Вернувшись, он все сомневался да прикидывал: виденье то было или явь? То он считал, будто диковинная встреча ему пригрезилась, то вдруг решал: нет, я воочию лицезрел государя. И еще он думал: коль не убьешь партийца, король не примет тебя в свое царство… Но тут он припоминал босые и черные ноги короля, и его снова одолевали сомнения: полно, неужто государь расхаживает босиком по грязи…
Он видел, как партийцы приходили и жили вместе с народом, разделяя с ним и достаток, и голод, видел, что слово их всегда было верным и крепким. Не однажды хватался он за нож или, переправляя партизанского связного на лодке через реку, примерялся, как половчее ударить его шестом по затылку, но рука не поднималась нанести смертельный удар ни в чем вроде не повинному человеку.
И потому, не зная, на что же ему решиться, он всякий раз, когда партийцы появлялись в округе, старался не встречаться с ними.
Но все равно тот загадочный разговор с государем не давал ему покоя и он маялся в одиночку, не смея ни с кем перемолвиться словом. Долгими ночами старик не смыкал глаз. Все думал и думал и наконец решил потихоньку уйти на другую реку. Люди у той речушки, где старик жил прежде, так и не узнали, отчего и куда он исчез.
В конце концов забрел он на этот дальний берег у Наданга. Было это много лет назад. Давно пришло Освобождение; не раз доводилось ему слышать, что вся страна, как и их округ Иен, теперь свободны.
Иногда он припоминал вдруг партийцев, которых встречал раньше, и — по-прежнему в одиночестве — предавался горьким раздумьям.
И вот партиец Нгиа сидел напротив него и собирался заночевать в его доме. Правда, у Нгиа были какие-то сомнения и он держался настороже, но ему не удалось вызвать старика на откровенность и выведать его мысли.
* * *
Нгиа раскрыл сверток с вареным рисом, отделил половину — для хозяина, — молча положил его долю на полку у очага и начал есть.
Покончив с едой, он уселся у огня и закурил сигарету. В доме по-прежнему царило молчание. Впрочем, так бывало нередко, когда он, едучи по делам, заглядывал переночевать в чей-нибудь дом. Но попадался ли знакомый хозяин или он видел его впервые, был тот немногословен или неразговорчив вовсе — все это были душевные, добрые люди, и Нгиа всегда держался с ними непринужденно и просто.
Затягиваясь сигаретой, он думал о своем. Всякий раз, когда у него вот так, как сегодня, выдавался свободный час, он мысленно возвращался домой, в Футхо. Давно уже он уехал сюда, в Тэйбак. Отец его и мать умерли, сестры и братья жили каждый своей жизнью, и оттого мысли его о доме были расплывчаты и не связаны ни с кем в отдельности… Холмы, поросшие пальмами ко[45]… Старые листья пальм — сине-зеленые, а молодая листва нежна, как шелк… Холмы, протягивающие навстречу лету белые цветы… В лору созревания ананасов от запаха плодов сладок даже солнечный свет. Но веселее всего уборка чая в начале весны. Колодцы у подножий холмов Футхо славятся своею водой, холодной и прозрачной. «Мутные воды, черные люди» реки Тхао[46]… Отчего вспоминается все это так явственно? И еще — друзья, сверстники, он помнит их всех до единого.
Старик взял длинную лучину и подошел к очагу. Небось надумал уйти из дома. Полыхавший в очаге огонь осветил их лица. Старик был невозмутим.
Куда он собрался с лучиной в такую ночь? Нгиа вдруг ощутил какую-то смутную тревогу. А ну как бандиты снова перебрались сюда через границу и старик решил сообщить им о приходе Нгиа? Им ведь ничего не стоит убить человека — хотя бы ради винтовки. Нет, быть этого не может! Нгиа давно уже знал Финша вдоль и поперек: народ здесь верный и честный. А прихвостни уездного начальника Муа Шонг Ко, который уж год как сбежали через границу в Лаос. Но куда же все-таки идет старик? Банды реакционеров иногда переходят здесь границу — староста Панг как раз говорил об этом. Они в лесу одни — он да старик.
— Далеко ли собрались, отец? — спросил Нгиа.
Хозяин взглянул на него, потом притушил слишком ярко вспыхнувшую лучину, уселся, прислонясь к выщербленному столбу, и молча начал плести сеть.
Хворост неярко тлел в очаге. Нгиа задремал, но сон его был тревожен: может, оттого, что он остерегался беды, а может, из-за блох — великое множество их одолевало Нгиа всю ночь. Внизу, в округе Иен, два раза в год все опыляют ДДТ, деревни стоят сплошь белые; зато уж потом ни единой блохи там не сыщешь — спи себе в свое удовольствие.
Первые летние ночи здесь, в горах, прохладны и ветрены — точь-в-точь как в октябре на равнине. А старик все сидел на подстилке из листьев, плел сеть да покуривал кальян. Едва затихло посвистыванье кальяна, внизу, под домом, завозилась лошадь, фыркнула и снова утихла. Тишина окутала лес, еще более плотная и непроницаемая, чем прежде.
Нгиа так и не смог уснуть. Он поднялся, сел поближе к огню и стал слушать, как кричат в ночном лесу косули. Эхо их голосов перелетало с горы на гору, и люди, заслышав его, думали: косули идут, значит, близок рассвет.
Хозяин вдруг снова с присвистом затянулся из кальяна и обратился к гостю:
— Товарищ, послушайте…
«Наконец-то! — возликовал Нгиа. — Старик, видно, приглядывался ко мне. Молчал всю ночь, а вот ведь — заговорил все-таки…»
— Да, — отозвался он, — что вам угодно, почтеннейший?
— Известно ли вам, товарищ, почему крик лани предвещает путнику беду? Отчего это, ежели кто увидит диковинную птицу, он должен покинуть землю, расчищенную под пашню? За какую вину Небо прогневалось на людей са и обрекло нас на мученья и страх?
— Да нет, вы неправы. Все ваши страдания и муки — из-за проклятых тэй.
Старик помолчал, потом снова начал издалека:
— Слыхал я, тому, кто с кальяном в руке повстречает на дороге тигра, вовсе не надо бежать, лучше протянуть зверю кальян. Тигр сделает четыре затяжки и заговорит человеческим голосом: «Пускай люди кинь подчинятся своему королю, а люди са — своему, только тогда кончатся все ваши беды». Правда ли это?
— Нет, неправда, почтеннейший. Кто наболтал вам подобный вздор?
А старик все говорил и говорил — словно сам с собою, — слова его, тусклые и невнятные, падали одно за другим, как жалобы или заклятья. И чудилось: из мрака, обступившего очаг, выходит на двух лапах тигр, на голове у него нон, в пасти кальян…
Нгиа глядел на старика во все глаза: но лицо его, словно вытесанное из камня, было невозмутимо.
— Мерзавца, нагородившего всю эту чепуху, — голос Нгиа зазвучал решительно и строго, — надо бы отправить в город да упрятать в тюрьму!..
Старик испуганно озирался.
— Что за реакционер, — Нгиа старался сдерживаться, — внушил вам, почтеннейший, подобные небылицы?
Но старик молчал, не поднимая головы.
Нгиа знал: старых людей — будь они мео, са или тхай — часто одолевают суеверия, они постоянно обретаются где-то меж миром живых и мертвых и принимают за чистую монету даже небылицы о восставших из могил мертвецах. Вот и хозяин его явно из духовидцев. Но Нгиа чувствовал: за словами старика кроется что-то иное. Только понять его, увы, было невозможно. Нгиа недоумевал. Все расспросы и уговоры оказались тщетны — старик не сказал больше ни слова.
Птицы тыкуи[47] всю ночь тревожно окликавшие друг дружку в лесной чаще, уселись на крышу дома; близился рассвет. Первые лучи солнца окрасили желтизной и багрянцем завесу тумана — сперва фиолетовую, потом синюю и, наконец, голубую; и сквозь эту призрачную голубизну засверкали на солнце гребни гор. Каменные склоны и серые скосы покрытых сухою травой холмов, уснувшие вчера в сумерках, пробудились ото сна и вздымались лазоревыми волнами до самого горизонта.
Небо наполнилось солнечным светом. Печали и смутные тревоги, тяготившие ночью людей, таяли и исчезали.
Спускаясь по лесенке, Нгиа пощупал новую сеть, висевшую на перекладине, и крикнул весело и громко:
— Эй, почтеннейший! Угостите меня как-нибудь рыбкой. Договорились?.. Ну, всего вам наилучшего!
Он быстро собрался в дорогу. Старик что-то пробормотал на прощанье, потом встал, выдернул из расщелины в столбе нож и, подойдя к лесенке, уставился в спину гостю. Нгиа хлопотал возле коня — тот повредил копыто и неловко ступал теперь, оскальзываясь на камнях.
Старик воротился в дом, взял буйволовый рог и снова начал гадать. Затем уселся на помост и принялся трепать джут.
Душу его раздирали сомненья. Хорошо бы, конечно, расспросить обо всем партийца: есть ли и впрямь у народа са свой король? И где он, этот король? Был, правда, слух, будто жил он раньше в крепости у тэй, а нынче перебрался к американцам в Лаос… Но старику почему-то не очень хотелось спрашивать партийца об этом. Вернее, хотелось, да только робость и какой-то неясный страх замкнули ему уста. Но теперь, когда гость уехал, старик сожалел, что не поговорил с ним. Кто знает, нет ли у са и взаправду своего короля? А может, король всемогущ и всеведущ и это его, государева, воля пресекла опасный ночной разговор?.. Где уж одинокому старику во всем разобраться!..
