переместили в одну из пристроек, чтобы освободить место под собрание литературы по ботанике и связанным с нею разделам богословия.
Окончательно Каслморн превратился в “Дом Лойолы” 31 июля 1854 года, в день памяти св. Игнатия. Абитуриенты и их родители, представлявшие в основном средний класс ирландских католиков, прибыли в изрядном количестве. После освятительной мессы в особом приделе был торжественно установлен портрет св. Игнатия, написанный, как утверждают, перед его смертью, там он по сей день и остается. Это очень жизненный образ: глаза его, как неоднократно подмечалось, неотступно следуют за зрителем, а нарисованная свеча, озаряющая черты св. Игнатия, горит прямо-таки настоящим пламенем. В руке он держит раскрытую книгу, на которой начертан девиз иезуитов: “Ad majorem Dei gloriam”, — хотя слова эти едва читаются, зачерненные многовековым чадом реальных свечей[27].
42. МУСКУСНАЯ РОЗА
По установившейся в “Доме Лойолы” традиции на избранные церковные праздники ректор водил ребят на экскурсию в оранжерею, исходя из иезуитской концепции, что спланированный порядок высадки и разведения растений наглядно свидетельствует о существовании Бога. По этой причине в День поминовения усопших[28] 1959 года мы с Метерлинком оказались в парной цепочке, петлявшей среди изобилия бамбуков, древовидных папоротников, пальм, бананов, саговников, орхидей, висячих мхов (Muscus) и насекомоядных растений. Субтропическая атмосфера так и сочилась заморскими ароматами, а снаружи, за стеклянными сводами, стоял жуткий холод. Когда отец Браун остановился на развилке дорожки, пошел снег. Искусство делать выводы и анализировать, как и все другие искусства, постигается долгим и прилежным трудом, но жизнь слишком коротка, и поэтому ни один смертный не может достичь полного совершенства в этой области, сказал отец Браун. Не мои слова, мальчики, а Шерлока Холмса. Неожиданная цитата в устах иезуита, скажете вы, но не будем забывать, что Артур Конан Дойл, создатель Шерлока Холмса, получил образование в одном из наших лучших колледжей, Стоунихёрсте, что в Ланкашире. Известно, что во время учебы — в начале 1870-х — он свел знакомство с отцом Хопкинсом, поэтом-иезуитом, который жил совсем неподалеку, в нашей семинарии св. Марии. Надеюсь, не будет натяжкой сказать, что в поэзии отца Хопкинса просматриваются черты будущего детектива, который, исходя из красоты цветка колокольчика, мог сделать заключение о существовании Бога. Ведь подсказками Его завалена вся вселенная.
