Пожав плечами, пошёл за ним.
Поверх подпоясанной узким мягким ремешком рубашки на нём ничего не было. Острые лопатки вздрагивали под рубашкой в такт шагам. Мимо рассохшегося, покосившегося сарая из тёмных, шершавых досок с соломенным верхом прошли к маленькому, аккуратному, оштукатуренному домику с чуть покатой рубероидной крышей и одним подслеповатым окошком в левой его части.
Кивком головы старик пригласил за собой.
В сенях было сумрачно и терпко пахло летним полем. Глаза быстро привыкли к темноте.
Вздрогнув, я отдернул руку – что‑то мокрое и холодное ткнулось в неё. Мурашки побежали по спине. Рядом со мной стоял огромный пёс.
— Шарик, не балуй! – ласково потрепал его дед, на плече которого уже сидел кот.
Слева виднелась ещё одна дверь. Правая сторона была завалена дровами и сеном. Нависший над головой потолок сделан был не из досок, а из толстых сучьев и брусков. Сквозь щели выбивались клочки трав. На чердаке кто‑то шевелился и шуршал. Из тёмной глубины сарая не мигая смотрело несколько пар светящихся глаз. Стало жутко. Дед, распахнув вторую дверь, прошёл в маленькую тёплую комнату. Две кошки, задев мои ноги, вышмыгнули из неё. Кота на плече старика не было. Я проклинал себя – дёрнул чёрт прийти. Дед, видно, понял моё состояние и успокаивающе улыбнулся.
— Садись, – пододвинул один из двух табуретов, стоящих у маленького, с дверками, стола, накрытого чистенькой розовой клеёнкой, в небольших кругах и квадратах которой были наштампованы мельницы и каменные дома с островерхими крышами и длинными трубами. Сняв у двери сапоги, тихонько сел. Сразу у входа, на расстоянии протянутой руки, пылала жаром белёная печка с широким зевом. Из‑за неплотно прикрытой чугунной дверцы выбивался огонь, отбрасывая на стол блики. Стало тепло, спокойно и хорошо.
— Ну‑ка! – нежно согнал дед со старой, с почерневшими спинками, узкой кровати, накрытой цветастым одеялом, котёнка и сел на его место, поближе к печке.
С другой стороны, в головах, между кроватью и стеной стоял тёмный сундук с чуть заметной в полумраке комнаты резьбой.
Дед, облокотившись худыми лопатками на плюшевый коврик с оленями, ласково смотрел на меня. На узком подоконнике у стола стояли три небольших глиняных горшка с неизвестными мне цветами. В углу, напротив сундука, старинная этажерка ломилась от книг в красивых старинных переплетах. Свободное место на полу заботливо застелили двумя шерстяными тёмно–красными дорожками с продольными жёлтыми полосами. На стенах висели иконы. Здесь, как и в сенях, на двух, протянутых над кроватью веревках, сушились пучки трав. Их запах, печное тепло и тишина просто пьянили меня. Даже палец перестал ломить. Старик, поднявшись с кровати, перенёс табурет поближе ко мне.
— Покажи‑ка руку, сынок.
Я даже не успел удивиться, как он, плотно сжав кисть, повернул палец, в нём что‑то хрустнуло, и на секунду потемнело в глазах.
— Уже не больно! – старик внимательно смотрел на меня. – Боль у–хо–о-дит, – чуть растягивая слова, повторил он.
И правда, боль уходила. Дед улыбнулся.
— Вот видишь, ничего страшного.
— Я и не боялся, – словно маленький, ответил ему.
— Снимай фуфайку, будем чай пить, – он протянул поллитровую аллюминиевую кружку.
Давно не чувствовал себя так спокойно и уютно. Заботы не касались меня, мой мозг не воспринимал их. Не хотелось ни о чём думать.
— Это целебный настой. На‑ка выпей.
Горькая жидкость с приятным запахом обожгла горло.
Я отдыхал душой и телом.
Маленький чёрно–белый котёнок с пушистым хвостом пулей вылетел из‑под кровати и ловко, словно спортсмен по канату, забрался по ноге на колени к деду. За ним гнался такой же пушистый товарищ. Но второй котёнок не полез, а остановился рядом с ногой и задумался. Через секунду, будто что‑то вспомнив, задрав хвостик, сремительно исчез под кроватью. Было интересно наблюдать за ними. Старческая рука в сухой коричневой коже ласково гладила вытянувшего шею и внимательно глядевшего под кровать котёнка.
Оглянувшись на деда, он спрыгнул на пол и боком, сгорбив пушистую спинку и соединив на макушке уши, смешными прыжками стал подбираться к своему залегшему другу.
— Озорники, – улыбнулся старик.
Из сеней он принес банку с вареньем и протянул деревянную ложку. Такого вкусного варенья я никогда не пробовал.
— Говорят, вы попом были? – отбросив дипломатию и обжигаясь чаем, спросил я у него.
Отставив кружку, он по–доброму рассмеялся.
— Да. Духовную академию закончил.
— А сейчас на пенсии, что ли? – ругнул себя за любопытство.
— Можно считать и так. Оставил службу и пришёл в мир.
Напившись чаю, он сёл на кровать и сложил руки на груди. Чувствовалось, ему хотелось поговорить.
— На земле много религий: христианство, мусульманство, буддизм…
Потому и держатся они, что дают просвет в однотонных изматывающих буднях. И надежду, и мечту, и бессмертие… – начал он. – Поклоняться чему‑то у человека в крови. Но из всех религий самая верная была первая – язычество, если исключить из неё жестокость.
Какое же это счастье поклоняться солнцу, небу, деревьям, цветам, воде. Любить все сущее на земле, – он откинулся спиной на настенный коврик, уронив руки на колени. – Тебе, наверное, неинтересно?
— Почему, очень интересно, – я поставил локоть на стол и оперся лбом о кулак. – Если бы обожествляли деревья и воду – не сгубили бы столько лесов и рек.
Он улыбнулся.
— Как тебя зовут‑то, сынок?
— Сергей.
— Красивое имя.
— А вас?
— Меня никак. У меня нет имени.
Я удивленно посмотрел на него.
— Зови меня просто дедушкой! Зачем моё имя траве, листу или даже этим котятам? Им достаточно того, что я есть. И тебе тоже.
— Вы, что же, засомневались в Боге?
Он опять улыбнулся.
Скорее в себе. И отчасти в Боге.
Но совсем без Бога нельзя. Без Бога человек пуст, как само небытие. И Бог без человека тоже.
Он закрыл глаза и замер.
Подумав, что старик уснул, я осторожно поднялся с табурета.
Он тут же очнулся и тоже медленно встал с кровати.
Прости, – как‑то беззащитно произнёс и глубоко вздохнул. – Хочу понять и не могу… – виновато улыбнулся. – Попей ещё чаю, – ему не хотелось расставаться со мной.
— Не могу, спасибо. Товарищи ждут, – отказался я, втискивая ноги в сапоги. – Людям внушили, что загробной жизни нет и никто и ни за что их не накажет. Делай в этой жизни всё, что хочешь, – другой не будет.
Дед, затаив в бороде усмешку, молча покивал головой. Самое удивительное – палец не болел и опухоль спадала.
— Спасибо вам.
— Заходи ещё, – он вышел меня проводить.
— Конечно. Обязательно зайду, – не смог отказать ему.
В общежитии никого не было. Посмотрел на часы – начало второго. «Наверное, в столовой сидят», – с неохотой пошёл обедать. Есть не хотелось – умял в гостях целую банку варенья.
— О–о-о! Инвалид! – на всю столовую заорал Пашка. Он стоял рядом со своей «крошкой». – Садись, обед на столе уже.
Двойняшки принялись рассказывать о первом рабочем дне. Оказывается, они занимались столярными работами – пилили, строгали, сбивали стойла для телят.
— А я к одному деду лечиться ходил… Вот! – показал принимающий нормальный вид палец. – Не пойму, то ли это цыплята, то ли свинина, – подцепил вилкой тонюсенькую косточку.
— Молочными поросятами кормят! – хвалились двойняшки, оглядываясь на Пашку.
Он с нами не ел – не мог расстаться с поварихой.
— Чем, интересно, она его потчует? – пили безвкусный чай Лёлик с Болеком.
Было видно, что не наелись.
— Мужики–и! – заорал Заев, будто мы находились метрах в двустах от него. – Идите сюда, дело есть.
Вытирая губы, молча подошли.
— Юлечка сегодня вечером и завтра не работает. (Повариха влюбленно глядя на Пашку, улыбалась.) Харч она нам приготовила, унесём давайте.
— Харч дадут! – обалдели двойняшки и захлопали в ладоши. – Чего нести?
— Не суетитесь, кабаны в натуре, – напустился на них Пашка, – ты кастрюлю с мясом возьми, – командовал он, – а ты картошку, – протянул другому газетный свёрток. – Серый, значит, три буханки хлеба возьмёт. Донесёшь?..
Улыбнувшись, кивнул головой.
– …А я посуду, чайник, вилки–ложки, – вытолкал Лёлика с Болеком, что‑то слишком весело заболтавшихся с поварихой.
Дома, сложив богатство на стол, завалились переваривать плохонький обедишко.
— Эх! И нажрёмся вечером! – радовались двойняшки.
— На завтра хоть оставьте, – учил их Пашка, – до понедельника зубы на полку положите.
Заговорив про еду, Лёлик с Болеком не смогли улежать и начали перебирать полученное.
— Мясо хоть и жирное, но кусок порядочный дала, – радовались они. – Пашка, поцелуй её за это. О–о-о! И лука начистила. Десять луковиц. Пять так съедим, пять сварим, – планировали двойняшки. – Пашка, разрешаем не только поцеловать…
Заев хмуро показал им кулак.
Сбегав за водой, начинающие поварята поставили ведёрную кастрюлю на обогреватель.
