Еще… еще… еще!..
Девять новобранцев прошли с левого фланга к нашему взводу. Взвод зашевелился, впуская их в себя.
Я сделал шаг назад!
Перед глазами — затылок. Сквозь отрастающие волосы просвечивает розовая кожа, и — розовые уши с пушком по краям.
Кто-то из второй — нашей! — шеренги уже дергал новоприбывших за новенькие ремни, слышится шепот:
«У-уу! А ну, подтяни!» Стоящий рядом Замятин, отслуживший полтора года, носком сапога стукнул стоящего впереди по ноге:
— Сколько тебе служить?
— Два года, — не поворачивая головы, прошептал тот.
— Что?! Сколько, сколько?!
— Два года.
— Да ты что! Шутишь? Может, я ослышался по старости, повтори.
— Два года.
— Ой-е-ей! Милый ты мой… Да как же это ты…
— Вольно! — командует замполит.
Правая нога впередистоящего чуть дрогнула — и тут же замятинский сапог стукнул по ней опять:
— Смирно, чека!
— Ведь команда «вольно» была, — шепотом возмущается тот.
— Тебе «вольно» еще до-олго не будет. Понял-да?
Вайсбард достал из кармана кителя платок, неторопливо, с удовольствием высморкался. Крякнул даже.
И заговорил:
— Довожу до вашего сведения, господа старослужащие… Или, как правильно — старики? Ну так вот, мои дорогие, семнадцать военнослужащих из нашего полка были в этом году отданы под суд. Из них пятнадцать — за неуставные отношения… Там, на правом фланге! Что за шум?.. Так, на чем я остановился?.. Да, прошу учесть, что только двое из этих пятнадцати попали в дисциплинарный батальон. Все остальные отбывают наказание в колонии общего и усиленного режима. А в колонии… — Вайсбард опять высморкался, аккуратно сложил платок. — А в колонии, вы и сами прекрасно знаете, какое отношение к бывшим охранникам. Нехорошее, прямо скажем…
— Каждый день слышим! — выкрикнул кто-то. — Дембель давай!
— Разговорчики! Когда туда попадете, поздно будет. Так теперь о главном. То есть о несении боевой службы нашими доблестными конвойниками. Как вы говорите — конвойные волки?..
Замполит стал говорить о бдительности, о попытках побега на других зонах: в Казахстане, Сибири, Молдавии… Сказал, что один из тех семнадцати судился за допущение побега, уснул на посту…
— Отбой будет?! — крикнули опять.
— Двенадцать часов уже!
— Завтра на вышке спать буду!
— Кто кричал? — тихо спросил замполит. В это время закричал дневальный:
— Батальон…
Комбат уже входил и делал знак рукой: отставить.
— Почему люди не спят? — перебивая доклад замполита, прохрипел он.
— Дело в том, что мне необходимо было кое-что довести до сведения военнослужащих, — произнес Вайсбард. И поджал тонкие губы. — Моя обязанность…
— Дополнительный паек на жилую зону отправили?
— Э-э… Я сейчас выясню у дежурного. Дежурный!
— Отставить, — негромко сказал Аржаков. — Объявляйте отбой. — И еще что-то, совсем тихо.
— Отбой, батальон! — бросил замполит.
— Взвод, отбой! — отозвался Зайцев, расстегивая ремень.
— Отделение, отбой! — подхватил Кучеров, наш отделенный.
Первая шеренга уже неслась с шумом и топотом, срывали на бегу форму. Наш призыв торопливо — но не бегом! — устремился за ними. Сзади вышагивали деды, щелкали ремнями, громко разговаривая…
Утром, когда команда открыла мне глаза, я сразу вспомнил о девяти новоприбывших.
…Они метались в поисках ведер, тряпок. Наш призыв наматывал на руки ремни… Деды — их уборка уже не касалась — спали. Зайцев, приподняв голову, проговорил хрипло:
— Пять минут на уборку.
— Бегом, бегом! — покрикивал Андрей. Оказывается, у него очень громкий голос.
— Время идет, — пробормотал Зайцев, натягивая одеяло на голову.
— Живей! — заорал кто-то. Вокруг подхватили.
Я стоял, сжимая ремень в опущенной руке. У ног покачивалась спина, слышалось пыхтенье, скрип мокрых сапог… Своей же спиной я чувствовал взгляды годков. Со всех сторон…
Что он так медленно моет? Сколько можно… Уйти бы куда-нибудь! Скорей бы это кончилось… Ну что он возится!
Спину жгло…
Ремень врезается в руку… рука запотела…
— Лучше, лучше мойте! — со всех сторон слышалось, и щелкали звонко ремни.
Я смотрел на эту спину: хэбэ задралось и была видна белая кожа, под которой ходили, выпирая, круглые позвонки. Блестели капельки пота… Вокруг слышались то удар, то грохот опрокинутого ведра.
— Быстрей! Еще быстрей!
Щелк! Щелк!
Я смотрел на эту спину и пытался сосредоточиться на том, что вот он, чека вонючий, стоял бы надо мной, призовись я годом позже, стоял бы, сука, и не держал бы ремень в опущенной руке… Нужно было сосредоточиться на этом. Ну ведь было бы так, было бы!.. И как же я зол на него за это, как я ненавижу его, его… Вижу: позвонки выпирают и кожа на том месте побледнела… Он же ненавидит меня!
— Батальон, смирно! — крикнул дневальный на той половине. Спящие повскакивали, стали одеваться.
В проходе показался Вайсбард.
Зайцев, успевший уже одеться, крутился среди уборщиков, покрикивал громко.
— Отставить, — сказал замполит. — В чем дело, Зайцев? Половина седьмого, а вы еще чухаетесь!
— Сейчас закончим, товарищ…
— Отставить. Сержанты! Где сержанты? Так, трое, четверо… Все? Отлично. Возьмите-ка тряпки. Возьмите, возьмите… Раз не умеете командовать, делайте сами. Приступайте.
Сержанты нерешительно начали мыть. Вайсбард смотрел-смотрел, потом глянул на часы.
— Так, еще две минуты в вашем распоряжении.
И ушел. Чтобы не мешать.
Раздался хлесткий удар тряпкой. Андрей, вытирая рукавом мокрое лицо, отступил в угол. Зайцев повернулся… шарп! Мамаджанов, отпрянув, кувыркнулся через табурет.
— Не можете гонять, да? Не можете…
Шарп! Шарп!
— Тряпки схватили! Минута вам, время пошло!
Теперь за дело взялись деды.
И засвистели ремни. И лихорадочно задвигались руки и ноги. И — какой-то дурной визгливый крик заметался:
— Биг-гоом! Биг-гоом!
— Батальон, строиться на завтрак! — крикнул дневальный. Еще сильней засвистели ремни…
После завтрака готовились к полковому разводу.
День был солнечный.
Веселым блеском горели надраенные сапоги. Пряжки вспыхивали пунктиром по всему строю.
Разводом командовал начальник политотдела майор Жигарев, тот самый, красивый, с бледным лицом.
Осмотр внешнего вида.
С утра старшина выдал всем носовые платки. Платки были белые, без единого пятнышка, и это понравилось Жигареву.
На подкладках шинелей еще вчера хлоркой вывели фамилии. Большими буквами поверх штампа с датой. На обратной стороне воротников красовались аккуратные бирки: фамилия, взвод, отделение. Все, как положено. И это Жигареву, кажется, не понравилось. Он все оглядывал, оглядывал каждого и хмыкал недоверчиво.
— Показать содержимое карманов, — сказал он. Стали расстегивать шинели, доставать содержимое. Полагалось кроме военного и комсомольского билетов иметь при себе записную книжечку с выписанными в ней правилами применения оружия и т. д.
Книжки у всех были одинаковые, синего цвета (взводный покупал), только у меня книжка отличалась: она была черного цвета. Это привлекло внимание начальника политотдела. Он взял ее из моих рук, начал перелистывать. Там были стихи. На вышке жилой зоны мне пришли вдруг в голову несвязные строки. Это было похоже на то, что если бы вдруг в разгар веселья вошел в дом кто-то грозный, затопал ногами, и помертвевшие от страха гости ринулись вон, а потом, когда этот грозный уснул, они робко постучались — то ли затем, чтобы продолжать веселье, то ли забрать брошенные пальто и шапки… И уйти насовсем.
Жигарев обнаружил стихи. Начал читать вслух:
— «Нарисовал я синее приволье, где нежные цветы на тонких ножках…» Хм. Полистал дальше.
— «…На оконных красивых решетках… традесканция мертво висит…» Та-ак. Это что еще за решетки? А? Я молчал. Я не знал, что ему сказать.
— Это вам зэки дали? Зэки дали, я спрашиваю? Фамилия ваша, товарищ солдат!
— Что у него там, товарищ майор? — придвинулся поближе Вайсбард. Комбат повернулся в нашу сторону. Седякин посмотрел с беспокойством.
— Стишки тюремные!
Жигарев разорвал книжечку на четыре части и вручил мне:
— Выбросить. В сортир.
— Есть выбросить, — сказал я, пряча обрывки в карман.
День был солнечный.
Закончился осмотр.
Жигарев вышел на середину. Все вокруг задвигалось, задвигалось и замерло. Послышалась тишина.
— По-оолк!.. Смирна! — прогремело в ясном воздухе. Напряглись локти справа и слева от меня. — Напр-ра-во! — Два четких единых звука — полк выполнил команду, приготовился к следующей. Все до единого приготовились к одной команде…
— В колонну по четыре… Равнение на середину… С места строевым… шаго-омм… ммарш!
