В тот же вечер он рассказывает Полле о случившейся переписке, не цитирует, но суть раскрывает. И по тому, как он ее сильнее к себе прижимает, гладит, ласкает, она понимает, что вести несладкие. Однако плакать она не смеет, Арзо запретил, сказал, что они наконец-то вместе и счастливы, а она на их счастье горе наплакать может… можно в жизни не плакать, а в печали, в скорби тлеть, в душе мучиться, приунывать, и так всю жизнь прозябать, думая, что иного и не бывает. И понимает Полла, что вот так бы она и жила, как и тысячи других женщин, если бы до конца не поборолась бы за свое счастье, за своего Арзо. И теперь ее муж Арзо, плакать не дает, а печалиться с ним – просто некогда.
Мечтала Полла, став женой Арзо, как ребенка, его холить, лелеять, ублажать. Для этого она специальный и общий массаж выучила, еще всякие женские хитрости и премудрости познала, теперь понемногу (на все времени не хватает) в жизнь претворяет. Казалось ей, что ее заботой, теплотой семейный очаг держаться будет, а оказалось, что и здесь муж верх взял. Да, до сих пор она с него валенки, сапоги стаскивает, не всегда, но когда есть время, сама купает, обязательно каждый день с утра голову и шею, а вечером перед сном – спину и ноги массирует, как ребенка укутывая, в постель укладывает, но он не засыпает… мягкими вкрадчивыми вопросами заставляет Поллу выговориться, поделиться с ним, теперь единственно близким человеком, о своих накопившихся болях и страданиях. А их так много, и не было рядом никого, кто бы разделил с ней ее участь, кто бы поддержал, защитил, и оттого, со временем, прямо меж завидных грудей, чуточку ниже, в области солнечного сплетения образовался маленький шарик, потом он превратился в осязаемый ком и отвердел. Днем и ночью, во сне и наяву, во время еды и ходьбы – всегда она ощущала его присутствие. Обратилась к специалистам-врачам, сделала рентгеноскопию и общее обследование – ничего нет, а ком, как кулак, изнутри давит, дыхание сдерживает, душу сжимает, и неизвестно когда, когда ему приспичит, вдруг по бронхам вверх поползет, начнет душить, в болях, в муках, задыхаясь она теряет сознание… и потом ничего не помнит, только по рассказам о кошмарном припадке узнает и несколько дней после этого болеет… А ком не уходит; он наоборот еще больше, еще тверже, еще нахрапистей. И к своему ужасу, Полла осознает, что она начинает привыкать к этой болезни, как к неизбежности судьбы, как к неизлечимому горю. Думала она, что Арзо не вынесет ее припадков, испугается, будет ею брезговать, сторониться, как от чумной. Однако не зря она его знала, от того любила; Арзо красивый, разбитной мужчина, женщинами разболтан, – так это ее вина, вовремя за него замуж не вышла, а как человек он добр, и она знает – щедр и силен телом и, главное, духом.
И вот по ночам выуживает Арзо из нее накипь, а она рассказывает ему все, даже самое дурное, и до того возбуждается в воспоминаниях, что тело ее покрывается рябью, и когда ком начинает шевелиться, Арзо улавливает момент, или инстинктивно чувствует его, он крепче обнимает жену и впивается в ее сочные, чуточку охладевшие губы, высасывая эту чернь, всаженную мужчинами в ее красивую душу, желая обладать ее красивым телом.
И двух месяцев не прошло, ком исчез, растворился, рассосался. Полла в неописуемой радости, как легко ей теперь на душе, как она счастлива. После ночных откровений кажется ей, что Арзо будет по-иному на нее смотреть, будет морщиться, коситься, и не дай Бог, попрекнет, хоть вскользь напомнит. Нет, Арзо не такой, он гораздо выше этой мерзости, а смотрит на нее действительно, по-иному: пожирающая, насилующая страсть первых медовых недель прошла, ныне не голоден взгляд Арзо, зато как он нежен, предан, мил.
Если бы Арзо со временем к ней охладел, то Полла бы не удивилась, физиологию мужчины изучала. Ее беспокоило – лишь бы уважал. А тут случилось то, чем она грезила, о чем по-девичьи мечтала, ее Арзо, ее муж внимателен и заботлив. Полла приготовит для него лучшую еду, а он, лаская, на колено посадит, шутит, играет, веселит и потихоньку появившиеся на талии складки теребит. Полла не на шутку расстраивается, однако муж ее успокаивает – и такой будет нравиться, да и дело не в фигуре, говорит; врет – может фигура и не на первом месте, но Полла знает, ее муж изящество любит и дряблость будет терпеть, только если она родит ему много детей. Пока этого нет, и она даже боится об этом думать, ведь время летит, а признаков никаких нет, а тут еще жирком обрасти не хватало. За счастье бороться надо, лучший в мире мужчина, ее муж Арзо должен иметь все только лучшее, в первую очередь, всегда соблазняющую его, только его, очаровательную жену.
И как бы ни казалась жизнь Поллы сладкой, а дел у нее невпроворот. Во сколько бы спать она ни легла, встает на час-два раньше мужа, чтобы его ранее отстиранные вещи отутюжить, еду приготовить, а после – себя в порядок привести.
К восьми Арзо уходит на ферму. На его свадьбе народ так разгулялся, что после некому было за трактор сесть, и Самбиеву, единственному трезвому, пришлось спасать животных от голода и жажды.
А потом и участковый попросил его на ферме поработать для порядку, как-никак вольно-осужденный и трудовое воспитание ему предписано. В ведомости он не состоит, посему никакой зарплаты нет, зато молока и мяса домой несет сколько хочет.
Арзо думал, что к весне шабашники приедут, и он сможет подработать, однако времена не те, страна в упадке, в колхозе на строительство денег нет, да и на зарплату нет, натуроплату вводят. А Самбиев потихоньку всосался в ферму, без работы скучно, и ферма без него не может, и волей-неволей выполняет он здесь все функции: от сторожа и тракториста до учетчика и бригадира.
А Полла дома тоже не скучает. Как уходит муж, она критически осматривает свое «отъевшееся» тело в зеркале, за обжорство ругая, приступает к усиленной гимнастике до седьмого пота, и не простые упражнения делает, а сложные изгибы вытворяет, на полный шпагат садится, успокоительным дыханием тренировку заканчивает. Здесь весов нет, даже метра нет, и она простой веревочкой с узелками свои габариты измеряет, если недобор – злится, если перебор – радуется.
После гимнастики – хозяйственные дела. Полла не любит и не хочет, чтобы Арзо видел ее во время уборки, стирки, готовки; она не служанка, а любимая женщина и всегда перед мужем должна быть опрятной, элегантной, свежей, чтобы быть желанной и в любой момент готовой ублажать всякую прихоть Арзо.
В будние дни, с двенадцати до трех, у Поллы прием больных прямо на дому. Началось с того, что она осмотрела и подлечила двух бабулек; потом потянулись и остальные соседи. О чудодействии лечения Поллы пошли легенды, и вскоре вся округа записывается на прием, и не только из Столбища и Вязовки, но из других сел.
Арзо вначале недоволен был медпунктом на дому, но потом понял, что Полла этим грезит, от врачевания получает большое удовольствие, да к тому же она принимает только женщин, а вид чужих мужчин до сих пор ее пугает, прикосновение к ним ее коробит, и она напрочь отказывалась осмотреть даже отца участкового, дряблого старика, и только приказной окрик мужа принудил ее к этому.
Деньги Полла не берет, от всего отказывается, но пациентки народ настырный, и потому у нее, как у попадьи, все в доме: от яиц и кур, до самогонки и поросенка.
Пациентки у Поллы всякие, но есть и такие, что просто хотят посмотреть на красавицу-женщину, желают разузнать секрет ее очарования, привлекательности, свежести. А есть и такие, что откровенничают, сетуют, как Полла такого разболтанного мужика взнуздала, чем «всеобщего голубка» заарканила.
Позже Полла без ревности это мужу рассказывает, они дружно смеются, и смеются не только от этого – от полуслова, брошенной реплики и даже в молчаливом мраке ночи от простого движения. И теперь не надо Полле в глаза мужа смотреть, его речи слушать, просто телом к нему прикасаясь, кожей чувствует она, что Арзо без нее жизни не представляет, а она знает, что отныне – без него у нее жизни нет…
* * *
В начале ноября 1991 года Самбиев Арзо и Полла, не доезжая до Грозного, сошли с поезда в Гудермесе и поехали в Ники-Хита. После уже заснеженных Столбищ родина – благодатный юг.
Листва с деревьев еще не опала, но пожелтела. Покрытые густым лесом склоны гор горели пестрыми огнями: бук, дуб и граб – сияли желтизной; липа и осина – обагренной зеленью; дикая груша и боярышник – рдели закатом, и только редкий горный каштан и тисс ягодный в лощинах еще молодились зеленью. А над всей этой красочностью, вдалеке мутноватая белизна остроконечных вершин: вечно седой Кавказ освежился, первым снегом украсился, зимой повеял.
Пока в доме Самбиевых ликовали, Арзо зашел за сарай, сунул под куртку маленький топорик, перемахнул через забор, чтоб никто не приставал с вопросами и, добравшись до обмельчавшей реки, торопливо перескакивая с булыжника на булыжник, направился вверх, в сторону леса, где на фоне склона горы, золотым куполом манил его величавый бук-великан.
