Смерть, желанная, отталкивающая. Спасительный сон. Приходу которого ужасаешься. Смерть. Война. Безмятежно спящий город, обреченный рухнуть под бомбами. Нарастающий гул моторов. Залпы орудий. Крики. Складывающиеся, как карточные домики, дома. Смерть всего и вся. Моя смерть. Смерть мира, такого яркого, знакомого, вкусного, настоящего. Смерть с ее армией страхов. Не явных, не будничных. А куда более страшных, потаенных, детских. Страхов прыгнуть с вышки в воду, быть укушенным соседской собакой, приоткрыть дверцу бабушкиного буфета, пройтись по темному переулку, пропороть гвоздем руку. И над всем этим витает Страх Первобытный, перед которым немеют слова: страх испытать страх.
От него не уйти. Можно убежать на край земли (тем временем мы свернули на Слоун-стрит), можно охрипнуть, взывая о помощи к мамочке, можно до хруста стискивать зубы, от него не спасают ни алкоголь, ни наркотики. Этот страх занозой сидит в сердце. Я обречен вечно таскать его с собой.
Но если он мой, если он и впрямь внутри меня… Тогда… может… И тут в непроглядной дали передо мной возникает, подобно еле заметной вязи козьих тропок, вьющихся по горам и на миг выхваченных отблеском луны, пробившейся сквозь облака… путь. Путь, ведущий к спасению. Туда, где нет ни страха, ни одиночества, где нет нужды ни в Дж., ни в К., ни в Л., ни в М. Вот он мелькнул перед глазами. Какую-то долю секунды я видел его совершенно отчетливо. Но вот облака сомкнулись, и моей щеки коснулся потусторонний, нечеловеческий холод, долетевший с безмолвных горных пиков. Нет, мне никогда не пройти по нему. Уж лучше страх и одиночество… А ступив на этот блеснувший во тьме путь, я исчезну. Перестану быть собой. Быть Кристофером Ишервудом. Нет, никогда. Это страшней бомбежек. Страшней невстреченной любви. Любви, которую уже не повстречать.
Я хотел повернуться к Бергманну и спросить его: «Кто вы? Кто я? Зачем мы здесь?» Но актерам не положено задавать подобные вопросы во время игры. Мы сами написали роли друг другу, Кристофер — Фридриху, Фридрих — Кристоферу, и пока мы рядом, мы обречены доиграть их. Сырые диалоги, дурацкие костюмы, аляповатый грим, гротескные персонажи: маменькин сынок, чудаковатый иностранец с потешным выговором. Куда там «Фиалке»! Впрочем, суть не в этом. (Мы уже дошли до дверей бергманновского дома.) А в том, что если отбросить маскарадные отрепья, разгрести высказанный и не высказанный друг другу сор хулы и лести, мы знали. Знали, что, скрытые шелухой внешней благопристойности, сошлись две души, безликие, безымянные. Встретились, узнали и обняли друг друга. Он был моим отцом. Я — его сыном. И я очень любил его.
Бергманн протянул руку:
— Спокойной ночи, дитя мое.
И вошел в дом.
Мне так и не довелось увидеть «Фиалку Пратера».
Ее показали в Лондоне, она произвела фурор, получила восхищенные отзывы.
(Увидев на экране твое имя, — писала матушка, — мы так загордились, так хлопали в ладоши. Ричард все повторял: «Узнаю братца Кристофера!» Хотя должна признаться, мне кажется, Анита Хейден не слишком подходит на роль невинной девушки. У нее, конечно, ангельский голосок…) Потом фильм повезли в Нью-Йорк, американцы были в восторге, позабыв свою предвзятость к английскому кино. «Фиалка» прошла даже в Вене.
Несколько месяцев спустя я получил письмо от Лоуренса Дуайта, отдыхавшего в Париже.
«На днях заходила моя здешняя знакомая, страшно возмущалась. Она ярая коммунистка, не устает восхищаться политической сознательностью французских рабочих; но ей — увы! — кажется, что окрестные пролетарии словно с цепи сорвались, очертя голову кинувшись смотреть эту чертову „Фиалку Пратера“, бездарную английскую поделку, от которой скривится даже младенец и от которой за версту разит контрреволюционным душком, а посему ее необходимо запретить. И все это тогда, когда за углом при пустом зале идет потрясающий русский фильм.
Видел я этот шедевр. Банальный любовный треугольник: толстомясая девица, парень, а посередине трактор. Правда, по техническому уровню они обогнали „Балдог“ лет на сто. И ведь понятия, бедняги, об этом не имеют…»
Что до Бергманна, то после выхода на экраны «Фиалки Пратера» он получил приглашение в Голливуд. Куда и перебрался вместе с семьей в 1935 году.
Лига Наций в 1919–1946 гг. — международная организация, имевшая целью развитие сотрудничества между народами и обеспечение мира и безопасности. Местопребывание — Женева (Швейцария). Первоначальными членами Лиги Наций были 32 государства, подписавшие Версальский мирный договор (кроме США, чье вступление отклонил сенат), а также 13 приглашенных нейтральных государств. В 1934 г. в Лигу Наций вошел СССР (исключен в декабре 1939 в связи с началом советско-финляндской войны). В годы Второй мировой войны Лига Наций фактически бездействовала; формально распущена в 1946 после создания Организации Объединенных Наций.
Линия Мажино — французское фортификационное укрепление на границе с Германией протяженностью свыше 400 км. Возводилась в 1928–1940 гг. Названа по имени военного министра Франции генерала Андре Мажино. В 1940 г. немецкие войска прорвали французские укрепления в районе Арденн и вышли в тыл, вынудив капитулировать крепостные гарнизоны.
День парламентских выборов в Германии, в итоге которых в 1933 г. к власти пришли национал-социалисты.
Мэй Уэст (1892–1980) — киноактриса и драматург. Ее дебют на Бродвее состоялся в 1911, а в начале 1920-х г. она начала писать пьесы. Наиболее успешной пьесой Уэст была «Алмазная Лиль», с которой она совершила турне по стране. Снималась в главных ролях в голливудских фильмах. Во время Второй мировой войны именем Мэй Уэст был назван надувной спасательный жакет.
Гляйхшалтунг (Gleichschaltung) — нацистская политическая концепция подчинения всех сфер жизни Германии интересам национал-социалистического режима.
Аншлюс (нем. Anschluß — присоединение) — движение за политическое объединение Германии и Австрии, начавшееся после поражения Германии в Первой мировой войне и распада Австро-Венгрии. В ночь с и на 12 марта 1938 г. германские войска, заранее сосредоточенные на границе в соответствии с планом «Отто», вторглись на территорию Австрии.
Наконец-то нашелся хоть один нормальный человек! (нем.)
Чудовищно! (нем.)
О Зигмунде Фрейде.
Умения жить (фр.).
Меню господину! (фр.)
Филе по-охотничьи (фр.).
Камбалу по-домашнему (фр.).
Не знаю что (фр.). Здесь: изюминка, нечто эдакое.
Блинчики под сладким соусом (фр.).
«Железка» (от англ. chemmy) — карточная игра.
В «Божественной комедии» Вергилий, ведущий Данте через Ад и Чистилище к Земному Раю, — символ разума, направляющего людей к земному счастью.
Беатриче, умершая возлюбленная Данте, ведет его по Раю. В «Божественной комедии» она — символ небесной мудрости и откровения.
Здесь: кошмар! (нем.)
«Последний день госпожи Нуссбаум» (нем.).
Венские колбаски (нем.).
Фраза содержит зашифрованный намек на гомосексуализм К. Ишервуда, о чем он предпочитает не говорить прямо. К мистеру W. H. и Смуглой леди обращены многие сонеты У. Шекспира.
Имеется в виду рассказ Э. А. По «Маска Красной смерти» (1842).
Берхтесгаден — город на юго-востоке Баварии, в предгорьях Альп, недалеко от австрийской границы, где находилось высокогорное убежище Гитлера. Во время Второй мировой войны стал Меккой для туристов. Здесь, на горе, Гитлер выстроил шале Бергхоф, куда от шоссе вела высокая лестница, у подножия которой фюрер встречал гостей. Лурд — французский городок с якобы чудодейственным источником, куда стекались толпы паломников.
Неизбывная женственность (нем.).
