Халевин вдруг взял портрет и бросил его в костер.
— Ничего, сгорит, как и все. Наш государь не такой, наш государь короны не носит, он короны вместе с головами сбрасывает. Да ты не бойся, Мишка, ты смотри, как он горит, инда искры сыплются.
Костер пылал.
II
Когда через час Халевин вышел из дому, было уж совсем светло.
Огромная толпа стояла на улице, люди молчаливо теснились на тротуаре. Халевин осмотрелся.
Бараньи шубы, овчинные полушубки, мохнатые шапки, нет больше ни камзолов, ни кружевных парижских шляпок, легких и сквозных, как морская пена, ни фраков с высокими воротниками, ни уродливых жабо. Работая обоими плечами, он протиснулся в глубь толпы.
Последние запоздавшие обозы покидали город. Их провожали без шуток и смеха, с безмолвным недоброжелательством .
Халевин поглядел на толпу. Ничего, еще пускают, хотя и не так охотно. А сколько здесь, раскрасневшихся лиц, горящих глаз, полуоткрытых ртов, как они жадно смотрят на отъезжающих.
Перепуганный протопоп протискивался через толпу.
Он работал локтями, но его пускали неохотно, а кто-то даже толкнул попа плечом, и он пошатнулся.
— Пустите, пустите, православные! — кричал он, отдуваясь. Он дошел до Халевина и схватил его за плечо.
— Ну, Иван Афанасьевич, — зашептал он, делая страшные глаза, — искал, искал начальство, с ног сбился, никого нет. Слава богу, что хоть вас нашел. Что же делать, что делать, голубчик? Войска-то ведь в город вступают. Деревни, слышно, сдались все. Через час-другой он здесь будет. А церкви...
— Что церкви? — спросил Халевин.
Протопоп досадливо взмахнул рукой.
— Ах, господи, он же еще и спрашивает! Да когда победитель на коне белом въезжает, надлежит ведь ему по церковному чину славословие творить и в колокол звонить.
— Ах, вот вы про что, — улыбнулся Халевин и вдруг деловито сдвинул брови. — Ну, конечно, конечно. Чтобы во всех церквах и во все колокола. Чтоб такой мне трезвон был, как в духов день или на пасху. Вы в ответе.
— Вот, вот, — обрадовался протопоп, — я же это и говорю. Ведь кого первого за шиворот возьмут — протопопа. Встречать надо победителя, встречать, как в чине священном написано, так и надо.
Он вдруг схватил Халевина за край шубы.
— Так вы уж идите со мной, — сказал он. — Как вы теперь главное наше начальство.
Всю дорогу они молчали, и только у самой церкви протопоп снова схватил Халевина за рукав.
— А акафист? — спросил он испуганно, шепотом. — Тоже петь?
— И акафист, — сказал Халевин. — Акафист обязательно!
Протопоп помолчал.
— Ну, а как с поминанием о царском здравии? — спросил он вдруг. — То есть насчет Екатерины Алексеевны?
— Выбросить, — крикнул Халевин, — к черту выбросить, нет больше над нами императрицы Екатерины Алексеевны, нет над нами тех мучителей, кои кровь человеческую как воду проливают и братьев своих, по рождению им равных, рабами держат. — Он поднял кверху палец. — Ныне человечество, — сказал он, задыхаясь, — вновь возвращается в натуральное состояние свое.
— Так, так, — сказал протопоп, — значит, выбросить. А как насчет хлеба с солью? Самим ли нам его выносить или кого другого пошлете?
Халевин шел, убыстряя шаг. Протопоп бежал за ним, хватая его за руку.
Вошли в придел.
— Вы уж мне записочку дайте, — сказал протопоп просительно, — я человек маленький, этих дел не понимаю. Вы — наша голова, мы — ваши уды.
III
После этого началось то скопище Халевина с протопопом, протопопа со священником, священника с пономарем и пономаря с прихожанами, которое впоследствии инкриминировалось Халевину на допросе.
Первыми в комнату вошли купецкие старшины.
Старик и молодой.
Старик был бледен, но решителен. Войдя в дверь, он поклонился сначала протопопу, потом небрежно кивнул Халевину и остановился, прямой и строгий, держа руки по швам.
— Ну, здравствуйте, соколы, — сказал Халевин, осматривая их, здравствуйте, здравствуйте. Что так приуныли, али в торговле какая проруха?
— Проруха — дело наживное, — сказал старик. — Мы, как люди торговые, за прорухой не гонимся. Тут за свою голову сумленье берет. Своя голова на плечах не крепка.
Халевин подмигнул протопопу.
— Так вот он вам грехи отпустит, — сказал он весело. — Батюшка, отпустишь? Вон кумовья за свою голову болеют. Голова не пропадет, — сказал он строго, — была бы она умна, в этом все дело.
Купцы переглянулись.
— Да ведь не глупее Балахонцева, — сказал старик, — а вот он вчера скарб свой забрал, деньги в ящик, ящик на подводу, сам на лошадей, да в три кнута их. Сейчас догоняй — не догонишь.
— А кто поумнее — тот жен отправил, — сказал молодой. — Сам остался, а жену отправил.
— Надо будет, так догоним, — сказал беззаботно Халевин, не обращая никакого внимания на слова младшего. — Ну да наш батюшка не из гневливых, он, верно, и догонять не будет.
— Батюшка? — тихо переспросил старик. — Ох, смотри, не прошибись, сокол!
— Батюшка, — ответил, не сморгнув, Халевин, — а ты что, аль не веришь?
— Нам что, — холодно ответил старик. — Что нам не веровать, мы — люди торговые, мы ваших энтих делов не знаем. Нам что матушка, что батюшка, что горшок, что сковородка — одна честь, была бы голова на плечах да товар в балаганах, за всем остальным мы не гонимся. Это уж вы с батюшкой разрабатывайте, авось вам за это какой орден дадут. — Он широко махнул рукой.
— Так вот вы как? — сказал Халевин задумчиво.
— Да уж так, — дерзко ответил купец, — Ты нас, голубь, в свои дела не мешай. Твой риск, твоя и удача, мы за все не в ответе. Я уж стар, а ты, как я посмотрю, уж больно шустер. Горшку с котлом какое плавание! Мы сторонние, мы не вмешиваемся.
Халевин прошелся по комнате и остановился прямо перед стариком.
— Ан вмешаться придется, — сказал он. — Как батюшка наш въедет в город, так мы вас первых головой выдадим.
Купцы молчали. Халевин кивнул головой на протопопа.
— Мы вот с отцом протопопом насчет встречи с Христовым молебном соображали, — сказал он.
— С молебном? — переспросил старик, косясь на протопопа. — Что же, молебен дело хорошее.
— И от вас бы, — сказал Халевин, глядя на них в упор, — и от вас бы не мешало выделить человека с подводами, дабы они от купечества свое полное повиновение и детскую любовь выказали.
Купцы молчали. Халевин посмотрел на протопопа.
— Упорствуют кумовья-то, — сказал он. — Казну свою боятся потерять. Им казна души дороже. Хотят вот и за матушку и за батюшку стоять одинаково, и туды, и сюды, купецкая-то шкура податлива. Да нет, чаю, этак не выйдет. Объясни им это, отец протопоп.
Протопоп поднял руку.
— Все в руце божьей, — сказал он неуверенно, — и ежели многие великие победы и одоление нашим государем уже одержаны...
— Государем?? — крякнул старик.
Протопоп посмотрел на него в смятении.
— ...то сие не токмо одному случаю прописать возможно, но и промыслу всевышнего, ибо славное русское воинство под его крестом одоление одерживает.
— Поэтому ты и молебен служишь, — сказал старик. — Ну, понятно — получишь за это камилавку на голову. Архиереем он тебя поставит. Глядишь, ручку целовать попы у тебя будут. Однако нам, как людям торговым, сие в расчет не входит.
— Сегодня один, а завтра другой, — бойко подхватил его спутник. — Этот по головке погладит, а другой придет — шкуру до пят спустит. Вот и разбирайся.
Старик с усмешкой посмотрел на него.
— Придут, товара даром нахватают, своих людей по купецким домам разведут, насрамят, нагадят, около лавок ни пройти ни проехать, а ты на него улыбайся да спину гни. Того-то не прикажете? Этого-с возьмите? А про деньги уж нишкни, и есть — так не заплатят. Да откуда у них, голья, деньги, так, медными пуговицами платят.
— А торговле-то убыток, — улыбнулся младший.
— Нам ни матушка, ни батюшка не дороги, — сказал старик, как будто бы обращаясь только к своему спутнику, — нам дело бы было, а теперь выходит ни туда, ни сюда податься нельзя, везде купцу разор.
Младший засмеялся и, окончательно осмелев, махнул рукой.
— Царь, говорит, — сказал он, кивая головой на Халевина. — Ампиратор! Хорош царь — если всякую сволочь за собой таскает. Прибегал тут к нам один из его войска, говорил, что он там за дичь понабрал. Холопы без ушей, вместо носа одни дырки, да киргизы, да беглые каторжники. На приступ-то идут — визг поднимут, что твои сычи. А оружие-то — дубины да косы, с таким-то, небось, против пушек не попрешь. Пустое все это дело, только времени оттяжка.
— А торговле-то убыток, — вздохнул старик.
Халевин засунул руки в карманы.
— Так, значит, не пойдете встречать? — спросил он.
— Нам почему не пойти, — сказал старший со спокойной наглостью. — Мы пойдем, нам прок бы был.
