Ясуев в страхе, но не сдается. Одного из активистов-поэтов арестовывают за нарушение общественного порядка. Из Москвы, из самых высоких секретных инстанций шлют в милицию и прокуратуру депеши, что это незаконно, активиста выпускают, и он становится кумиром масс.
Ясуев обращается за помощью к армии, армия вне политики. Обращается в КГБ, чекистам отдан приказ из Москвы – самоустраниться. Только вот Домба-Хаджи Докуев почему-то каждый вечер после митинга, где он играет роль обывателя, бегает на знакомую Московскую улицу.
Тогда Ясуев вызывает министра МВД – своего ставленника – Майрбекова. Не знает Ясуев, что Майрбекову тоже отдан приказ не вмешиваться, и более того, после свержения Ясуева обещано сохранение должности.
– Я тебе приказываю! – кричит на милиционера Ясуев. – Ведь я тебя министром сделал! Или ты забыл?
– Ничего не забыл, – спокоен министр. – Я очень дорого купил у вас этот пост и до сих пор затраты не возместил.
– Предатель! – в гневе Ясуев.
И тут появляется другой милиционер – глава городской милиции.
– Товарищ Ясуев, – умоляет он. – Дайте письменный приказ, назначьте меня исполняющим обязанности министра, я за сутки порядок наведу, даю слово!
Ясуев задумался, посоветовался с братьями, с окружением, в том числе и с Албастом Докуевым. Вот их краткое резюме:
– Да вы что?! Разве можно?! Да он таких дров наломает! Разгонит митинг, а потом и за нас возьмется… Кто его знает? Да к тому же бесплатно – министром стать! Вот чего захотел, нахал!
Словом, несколько дней кипит многотысячный митинг на центральной площади, просят, требуют, даже умоляют люди Ясуева выступить перед ними. Пусть Ясуев, как официальный глава, слово держит, народу ситуацию растолкует, на вопросы ответит, да просто пусть хоть раз «в живую» перед своим народом покажется, скажет, что он лидер, он хозяин, он в ответе за все и по правильному пути нацию ведет.
Нет. На это нет у Ясуева воли, нет силы, и главное, нет лица народу в глаза посмотреть, пред ним предстать. Знает он, что рыльце в пуху, и не в простом пуху, а в масленом.
И когда Ясуев категорически отказался выступить перед народом на митинге, в его вотчине – в Верховном Совете началось раздвоение. Члены элитарного клуба, прячась за спину Ясуева, все еще улыбаясь ему, лебезя, твердят:
– Нечего в толпу идти. Народ – быдло. Один раз на поклон пойдем, привыкнут.
– Да что на них внимание обращать! Поорут, подустанут, деньги кончатся и по домам разойдутся… А Ясуев пусть по телевизору выступает, аудитория и поширше, и попонятливее.
Однако не все депутаты Верховного Совета того мнения: есть здесь и здоровые силы, есть мужи, о будущем народа думающие. Этот костяк объединился и требует: пусть Ясуев выйдет на митинг.
– Мы станем стеной вокруг вас, если что – защитим, и никто не посмеет нас пальцем тронуть. Люди знают – кто мы и чьи! Мы за вас в ответе.
– Нет-нет, – упирается Ясуев, чуть ли не под стол президиума в страхе лезет.
– Тогда уходи в отставку! – вердикт здоровой массы Верховного Совета.
– Не имеете права, я избранный.
– Мы требуем проведения перевыборов. Кто за это?
– Постойте, постойте, – кричит Ясуев, – давайте не торопиться. Есть регламент, ведь мы не толпа! Давайте завтра все по справедливости решим.
Всю ночь Ясуев впервые лично звонит «бунтарям», подлизывается, спрашивает совета, консультируется. И это в два, в три часа ночи. А одному, особо непокорному, председателю райсовета говорит:
– Ну что ты так взъелся? Ведь все образуется, вот увидишь. Из Москвы ко мне поддержка уже выдвинулась: день-два и все. И не забывай, ты уже два месяца не отчитываешься.
– А с чего отчитываться, никто не работает, сборов нет?
– Ну да, да, я понимаю. Так, к слову болтнул. Ну ты знай, я по дружбе, раз ты так предан мне, до Нового Года тебя освобождаю, а если хочешь и более. Только ты…
– Боюсь, что за нашу трусость нас навсегда и так «освободят».
– Ну это ты зря, зря, Докуев Албаст, как положено, уже в Москву вылетел, только что звонил, говорит все отлично.
– У Докуевых всегда все отлично: Албаст с нами, его отец – с ними, а братец Анасби – меж нами, ждет, чья возьмет.
– Ну да, гады они. Просто родство, сам понимаешь. Ты-то хоть не предавай меня, ты ведь не гад? Вспомни, как я тебя поддерживал.
– Ладно, завтра посмотрим.
Назавтра, не спавший всю ночь Ясуев, явился в Верховный Совет только к обеду под усиленной охраной. Начались распри. Здоровая оппозиция определилась, сгруппировалась, выявила нового лидера – сильную, незапятнанную фигуру и настояла на перевыборах председателя. Ясуев в панике отпирался и, здесь проиграв, выторговал только одно – перенести выборы на следующий день, якобы для подготовки бюллетеней, мандатной комиссии и прочее (словом, ведь это не митинг).
И когда вопрос о смещении Ясуева стал очевиден и неизбежен, присутствовавший в качестве наблюдателя, депутат Верховного Совета РСФСР от Чечено-Ингушетии – сразу же ринулся на митинг и заорал:
– Ребята! Если вы сегодня не захватите Верховный Совет, не выкинете их из здания – завтра будет поздно! За мной! Вперед!
Толпа ринулась к зданию Политпросвещения; взломали окна, двери, оккупировали зал, и все остальное… Если русский бунт – ужас, то чеченцы не хуже, тоже сила есть!
Тот же депутат грудью защищал Ясуева, лично вывел его целым и невредимым. Остальные выходили сквозь оголтелую толпу. Толпа, с кого посмела, сдирала депутатские значки, кого боялась – не трогала. Члены элитарного клуба сами поснимали значки, засунули подальше, в задний карман брюк, а оказались и такие, что умудрились и в унитаз выкинуть.
Говорят, Ясуев еще несколько дней был в Грозном, не выходил из квартиры, потом уехал в Москву (семья его уже давно там была, а дочь Малика своего мужа Албаста в Грозный и не отпускала).
Вскоре Ясуеву дали высокую должность в аппарате российского президента, хорошую квартиру и дачу, будто их у него в Москве еще не было. Следом за ним потянулась грозненская элита и номенклатура.
Весь этот переворот случился в начале сентября 1991 года, а скоро состоялись «выборы» первого президента независимой Чечни (Ингушетию из состава «выкинули»), провозглашен им генерал советской армии. На выборах присутствовали многочисленные наблюдатели от Верховного Совета РСФСР, они признали выборы легитимными. Революция состоялась.
… Революция – к сожалению приводит. Призыв к борьбе – коварный соблазн зла. А результаты революций – Наполеон, Гитлер, Ленин и Сталин…
* * *
По-барски растранжирив весь наличный капитал на свадьбу и подарки Полле, Арзо несколько приуныл.
Послал он домой телеграмму, чтобы перевод сделали, деньги получил, но скупо, не как он просил, будто бы и не его эти деньги. А вслед за переводом письмо пришло от матери; поздравляет она сына и сноху, но сдержанно, в целом рада она, но интересно ей, как Арзо умудрился в Краснодар поехать, а домой не смог. Раза три она о здоровье сына беспокоится и столько же, не вскользь, а делая акцент, спрашивает о здоровье Поллы.
Меж строчек видно, что Кемса многое хочет спросить, но снохи стесняется, и если ранее она о Полле только с восторгом говорила, то ныне – нет, как бы между прочим пишет, что жена должна быть здоровой, детородной и без шлейфа скандалов за спиной.
Арзо твердит, что он с Поллой единое целое, и никаких тайн между ними быть не должно, единственное табу – это его финансовое состояние: он обязан содержать семью, а беден или богат не дело жены, лишь бы в доме достаток был.
Несмотря на провозглашенный принцип полной открытости и доверия, Арзо письмо матери разорвал, выкинул. Следом пришло письмо от братьев Поллы. Корреспонденцию Арзо получает на ферме колхоза, Поллы рядом нет. Чуя неладное, идя на сделку с совестью, зная, что это подло, но для семейного благополучия, вскрывает письмо к жене.
Два младших родных брата Поллы, как считает Арзо – сопляки, пишут сестре, вскормившей их, на ноги их поставившей, что она позор семьи, позор рода и всего Ники-Хита. Упрекают, за порядочными, уважаемыми людьми замужем не жила, все нос воротила, и после от почтенных замужеств отказывалась, а к уголовнику Арзо на край света сама помчалась. Теперь стыдно им на люди показываться, все в них пальцами тыкают, издеваются. Так что пусть она, их сестра Полла, больше нос в свой дом не показывает, не то они ее заживо закопают, и с Арзо еще тоже разберутся, чтоб чужих сестер не соблазнял. И в конце письма братья совсем распоясались – обозвали Поллу – кахпа.
Это послание Арзо тоже разорвал, еще дальше по ветру кинул, а в оба адреса тут же сел писать ответы. И своей матери и братьям Поллы он твердит одно и то же: отныне Полла – его законная жена и убедительно просит родных уважать ее и их брак, убеждает не скатываться на подозрения и тем более упреки, а братьям в конце приписывает, чтоб попридержали свои языки, ибо он скоро приедет. А если не хотят иметь такую сестру – не надо, но свою жену оскорблять он не позволит, ибо Полла отныне его честь, его совесть и жизнь.
