– Похоже, мы встретили тех, кого должны были встретить. Ты только вспомни, при каких бредовых обстоятельствах мы нашли друг друга.
– Почему ты так серьезно все это воспринимаешь?
Наверное, он хотел сказать: «Я, серьезно?» – но снова только рассмеялся.
В ожидании Миру мы сидели, прислонившись к закрытым ставням магазина, словно солдаты разбежавшихся вражеских войск, и разговаривали.
– Миру, Мире и я жили вместе в доме на горе на Тунсандон. Мы вместе выросли. Мире на год нас старше, но мы трое всегда были неразлучны. Она первой поступила в университет и жила в пансионе. Когда мы с Миру присоединились к ней, их родители подарили нам дом. Мы жили втроем. Ты понимаешь, что это означает?
– Конечно.
– В самом деле? Все вокруг считали, что это довольно странно.
– Почему?
– Потому что я мужчина и не состою с ними в родстве.
– Но ведь ты сказал, что вы вместе выросли?
Он пристально посмотрел на меня. Я вспомнила о Дэне. Дэн мог сказать, что я не люблю его, но я любила проведенную вместе с ним пору. Мы могли быть вместе, и при этом нам совсем не обязательно было о чем-то разговаривать. И даже когда у нас иссякали темы для разговора и мы умолкали, это никогда не причиняло нам неудобств. Мы могли часами сидеть друг против друга и ничего не говорить. В такие часы я обычно читала, а Дэн рисовал в своем альбоме. Для нас было вполне естественно молча сидеть рядом или идти куда-нибудь бок о бок, не произнося ни слова. Если один из нас говорил что-то, другой понимал в десять раз больше. Но для возникновения такого понимания между нами понадобилось много времени. Наше взаимопонимание возрастало постепенно, по мере нашего взросления, по мере изменения восприятия привычных вещей, в окружении которых мы росли.
– В тебе есть что-то особенное, – заметил Мен Сё.
– Что?
– Я приготовил целую речь, думая, что придется долго тебе все объяснять. Но ты сказала, что все поняла, и этим просто обескуражила меня.
– Тогда мне не стоило ничего говорить.
Он слабо усмехнулся.
– А почему вы больше не живете вместе? – спросила я.
– Я не хочу об этом говорить.
В нем тоже чувствовалось нечто особенное. Его слова были резки, но он произносил их ласково.
– Кого ищет Миру? – спросила я.
– Того, кто исчез.
– Кого?
– Я ведь не должен отвечать на этот вопрос, правда?
– Конечно. Я ничего от тебя не требую.
– Не требуешь? – Его голос сделался тише. – Даже если я не скажу тебе, позже ты все равно узнаешь.
– Как?
– Потому что вы встретитесь с Миру.
Что-то мелькнуло в темноте на другой стороне улицы. Я подняла голову. Это была широкая юбка Миру. В памяти всплыл тот день, когда я отправилась в кабинет профессора Юна. Тогда Мен Сё и Миру проходили под дзельквой, и ее широкая юбка парусом вздулась на ветру. Цветастая юбка привлекла мое внимание, ведь она не вязалась с привычным студенческим антуражем, и мысль об этом наполнила меня странным беспокойством. Миру сошла с тротуара и, забыв о правилах дорожного движения, принялась переходить улицу в неположенном месте, в стороне от пешеходного перехода. Мы не сводили с нее глаз. Она шла очень медленно с низко опущенной головой, словно прислушивалась к биению собственного сердца. Это выглядело очень странно. И хотя Мен Сё сидел рядом со мной и это именно он позвал ее, у меня возникло ощущение, что она направлялась исключительно ко мне одной. Забыв обо всем, я резко отодвинулась от него. За несколько шагов до нас вдруг белая кошка спрыгнула с ее рук на асфальт и бросилась к нему.
– О! – воскликнул он, распахнул объятия, и кошка запрыгнула к нему на руки.
Значит, они хорошо знали друг друга. Широкая цветастая юбка Миру возникла у меня прямо перед глазами. И не успела я разглядеть ее лицо, как она уселась на асфальт между нами перед цветочным магазином. Она расстегнула сумку на плече, достала пару теннисных туфель, завернутых в газету, и поставила их рядом с моими босыми ногами. Это были голубые теннисные туфли с белыми шнурками. Даже в темноте я заметила, что недавно их хорошенько вымыли и высушили. Мен Сё, вероятно, все ей объяснил по телефону, она не стала спрашивать, почему я босая и почему мы здесь сидим. Она даже не поздоровалась со мной.
Я натянула туфли и уже собиралась завязать шнурки, когда она потянулась к моим ступням. Я ясно увидела перед собой обожженные, сморщенные руки Миру. Она принялась завязывать шнурки на моих туфлях, но ей было неудобно сидеть в такой позе, и она встала и устроилась напротив меня. Сначала она развязала слабые узлы, потом снова потуже завязала их и даже проверила, все ли в порядке. Все это выглядело так естественно, я даже не успела сказать, что могу зашнуровать сама. Странно, но я не видела ничего предосудительного в ее помощи. Я удивлялась самой себе, что не отдернула ноги, когда она возилась со шнурками, разглядывала ее покрытые шрамами пальцы. И даже Мен Сё молча сидел, прижимая к себе кошку. Миру прятала руки в карманах или под столом, когда я впервые увидела ее на лекции, а потом в кабинете профессора Юна. Теперь же эти руки свободно мелькали передо мной.
– Туфли принадлежали моей сестре.
Миру закончила завязывать шнурки и снова с серьезным видом уселась между нами. Ее голос был чистым и нежным. Она с легкостью влилась в нашу компанию, словно не только что присоединилась, а провела с нами весь день. У меня даже возникло ощущение, что мы втроем путешествуем несколько дней подряд и теперь остановились немного отдохнуть. Для меня полной неожиданностью стали легкость и комфорт в общении друг с другом. Я вдруг почувствовала – напряжение между мной и Мен Сё при упоминании о ней или моих вопросов о Миру вдруг начало рассеиваться. Я вдруг поняла: глупо себя вела, когда отодвинулась от него, увидев ее на другой стороне улицы. Теннисные туфли старшей сестры Миру пришлись мне впору, словно я всегда их носила. Теперь мне казалось: я уже не тот человек, который искренне удивился словам Мен Сё: «Я, серьезно?»
Как только моя мама поняла, что умирает, то отослала меня в город. Она словно оторвала меня от себя, хотя я вовсе не хотела оставлять ее. Она умерла и не узнала, что в городе я не желала ни к кому и ни к чему сильно привязываться. Когда она спрашивала меня, подружилась ли я с кем-нибудь, то всегда отвечала: «Пока еще нет». Мне было так больно оттого, что она заставила меня уехать. Даже некоторое время я обижалась, будто мама прогнала меня из дома. Я не желала привязываться ни к кому в этом городе. Мне была невыносима сама мысль о том, что расскажу кому-то о своей жизни, я не могла представить, что провожу время вместе с кем-то в этом городе. Я сознательно выбрала одиночество, чтобы не усложнять свою жизнь, чтобы избежать нежных и искренних чувств. Двоюродная сестра, бывало, смотрела на меня и спрашивала: «Ты ведь не думаешь, что сможешь выжить в этом мире в полном одиночестве, не так ли? Никто не может всегда оставаться один», – добавляла она беспокойно.
И вот теперь, сидя на улице, я вдруг осознала: Мен Сё и Миру сумели пробиться сквозь эту искусственную стену одиночества вокруг меня.
– Как все прошло на острове? – спросил он Миру.
– Там ничего не было, – ответила она.
– Тогда не надо больше туда ездить.
Внезапно повисла неловкая пауза. Пытаясь разрядить обстановку, я спросила, не хотят ли они перекусить. Он ответил, что голоден, но Миру промолчала.
– Может быть, пойдем ко мне?
Они оба разом взглянули на меня.
– У меня есть только кимчи из листьев периллы, – продолжала я, – но могу приготовить рис. У меня много риса. Пойдемте.
Я подхватила пакет с карликовой пальмой и встала. Они последовали за мной. Кошка от Мен Сё перепрыгнула на руки к Миру. Это была белоснежная кошка. Ее белый мех нежно переливался в темноте. Миру запустила свои обожженные руки в кошачий мех и принялась почесывать шею зверька. Кошка пристально смотрела на меня, сидя у Миру на руках. Ее глаза были нежно-голубыми, как небо на рассвете. Когда мы дошли до шоссе, Мен Сё предложил поймать такси, сказал, что слишком проголодался, чтобы идти в такую даль. Автобусы по-прежнему не ходили, но мы заметили случайное такси. Неужели демонстрация наконец закончилась? На пустынных улицах почти не попадались прохожие. Мен Сё уселся впереди, а мы с Миру устроились сзади. Заметив мой интерес к кошке, Миру предложила мне подержать ее. И я впервые с того момента, как она принесла теннисные туфли, увидела ее лицо, заглянула в пронзительные черные глаза. Я поставила пакет с пальмой на пол такси и взяла на руки кошку. Хвост зверька на мгновение напрягся, но затем постепенно расслабился. Нежный мех ласково коснулся моей щеки. Кошка сидела у меня на руках и лениво смотрела в окно в темноту, на трепещущие листья на ветках деревьев, растущих вдоль дороги. Мех на кошачьем хвосте казался таким невесомым и нежным, словно воздух, и если бы он не щекотал мою кожу, то я не поверила бы в происходящее.
