Бергманн лишь негодующе фыркнул.
— Очень на это надеюсь, очень… — Иезуитски оскалившись, Паттерсон начал подниматься из-за стола. — Всего хорошего, господин Бергманн, желаю вам удачи. — Откланявшись, он бодренько потрусил к столику, где сидел Эшмид.
— Вонючая ищейка, — прошипел ему вслед Бергманн. — Не терпится доложиться.
Когда мы выходили из зала, Паттерсон, Эшмид и Кеннеди по-прежнему были вместе. Я взял Бергманна под руку, приготовившись вмешаться в случае, если ему вздумается наброситься на своих недругов с кулаками. Но он ограничился парой фраз, правда высказанных вполне отчетливо:
— Какая идиллия! Иуда и первосвященники.
Ни Эшмид, ни Паттерсон даже глаз не подняли, зато Кеннеди приветливо оскалился:
— Привет, Бергманн! Как жизнь?
Ответа не последовало.
Я надеялся, что на обратном пути он немного остынет. Как бы не так! Не успели мы перешагнуть порог студии, как он вызвал Дороти:
— Позвоните Чатсворту и скажите, что мне нужно немедленно с ним встретиться.
Дороти кинулась к телефону. Ей ответили, что Чатсворт еще обедает. Бергманн издал угрожающий рык.
Вошел Элиот:
— Сэр, для репетиции сцены в ресторане все готово.
Бергманн уставился на него:
— Съемок не будет.
— Не будет? — тупо переспросил Элиот.
— Я что, неясно выразился?
— Но, мистер Бергманн, мы и так отстаем от графика, к тому же…
— Съемок не будет! — взревел Бергманн. — Вам ясно?
Элиот буквально съежился на глазах.
— На какое время мне собрать актеров завтра? — наконец выдавил он.
— Не знаю и знать не желаю!
Я жестом показал Элиоту, чтобы он убирался. Тяжело вздохнув, тот вышел.
— Звоните Чатсворту, — потребовал Бергманн.
Тот по-прежнему отсутствовал. Через полчаса он вернулся и тут же удалился на совещание. Прошел час. Спустя час он был еще занят.
— Ну что ж, — кивнул Бергманн. — Мы тоже умеем играть в кошки-мышки. Поехали домой. Сюда я не вернусь. А если Чатсворту придет в голову наведаться, буду занят. Так и передайте.
Пока он, чертыхаясь, пытался попасть в рукава пальто, зазвонил телефон.
— Господин Чатсворт примет вас немедленно, — сообщила Дороти.
Я облегченно выдохнул. Бергманн недовольно скривился. Он был явно разочарован.
— Едем, — бросил он мне.
По закону подлости в конторе Чатсворта нас поджидала еще одна проволочка. Бергманн снова начал закипать. Минут пять он что-то бурчал себе под нос, потом заявил:
— Все, фарс окончен. Уходим.
— Простите, — я умоляюще посмотрел на секретаршу, — не могли бы вы передать, что у нас неотложное дело?
Девушка растерялась:
— Господин Чатсворт строго-настрого запретил его беспокоить. Он сейчас разговаривает с Парижем.
— Хватит! — взревел Бергманн. — Пошли отсюда!
— Фридрих! Давайте подождем еще минут пять.
— Вы меня бросаете? Прекрасно! Я ухожу один.
— Хм, ну ладно. — Я неохотно поднялся.
В этот момент дверь кабинета отворилась. Ухмыляясь во весь рот, вышел Эшмид.
— Заходите, прошу вас.
Бергманн даже не взглянул в его сторону. Грозно пригнув голову, как бык, увидевший красную тряпку, он вошел в кабинет. Чатсворт сидел, развалившись за столом, в пальцах дымилась неизменная сигара. Приветственным жестом он махнул рукой в сторону стульев:
— Присаживайтесь, господа!
Бергманн не стал садиться.
— Для начала, — он едва удерживался, чтоб не сорваться на крик, — я требую, чтобы этот Фуше,[51] этот подлый шпион, убрался отсюда.
Эшмид продолжал улыбаться, но видно было, что он уязвлен. Чатсворт в упор уставился на Бергманна из-под толстых стекол очков.
— Не валяйте дурака, — примирительным тоном начал он. — Никто отсюда не уберется. Если вы хотите что-то сказать, говорите. Эшмида это касается так же, как и меня.
— Вы его защищаете? — возмутился Бергманн.
— Разумеется, — бесстрастно отпарировал Чатсворт. — Я всегда защищаю своих подчиненных. Пока они не уволены. А кого увольнять — решаю тоже я.
— Меня вам не уволить, — выпалил Бергманн. — Я не доставлю вам такого удовольствия. Я уйду сам!
— В самом деле? Надо же, вечно режиссеры меня бросают. Как назло. Все, кроме полных идиотов.
— Это вы о Кеннеди?
— Эдди? Этот прохвост еще ни одной картины не сумел довести до конца! Для этого тоже талант нужен!
— Вы издеваетесь надо мной!
— Простите, старина. Но вы сами выставляете себя в дурацком свете.
Бергманн пришел в такую ярость, что даже не нашелся с ответом. Круто развернувшись, он двинулся к двери. Я нерешительно топтался на месте, наблюдая за ним.
— Послушайте, — произнес Чатсворт таким повелительным тоном, что Бергманн остановился.
— Мне нечего слушать. Я не намерен выслушивать ваши оскорбления.
— Да никто и не собирается вас оскорблять. Сядьте же наконец.
К моему изумлению, Бергманн повиновался. Мое отношение к Чатсворту улучшалось с каждой минутой.
— А теперь выслушайте меня, — каждое слово Чатсворт отделял клубочком дыма, — вы решили бросить съемки. Вы разрываете контракт. Прекрасно. Надеюсь, вы понимаете, что делаете. Это ваша проблема и юристов. Но должен же кто-то закончить эти чертовы съемки….
— Мне наплевать, — прервал его Бергманн. — Этот фильм для меня больше ничего не значит. А ваша попытка прикрыться абстрактной справедливостью…
— Кто-то должен закончить эти съемки, — невозмутимо продолжил Чатсворт. — И мое дело проследить, чтобы они…
— За мной шпионили. За моей спиной отснятый материал давали смотреть этому безмозглому кретину…
— Давайте начистоту, — вновь заговорил Чатсворт. — Эдди смотрел материал неофициально, потому что Сэнди тревожило, что съемки слишком уж затянулись. Он хотел с кем-нибудь посоветоваться. Я ничего не знал. Сэнди действовал на свой страх и риск. Он нарушил правило студии. При иных обстоятельствах ему бы сильно не поздоровилось. Но, учитывая сложившуюся ситуацию, я считаю, что он поступил абсолютно правильно. Я знаю, в последнее время вам пришлось нелегко. Знаю, что ваши жена и дочь были в Вене во время этой заварушки. Всем сердцем сочувствую. Именно поэтому я терпел до последнего. Но я не могу швырять студийные деньги на ветер из-за чьих-то личных проблем, будь они ваши, мои или кого бы то еще ни было…
— Поэтому вы пригласили этого болвана на мое место?
— У меня в мыслях не было никого приглашать на ваше место. Я даже не знал, что вы уходите.
— И теперь вы отдадите картину этому недоумку Кеннеди, который пустит псу под хвост все, что мы с Ишервудом с таким трудом и любовью создавали все эти долгие месяцы.
— И во многих отношениях, не могу не признать, чертовски хорошо поработали, но что делать? Вы не оставляете мне другого выхода.
(Бог ты мой, да он просто душка, восхитился я.)
— Все погибло. Все пропало! Все псу под хвост! Кошмар! Все кончено!
— А вам-то что? Вас же больше не интересует эта картина.
Глаза Бергманна вспыхнули:
— Кто это сказал?
— Вы сами и сказали.
— Я не говорил ничего подобного. Я сказал, что меня не интересует картина, к которой приложит свою лапу этот ваш Кеннеди.
— Вы сказали, что вас не интересует… Правда, Сэнди?
— Ложь! — Бергманн бросил испепеляющий взгляд на Эшмида. — В жизни не говорил ничего подобного. Как она может меня не интересовать? Я вложил в этот фильм все мое время, силы, душу. Кто посмеет сказать, что она меня не интересует?
— Молодец! — искренне расхохотался Чатсворт. Он поднялся из-за стола, подошел к Бергманну и хлопнул его по плечу. — Вот это характер! Разумеется, она вас интересует! Я всегда это знал. Я первый помогу вам вытрясти душу из того, кто осмелится сказать обратное. — Он умолк, словно вдруг осененный какой-то идеей. — Знаете что? Давайте втроем пойдем посмотрим ваш материал, вы, Ишервуд и я. А Сэнди с собой не возьмем. Надо же проучить этого свинтуса.
На этот раз Чатсворт сам повел Бергманна к двери. Тот казался настолько ошарашенным, что и не думал сопротивляться. Чатсворт придержал дверь открытой. Выходя, я заметил, как он, обернувшись через плечо, подмигнул Эшмиду.
В зале нас уже ждали. Мы просмотрели сегодняшнюю пленку. Под конец Чатсворт как бы невзначай обронил:
— Это все, что вы сделали за последние две недели?
Во мне опять зашевелились задремавшие было подозрения. Я шепотом спросил у Лоренса Дуайта:
— Когда он сказал, что будут это смотреть?
— Утром. А что?
— Да так, ничего, — я улыбнулся в темноте. Вот, значит, где собака зарыта.
Когда зажегся свет, Чатсворт спросил:
— Ну, что скажете?
— Отвратительно, — последовал мрачный ответ. — Решительно гадостно.
— Ну-ну, зачем же так преувеличивать? — доставая очередную сигару, возразил Чатсворт. — Сцена с Анитой просто чудесна.
