— Ну давайте, давайте, — с кривой ухмылкой продолжал язвить недовольный бородач.
— Вот вы в начале вашего выступления рассказали о том, как было открыто существование параллельных вселенных. Из ваших слов следует, что открыто оно было советскими учёными. Я правильно понимаю?
— Да, это они открыли, — согласился Иващенко. — Позвольте, так кто же говорит, что коммунисты не уделяют внимание науке? Они уделяют, ещё как, только всё это делается исключительно в захватнических интересах.
— Так дело в том, — не давал я ему перехватить инициативу, — что здесь, в России, преподносят это открытие как наше собственное. Якобы это мы окно прорубили в Советский Союз, а не они к нам. Вы хотели прорваться в честный мир, так вот вам первое же разочарование: наша страна от начала до конца скроена изо лжи. Никогда российские учёные не могли сделать такое открытие, потому что вся российская наука находится в жопе. Одно название только осталось.
— Ну нет, это вы перегибаете палку… — отчаянно мотал головой герой-перебежчик.
— Дальше: медицинское обслуживание и образование. Тут и сравнивать нечего. Вы говорите: несмотря на то, что репрессировали моих родителей, я сумел получить хорошее образование. Да, там, в Союзе, это возможно. Репрессированы твои родители, пьют ли они безбожно, или их вообще никогда не было — тебя обучат в школе, ты поступишь в институт, ты станешь образованным человеком. Здесь же если у твоих родителей нет средств на твоё обучение, то дорога тебе только в обслугу. Официант, уборщица, дворник, грузчик — вот всё, на что ты можешь рассчитывать. То же самое с медициной: есть деньги — будешь здоровым, нет — подыхай. Никому ты на хрен не нужен.
— Не преувеличивайте! — кривился Иващенко.
— Надеюсь, о том, что социальная защищённость в Союзе на порядок выше, вы и сами догадываетесь. Кто бы ты ни был, хоть последний кусок дерьма, тебя всё равно не бросят. Будут лечить, исправлять, улучшать, делать всё, чтобы ты вписался со всей своей гнилой натурой в гармоничное советское общество. Здесь же никому ни до кого нет дела. Здоров ты или болен, живёшь или давным-давно умер — всем насрать, просто-напросто насрать. Здесь научили людей ненавидеть друг друга, вся философия жизни строится на этом. Не дай бог, ты протянешь руку помощи ближнему — значит ты лох и неудачник. Здесь общество пожирает само себя. И во всём виновата система: создавшим её кажется, что они подчинили себе большинство и эксплуатируют его в своих интересах, но такое невозможно, не может одна часть компьютерной системы наживаться на другой. Компьютер перегорит, сдохнет. А общество — это та же самая компьютерная система. Гибнет одна часть — погибнет всё остальное.
— Ну а вы-то хоть кому-нибудь руку помощи протянули? — спросил вдруг меня провокатор. Сложив руки на груди, он взирал на меня сейчас как древнегреческий мудрец на своих современных интерпретаторов, которые присобачили к его учению какие-то невероятные домыслы.
— Ну а самое главное заключается в том, — проигнорировал я этот выпад, — что вы просто предали свою Родину. Родину, которую вы якобы любили.
— Я продолжаю её любить! — воскликнул Иващенко.
— Тогда вы наверняка знаете строку из старой советской песни. «Не отрекаются, любя!» — вот как она звучит. Вы думаете, вас встретят здесь как героя и будут носить на руках за этот якобы подвиг, который вы совершили? Ничего подобного! К вам будут относиться как к обыкновенному предателю.
— Я так понимаю, вы человек с ярко выраженными коммунистическими убеждениями, — бородач пытался реагировать на мою эскападу спокойно, хотя получалось у него это с трудом. — А раз так, то вы наверняка хотели бы эмигрировать в ваш вожделенный Советский Союз. Во-первых, я вам этого искренне желаю, а во-вторых, хочу спросить у вас: как вы будете называться в том случае, если у вас это когда-нибудь получится? Надо полагать, вы тоже предадите в таком случае Родину?
Я понял, что зря рассказывал ему всё это. Врагам нельзя ничего доказывать, с ними невозможно вступать в диалог. Если ты это сделал, червоточина, которая гнездится в нём, переберётся к тебе. Диалог — это путь к поражению. Врага можно только уничтожать. Решительно и беспощадно.
— То, что вокруг — это не моя Родина, — зачем-то ответил я ему, усаживаясь на стул.
— Позвольте, молодой человек! — вдруг подал голос сидевший рядом с провокатором Иващенко ректор института. — А вы, собственно, кто такой? Я что-то вас не помню.
Пару мгновений я лихорадочно подбирал ответ, а потом вдруг расслабился. Что они мне сделать могут?
— Значит, на пенсию пора, — ответил ректору.
Тот смутился, публика как-то напряжённо — не дай бог, начальник заметит — хохотнула. Ректор судорожно сквозь стёклышки очков вглядывался в меня, словно действительно усомнился в своей памяти и удивлялся тому, как же так получилось, что он забыл имя, фамилию и даже внешние данные одного из своих сотрудников. В это мгновение — на мою, да и на ректора тоже радость — перебежчику снова задали вопрос. Его просили поподробнее рассказать о подавлении личности в СССР и о зверствах коммунистов. Внимание публики переключилось на Иващенко — вновь почувствовав себя в своей стихии, тот принялся красочно живописать побасёнки о советских тюрьмах и концентрационных лагерях.
— Сопротивление советскому режиму существует во всех возрастных, социальных и профессиональных группах. Лидеры коммунистов это отчётливо осознают, их эта ситуация раздражает, бесит, и они всеми способами пытаются выявить инакомыслящих. Проверки на лояльность начинаются буквально с детского сада. Если ребёнок недостаточно громко кричит «Слава КПСС!», его ставят на медицинский учёт. Если он и через год не начинает кричать эту варварскую фразу громко, ему ставят диагноз — слабоумие. Соответственно, помещают в специальное образовательное учреждение. Дальше цепочка отсева продолжается в школах, училищах, институтах, в трудовых коллективах. Психические заболевания — самая распространённая форма борьбы с инакомыслящими в Союзе. Если у человека шизофрения или идиотизм, это означает лишь одно — его считают неблагонадёжным. Хотя, на самом деле, он может и не быть таковым. В обществе царит атмосфера стукачества, взаимного подозрения, элементарного недоверия. Все следят за всеми. Больше половины жителей Союза, а сейчас уже и всей остальной планеты, потому что вся она стала Советским Союзом, хотя бы раз сидели в тюрьме…
— Я отчаливаю, — шепнул я Никите. — За мной не ходи. Если будут допытываться: мол, с тобой этот парень был, всё отрицай. Ничего не знаю, и всё.
— Да ладно, обойдётся.
Нагнувшись, за спинами людей я пробрался к двери и аккуратно выскользнул наружу. Вроде бы на моё передвижение никто не отреагировал.
Уже за дверью я услышал, как беглого профессора спрашивали о генеральном секретаре ЦК КПСС Григории Романове.
— Что он собой представляет? Здесь так мало о нём знают.
— О, это сущий дьявол! — отвечал Иващенко. — Человек, более хитрый и жестокий, чем десять Сталиных.
Я сплюнул на пол и поспешил к выходу.
Подходящую иномарку взять так и не удалось.
Выбрался из дома в три часа ночи, полазил по микрорайону, вроде попался «Форд» нормальный. Старенький такой, но с виду крепкий. Видимо, давно на приколе стоял, потому что под ним ещё сугроб снега виднелся, хотя на улицах снег практически сошёл.
Вскрыл тачку, аппарат Никиты сигнализацию без сбоев отключал, за руль сел — здрасьте-пожалуйста, бензина ни грамма! Раньше я для таких случаев всегда бутыль с бензином с собой брал, чтобы хоть до заправки доехать, но у последних тачек, что уводить довелось, хозяева попадались заботливые, пусть литр, да держали в баке.
Ладно обрубок шланга, скрученный, во внутреннем кармане куртки валялся. Ещё с прошлых походов. Вылез, открыл багажник — ну вот и здорово, канистра лежит. Подхватил её и отправился к скоплению колымаг, что чуть поодаль вдоль дома растянулись. Выбирать не стал, принялся сливать с крайнего «Жигулёнка».
Прости, брат-пролетарий, это для революции.
Только отсосал, только зажурчал бензин ручейком в канистру, как в одном из окон дома, этаже на четвёртом вроде, загорелся свет. Через мгновение на балкон выбрался мужик и благим матом заорал на меня. Видимо тот самый брат-пролетарий. Как он только разглядел мой силуэт в темноте!? Видимо, превратился со своей развалюхой в одно целое, уже на расстоянии чувствует, что с ней да как.
Я поначалу не дёргался, сливал и сливал, но свет вдруг стал загораться и в соседних окнах, а из машины, что стояла невдалеке, выбрались два полусонных и взбудораженных подростка, видимо охранявших эту доморощенную стоянку. Я бы мог их, конечно, и стволом припугнуть, но слишком это получалось геморройно. Глядишь, сейчас и мужики из подъездов повылезают отбивать у грабителей своих четвероногих друзей, так что пришлось выдёргивать шланг из бензобака и рисовать ноги. Канистру им оставил — радуйтесь.
