– Вот оно, это чудо. Вы видите, камень кровоточит. Это знамение. Боги дают нам знак. И мертвый камень оплакивает кровавыми слезами вас и ваши грехи. Покайтесь. Покайтесь всем сердцем, всей душой вашей.
Я не видел того, кто произносил эти слова, но чувствовал себя очень значительным. Я смотрел на лежащую передо мной толпу сверху вниз и ощущал свое божественное превосходство. Но тут пошел сильный дождь. Волны хлестали мое тело, и паника охватила меня. Ведь вода может размыть камень, и тогда все увидят мое голое тело.
Так и произошло. Я стоял на каменном постаменте, сжавшись и ладонями закрывая гениталии. Вода ручьями стекала по моему голому телу, обмывая то, что вначале мне казалось мрамором, но я думал только об одном: «Только бы они не поднимали голову и не видели, кому поклонялись».
Стыд и ужас были настолько сильными, что я проснулся.
Осип вошел в приемную психолога, но никого там не обнаружил. Он в нерешительности постоял у входной двери и хотел было войти в кабинет Александра Борисовича, но, услышав оттуда звуки, сел в кресло.
Через некоторое время дверь приоткрылась. Кто-то продолжал держать ее за ручку, но, продолжая разговор, не выходил.
– Ты можешь прочесть миллионы книг, но не стать никем. Ты просто будешь эрудированным или, если хочешь, начитанным человеком, но мыслящим ты не станешь. Информация, – я надеюсь, ты понимаешь, – позволит тебе существовать в этом мире. Может быть, даже комфортно, но развиваться ты будешь только на основе собственного мышления, – властно говорил Александр Борисович.
– Но, папа…
– Не перебивай. Слушай. Ты еще получишь время для выводов. Не торопись их делать. Они сами придут.
– Ты сам себе противоречишь.
– В чем же, на твой взгляд?
– То ты говоришь, что необходимо переосмысливать все социальные установки, нормы морали и нравственности, а то говоришь: не торопись, выводы сами придут.
– И в чем здесь противоречие?
– Я только что сказал.
– Господи, когда же ты поумнеешь?
– Вот ты всегда так. Всегда только и можешь, что оскорблять. Не буду я у тебя работать. Лучше на автомойку пойду, – почти крича, ответил Вениамин и вышел.
Он не заметил Осипа и прошел сразу на свое место. Глаза у него были красные от слез и обиды.
Распахнулась дверь.
– А ну вернись. Мы не закончили разговор.
– Я не хочу так разговаривать. Я – не ты. Не надо меня переделывать под свои представления.
Тут Александр Борисович увидел Осипа и как будто нажал на тормоза.
– Здрасьте, – сказал он, пытаясь успокоиться.
– Здравствуйте, Александр Борисович, – ответил Осип, вставая.
– Ну что же, проходите, проходите. Ладно, Вениамин, закончим позже.
Его сын ничего не ответил.
Психолог закрыл за собой дверь и сел напротив Осипа, который уже сидел на привычном месте. Глубоко вздохнул. Даже с каким-то сожалением. И начал говорить.
– Осип, я прочел ваши записи. Должен сказать, что это весьма интересно. Но, как бы это правильнее сказать, в них присутствует, я бы сказал, какая-то художественная формальность, что ли. Думается, вы могли, записывая все это, несколько интерпретировать, как бы приукрашивать то, что, как вам показалось, вы видели во сне. Понимаете?
– Я ничего…
– Я закончу, с вашего позволения, – отреагировал он властно, будто продолжая разговаривать с сыном.
Он на секунду задумался и продолжил.
– Да, так вот. В ваших записях много художественности. Я допускаю, что так все и происходило. То есть вы видели вещи такими, какими описываете, но, как мне кажется, существует компонент домысливания. Ваше воображение дорисовывает увиденное. Понимаете меня?
– Нет. Я ничего не домысливал, – виновато оправдывался Осип.
Сомнение отразилось на лице психолога.
– Ну хорошо. Подумаем еще.
Он откинулся в кресле и положил ногу на ногу, внимательно глядя на Осипа.
– Как у нас сегодня дела? Как вы себя чувствуете? – голос его звучал мягче, спокойнее.
– Я думал об отце. Решил ему написать письмо. Вот. Я, кажется, знаю, у кого можно взять его адрес.
– Вот как? Хорошо. Что бы вы ему написали? – с нескрываемой заинтересованностью спросил психолог.
– Я еще не решил, но хочу спросить его, почему он меня оставил. Для чего он меня родил? Зачем ему это надо было? Почему его не было рядом, когда он был нужен? Я его ненавижу. И хочу с ним поговорить. Не знаю, как это объяснить. У меня было столько вопросов, а он не дал мне ни одного ответа.
Он задумался.
– Я понимаю. У него не получилось с моей матерью, но я-то тут при чем. Ведь он же хотел ребенка. Вот чего я не понимаю.
– Вам не кажется, что это очень по-христиански?
– Я неверующий.
– Помню, помню. И все же. Ваша тоска похожа на тоску людей по Богу-Отцу, который создал их и не дал ответов. Я к тому, что это свойственно многим людям. Если хотите, думающим людям. Это свойство сознания, пытаться отыскать свою философскую доктрину. Ведь вы образованный человек и должны понимать, что философия – это не догма, а способ жизни, форма мышления. Понимаете? Философия – это форма психотерапии. Думается, вы в таком поиске.
– Да. Но почему я страдаю?
– Вот это мы с вами и пытаемся понять. А как у вас сейчас со сном, с аппетитом?
– Вроде лучше, но я боюсь, это временно. Так уже было. Начинается с того, что в животе появляется тяжесть. Я не могу есть. Когда пытаюсь заснуть, не могу. Тревога.
– Да, да, я помню. Вы вспоминаете свое детство.
– Да. Часто.
– Какие события?
– Я не знаю, имеет ли это отношение к делу?
– Расскажите.
– У нас была кошка. Я подобрал ее в подъезде. Мать не хотела, чтобы она оставалась, но согласилась оставить ее на неделю. Так вот, эта кошка родила котят. Я их увидел утром и очень обрадовался. Их было трое. Они были слепые и очень беззащитные. А потом мать взяла коробку, в которой они были, и пошла в туалет. Что-то там делала. Я слышал только шум воды. Подкрался к двери и заглянул туда. Мать стояла рядом с унитазом, бросила туда последнего котенка и спустила воду. Меня вырвало. Она ругала меня за то, что я подглядывал, и сказала, что если я буду таким же непослушным и дальше, то отправлюсь за этими выродками. Ночью кошка все время мяукала, и мать выкинула ее в коридор на лестничную площадку. Больше я ее не видел. Потом я заболел, и она все время кричала на меня, что я не даю ей нормально жить.
Он замолчал. Глубоко и тоскливо вздохнул.
– Позже я узнал, что у матери была аллергия на кошачью шерсть.
– Вы любили ее?
– Да. Она меня сильно любила, хотя никогда не показывала этого.
– Как проявлялась ее любовь?
– Не знаю. Я просто это чувствовал. Она гордилась мной. Ну, что я был умнее всех своих сверстников. Потом помогал ей с переводами текстов, когда она не успевала. Готовил для нее ужин. Даже цветы ей покупал.
– Я спросил, как она проявляла любовь по отношению к вам, а не вы?
– Она заботилась обо мне, – удивленно сказал Осип, – разве не ясно?
Психолог в сомнении покачал головой.
Помолчали.
– Вы говорили, что у вас не было друзей.
– Ну, у меня был один друг, Артур. Он жил в соседнем подъезде. У него что-то было с ногами. Они были такие кривые, и он не мог нормально ходить. Но у него было очень красивое лицо. С ним никто не хотел дружить, кроме меня. Но это было недолго, он переехал с родителями. А потом был еще один мальчик, Олег. Тот был старше меня, но ходил все время с бабушкой, потому что у него что-то было с головой. Он был как ребенок по развитию. Но с ним мне запретила общаться мать. А в школе – нет. Не было друзей.
– Вам хотелось быть с ними?
– Вначале да, а потом я уже привык. Я же рассказывал раньше.
– Ну хорошо. Время наше подошло к концу. Мне бы хотелось, чтобы вы написали письмо отцу, и мы вместе с вами его в следующий раз почитаем. Договорились?
– Хорошо, – с удивлением ответил Осип.
– Представляется, что контакт с вашим отцом мог бы быть конструктивным. Возможность декларирования ваших внутренних претензий, возможность выразить ваше отношение и ваши ощущения может быть очень позитивной для вас.
– А если он не ответит на мое письмо или не ответит на мои вопросы?
– Понимаете, Осип, это не столь важно. Гораздо значимее то, что вы сможете высказаться. Сможете выжать из себя ту обиду, которая накопилась в вас.
Он еще долго рассказывал Осипу о скрытых механизмах взаимоотношений между сыном и отцом и как это может трансформироваться в последующей психической жизни личности, но Осип уже проговаривал в своем сознании то, что он скажет или напишет отцу.
Когда он вышел в приемную, Вениамина не было. Осип сказал об этом Александру Борисовичу. Тот без слов нашел график приема клиентов и хотел самостоятельно записать его на следующий прием, но вместо этого задумался и, вспомнив нечто важное, проговорил:
– Меня не будет около месяца. Я уезжаю читать лекции.
Они согласовали следующее время встречи, и, попрощавшись, Осип ушел.
