То, о чем здесь так лаконично повествует Гштрайн, напоминает о Хиндлере, персонаже романа Леберта «Огненный круг». Хиндлер, бывший нацист, в 1947 году именует себя то «австрийцем», то «чистокровнейшим немцем», и это противоречие он вовсе не воспринимает драматически. У него, как он говорит, австрийский паспорт. Виллу Хильды, своей любовницы, он хочет переоборудовать в гостиницу, ведь если начнет действовать государственная программа поддержки туризма, сюда будут приезжать толпы иностранцев, это станет выгодным делом, и тогда снова можно будет побрататься с немцами. («Почти во всем мире для немецких героев войны существует запрет на смех, только у нас его нет, у нас они могут смеяться и разговаривать», — напишет позднее Франц Иннерхофер.)
И вообще, как считает Хиндлер, вопрос о том, кто ты — австриец или немец, уже давно потерял свое значение, «так как однажды Европа станет единой, и Австрия вновь присоединится к Германии».
В этой связи вызывает особый интерес эволюция Ганса Леберта от его первого романа ко второму: Леберт, как мало кто из других писателей, движется от изображения частных провинциальных нравов в конечном счете к созданию универсального образа современной Австрии и ее духовного состояния.
Уже в своем первом романе «Волчья шкура» Леберт обратил внимание на преемственные связи Второй республики с национал-социализмом. В этой книге речь идет о преступлении, совершенном в одной деревушке в последние годы нацистского режима и раскрытом в начале 50-х годов, — это время действия романа, — вследствие чего вся деревенская обшина предстает в конечном счете как банда фашистских преступников и пособников.
Этот роман имел большой успех у читателей, и его художественным достоинствам критики и исследователи не раз отдавали должное, однако столь широкое признание он получил не в последнюю очередь потому, что, в конечном счете, он описывает, — с соответствующими аллюзиями, но одновременно с детальной точностью, — некий единичный случай, да при этом еще и случай вымышленный, хотя подобные преступления происходили, как известно, во многих местах. У деревни говорящее название — Швайген (Молчаливая), главного героя, раскрывающего предступление, зовут Унфройнд (Недружелюбный) и т. д. Эти литературные приемы усиливают как раз вымышленный, а не документально-достоверный характер повествования, даже если автор ставил здесь иные цели. Это значит, что мы имеем дело с художественной литературой, которая может понравиться любому читателю, даже если он принципиально одобряет духовное состояние Второй республики, а уж тем более в том случае, если он не прочь проявить свой критический настрой в некоем абстрактном «антифашистском» жесте. (Отдельную главу следовало бы посвятить услужливо-одобрительным «аналитическим» штудиям ученых-германистов: так, например, затаив дыхание, в одной литературоведческой работе читаем: «Фамилия Unfreund" (Недруг"), как можно предположить, обнаруживает символическое значение. В ней, по всей видимости, заключена следующая аллюзия: "Недруг"="не-друг"="враг жителей деревни"». Так-то вот, по всей видимости!)
К тому же Леберт использовал приемы детективного романа, избежав при этом тривиальности данного жанра. Благодаря этому книга читается с увлечением, а если напряжение спадает, то это зависит просто от «уровня». К тому же роман появился в то время, когда почти все литературные критики ориентировались в основном на литературу, в которой погода всегда соответствовала перипетиям сюжета, и «Волчья шкура» блестящим образом соответствовала их вкусам. Все это привело к тому, что Леберта ошибочно превозносили как мастера чистого вымысла, умеющего увлекательно и в «классическом духе» рассказать шокирующую историю, в которой содержится определенная доля правды, но которую вовсе не стоит воспринимать в общезначимом смысле. После знакомства со вторым романом Леберта многие критики были весьма удивлены. С появлением «Огненного круга» стало ясно, что Леберт концентрирует свое внимание не только и не столько на рассказе о каких-либо шокирующих, единичных, нетипичных событиях, а на целом, затрагивающем всех и вся. Он повествует не о каком-то случайном преступлении в какой-то из австрийских деревень, а о духовном состоянии и устройстве австрийской «родины» в целом, о Второй республике, суть которой находит концентрированное воплощение в этой казалось бы случайной деревенской истории.
В романе «Огненный круг» нет главных персонажей в привычном смысле слова, которых можно было бы, дав им конкретные имена или наделив их броскими чертами характера, воспринимать как «типичных представителей», что позволило бы читателю, лелеющему свою индивидуальность и неповторимость, ощущать себя никак не причастным к поступкам литературных героев. В романе, по сути дела, есть только один главный персонаж, в известной степени представляющий собой совокупность всех живущих в этой стране людей. Этот персонаж — австрийское государство, австрийская республика, возрожденная после войны.
Австрия как главный герой романа представлена в книге в антропоморфном облике: ее воплощают в себе два персонажа — мужчина и женщина, отделенные друг от друга и стремящиеся к слиянию, к достижению идентичности.
Его зовут капитан Ершек. В период нацистского господства он находился в английской эмиграции, а теперь вернулся домой в рядах британской армии как освободитель. Ее зовут Хильда, и при нацистском режиме она возглавляла местное отделение Союза немецких девушек, служила надзирательницей в концлагере и была причастна к убийствам, там совершавшимся.
Поскольку оба персонажа символизируют Австрию, две ее разные стороны, обнаружившиеся в те времена, то автор делает их братом и сестрой. Но поскольку они (боец Сопротивления и нацистка) так непохожи друг на друга, они, по замыслу автора, единоутробные брат и сестра. Ершек любит Хильду не просто как свою сестру, не так, как любят родственников люди, помнящие о своем счастливом детстве, нет, он любит ее, символизирующую темную сторону Австрии, его родины, потому что он страстно любит саму эту страну, со всеми эротическими импликациями чувства любви к родине, которую он несмотря ни на что хотел освободить, рискуя собственной жизнью. Невозможно освобождать кого-то и одновременно ненавидеть того, кого освобождаешь. Стало быть, он обязан любить ее, добиваться ее любви и ее очищения.
И Хильда любит Ершека не потому, что она просто испытывает сестринскую привязанность к своему сводному брату, напротив, идеологическая установка заставляет ее видеть в нем «предателя», «свинью», «дезертира», возвращение которого к тому же влечет за собой осложнения, связанные с разделом семейного имущества. Хильда любит Ершека, потому что она, опять же в силу своей идеологической установки, любит победителей, любит героев, а еще потому, что она после всего, что произошло, испытывает в конечном счете тоску по возврату во времена своего детства и юности, тоску по невинности, когда окрашенные эротикой отношения отталкивания и соперничества между ними представали грехопадением, которое по сравнению с тем, что произошло с героями потом, казалось теперь вполне преодолимым. Разумеется, здесь ощутимы отсылки к ситуации, связывающей послевоенную Австрию со временами Первой республики. Итак, оба героя любят друг друга, при этом амбивалентность их отношений приобретает еще большую остроту из-за того, что у Хильды уже есть любовник: военный преступник и нацистский бонза Хиндлер («смесь Гитлера и Гиммлера»), а также из-за эмоциональной и идеологической поддержки, которую оказывают героине жители этих мест. («Все мы здесь — нацисты!» — «Все?» — «Да, все!») То, что за спиной у Ершека — английская армия, естественно, только обостряет ситуацию, вместо того чтобы ее сгладить.
Постепенно выясняется, что избавление от разрывающего героев взрывоопасного напряжения инцестуального желания возможно лишь в том случае, если дать любви выход, если освободитель и обвиняемая соединятся воедино. Более того, эта любовь, эти влюбленные, сама эта страна, которую символизируют отношения героя и героини, может выжить лишь в том случае, если невиновный брат возьмет на себя вину виноватой сестры и тем самым преодолеет пропасть, разделяющую их, а виноватая исчезнет вместе со своей виной как грешница в чистилище, возникающем в кульминационный момент, исчезнет в горящем доме, который идеально бы подошел для переоборудования в гостиницу для иностранных туристов.
В интервью, данном газете «Ди Прессе» после выхода романа в свет, Ганс Леберт сказал: «Действие романа глубоко символично. Его трудно пересказать». На примере «Кошачьего концерта» Фрича мы уже могли убедиться, что насыщение повествования символическим содержанием представляет собой адекватную реакцию литературы на символизм австрийской жизни. Однако, как и в случае с «Карнавалом» и «Кошачьим концертом» Фрича, критики не оценили художественного достижения Леберта, который сумел создать дерзновенный и одновременно достоверный универсальный символ Австрии и убедительно и разносторонне представить его в своем романе.
