Когда мамы не стало, ему пришлось самому мыть чашку или доставать из шкафа, и это сблизило их. Этот стандартный холодный фаянс стал частью его жизни, а значит, им самим. Она не стала живой, но стала одухотворенной.
Он взял ее в обе ладони и, ощущая тепло, подумал, что жизнь его, в сущности, всегда остается статичной. Ничего страшного в ней не происходит. Сменяются предметы. Реже люди. Он взаимодействует с внешним миром, но как будто только внешней оболочкой, руками, словами, но никак не своим миром, своей сущностью. Его мир остается неприкасаемым. Несоприкасаемым. Это счастье, беда или неизбежность?
Вот жил он со своей мамой. Много лет. И что? Знал ли он этого человека? Нет. Не знал. Он мог лишь сказать, как она к нему относилась. Не более того.
Или отец, которого он не помнил, но мог бы рассказать, что это был умный, сильный человек. Мудрый и очень заботливый. То, что он не общался с сыном, видимо, было связано с серьезными обстоятельствами. Но если бы они встретились, отец бы наверняка все объяснил и извинился перед ним за это. Ведь он был мужественным человеком. Ученый не может не быть мужественным.
Правда, Осипа смущало то, что прошел почти месяц, как он написал ему письмо, в котором указал и свой адрес, и номер телефона.
Впрочем, он помнил, что ему нелегко далось это письмо, и полагал, что отец тоже должен все обдумать.
А вдруг он приедет неожиданно, чтобы сделать ему сюрприз, и готовится к этому. Чтобы не писать, не звонить, а вот так взять и приехать и лично с ним поговорить.
Осип многократно возвращался к тому, что написал, прочитывая мысленно письмо от начала до конца или останавливаясь на отдельных местах. Оно было нервным, неровным. Начав с традиционного приветствия и перечисления основных событий своей жизни, он все же перешел на упреки и обвинения в адрес отца. Вспоминая мелкие эпизоды, он придавал им драматизм отчаяния ребенка, оставшегося без отца, и выдавливал из себя горечь и разочарование, а иногда и страх оставшегося в одиночестве сына.
В конце концов, обида иссякла, а боль остыла, и он рассказал о своих достижениях и мечтах, о том, как они встретятся и опять станут отцом и сыном. Какое же это счастье – иметь отца.
Осип посмотрел на часы. До встречи с психологом оставался час.
Он довольно быстро собрался, потому что заранее знал, что наденет.
Выйдя из квартиры и спустившись по лестнице, он вышел на улицу. Перед подъездом сидели две старушки. Они удивленно с ним поздоровались, отвечая на его приветствие. Раньше он этого не делал, потому что не замечал их.
Он ощущал, что мир стал объемным. Очень объемным. Дома, люди, машины, деревья. Всего стало много, и он был в центре. Он шел к метро, и центр перемещался, сохраняя вокруг себя большое пространство.
В метро было, как всегда, много людей, но если раньше он ощущал их как однородную плотную массу, то сейчас с интересом их разглядывал и удивлялся их разнообразию. И все равно не мог представить себе, что они мыслят и чувствуют так же, как он.
Ощущение покоя сохранялось в нем и тогда, когда он шел по коридору к кабинету психолога.
Войдя в приемную и никого не обнаружив, он посмотрел на настенные часы и понял, что пришел на шестнадцать минут раньше.
Первой мыслью было сесть в кресло и подождать, но он подошел к двери кабинета Александра Борисовича и, постучав, сразу открыл дверь. Никого.
Предстоящая встреча с психологом радовала Осипа. Ему хотелось рассказать, как непросто, но все же ему удалось написать письмо и выразить свои чувства.
Он прошел к столу, чтобы сесть в привычное кресло, но взгляд, скользнув по разложенным бумагам, зацепился за нечто знакомое.
На столе лежало письмо, отправленное им отцу.
Он машинально взял его в руки. Оно было вскрыто.
Сев в кресло и замерев, он пытался найти этому объяснение, но мысли не хватало какого-то звена.
Возможно, Александр Борисович…
Послышались шаги. Кто-то вошел в кабинет. Осип обернулся. Александр Борисович.
– Здравствуй, Осип.
Психолог входил в кабинет. За ним показался Вениамин.
– Оставь нас, пожалуйста, Веня, – сказал он сыну.
Тот послушно закрыл за собой дверь.
От неожиданности Осип привстал с кресла с письмом в руке.
Психолог подошел к нему, положив руку на его плечо, чтобы тот сел.
Сам он сел напротив, положив локти на колени, и, упершись подбородком в руки, смотрел куда-то вниз.
Осип ждал ответов, психолог их обдумывал.
– Твое письмо мне переслали из Штатов. Я там жил. В общем, я твой отец, Осип.
Он пристально посмотрел в глаза сыну и выпрямился, как человек, готовый принять неизбежный удар.
– Но ведь ваша фамилия Гордон?
– Сейчас да. Я поменял ее, когда переехал.
– И моего отца звали Аарон. Аарон Розенберг.
– Да, теперь я Гордон Александр Борисович.
Осип уставился в письмо.
– Я тоже не знал, что ты мой сын. У нас принято записывать клиентов по именам. Я не знал твоей фамилии и отчества. Хотя, конечно, мог догадаться. Осип и мать-переводчик. Отец уехал в Америку.
Он помолчал.
– Все правильно. Я мог догадаться. Понимаешь, на некоторые детали не обращаешь внимания. Они кажутся несущественными.
– Я не знаю, что сказать, – тихо сказал Осип.
– Ну что тут скажешь. Лично я рад, что так все получилось.
– Почему же ты… Вы раньше меня не нашли? – угрюмо проговорил Осип.
– Понимаешь, твоя мать разорвала все отношения со мной, когда я решил уехать. Она была своеобразным человеком. И потом, я думал, что вы переехали в Ленинград. Там ей предложили работу в университете. Она собиралась, по крайней мере, переезжать. Из-за этого, собственно, и возник конфликт. Из-за этого она не захотела ехать со мной. Так мы и развелись. Еще до моего отъезда.
Он задумался.
– Я не мог ее заставить. Ты же знаешь ее характер.
– Ты прочел мое письмо? – спросил Осип.
– Да, конечно, и не один раз.
– Если бы я знал, что ты мой отец, я бы не писал.
– Почему? – он положил руку на его плечо, но, почувствовав напряжение в теле сына, убрал ее.
– Извини меня. Извини, что так получилось. Но я очень радовался твоим успехам, читая письмо, – попытался весело сказать отец.
– И что вы скажете об этом?
– Как твой психолог я рад, что ты это сделал. Очень важно, что ты выразил свои чувства. Ты на правильном пути. Мы договаривались, что ты его напишешь и мы обсудим его вместе, но ты пошел дальше, и это хорошо. Понимаешь, рано или поздно у любого думающего человека возникает ощущение бессмысленности жизни. Когда мы живем, чтобы потреблять и, таким образом, обеспечивать существование нашего организма, это вроде понятно. Но когда речь заходит о сознании, оно хочет понимать, ради чего копятся знания. В какой-то момент мы понимаем их ограниченность, и это создает сильный дискомфорт. Ты понимаешь?
– Да.
– Основная проблема, как я понимаю, в том, что отсутствует реализация. Но и достигнув реализации, многие не успокаиваются. Причем я говорю лишь о функциональной стороне, а ведь этиология нам не понятна. Я лишь пытаюсь помочь. Я не знаю ответов. Я пытаюсь сориентировать движения твоей души в том направлении, которое она сама для себя избирает. Не более того. Образно говоря, я пытаюсь помочь тебе разобрать завал или обойти его на твоем пути.
– Но ты ведь мой отец, или это ошибка?
– Нет, никакой ошибки нет. Ты мой сын. Как отцу мне больно было читать отдельные места твоего письма. Но я сказал себе: ведь мы вдвоем сделали движение вперед. Какой смысл вспоминать и упрекать кого-то в том, что давно произошло и к чему не может быть возврата? Ведь, в конце концов, ты стал умным, красивым и сильным мальчиком. Конечно, жаль, что меня не было рядом с тобой тогда, когда ты во мне нуждался. Но взгляни по-другому. Сложись все иначе, чем вышло, ты бы стал другим, возможно. Твоя судьба – совокупность неповторимых обстоятельств, и это надо принять как данность.
Он замолчал, глядя на сына и пытаясь угадать его ощущения.
– Кто-то жалуется на избыток солнечного света… – не закончил мысль психолог.
Осип продолжал слушать, но сидел слегка пришибленный. Новые обстоятельства, свалившиеся на него, настолько дезориентировали его сознание, что оно не могло определиться с эмоциональной реакцией: радоваться тому, чего он так долго ждал, или злиться на того, кто оставил его без внимания.
Александр Борисович был хорошим психологом. Он сознавал, что новость и ее неожиданность ввели Осипа в эмоциональный ступор и ему нужно время, чтобы привыкнуть к этой мысли и осознать ее. Поэтому он понимал, что сыну необходима привычная среда. Ему нужно вернуться в свой мир. Туда, где ему комфортно наедине с собой.
Александр Борисович был хорошим психологом. Беда лишь в том, что психологом он был всегда. А Осипу нужен был отец, так он думал. По крайней мере, в этот момент ему нужно было не понимание, а сочувствие.
Ребенку нужно, чтобы кто-то разделил с ним остроту его чувств, остроту его боли, а не объяснения. Даже самые умные.
