— Когда он ее купил?
— Уже не помню.
— А почему она стоит на башмаке? Коллекционная, что ли?
— Нет, но кроме Аделя ее никто не берет.
В голове у меня наплывают друг на друга два голоса. Сначала я слышу капитана Моше: "Водитель автобуса Тель-Авив — Назарет сказал, что ваша жена села в кремовый «мерседес» старой модели" — а его перебивает Навеед Ронен: "У моего тестя точно такой же".
— А где он, твой Адель?
— Да ты же знаешь, как они живут, эти деловые люди. Сегодня здесь, завтра там — гоняются за удачей.
Лицо Ясера снова смялось, пошло морщинами.
В Тель-Авиве мне редко случается принимать родственников, но Адель ко мне заезжал постоянно. Молодой, энергичный, он во что бы то ни стало хотел преуспеть. Ему и семнадцати не было, когда он предложил мне на паях начать какое-то дело в сфере телефонии. Я вежливо уклонился; через некоторое время он появился с новым проектом: хотел заниматься поставкой автомобильных запчастей. С великим трудом я втолковал ему, что я хирург и никакого другого призвания не имею. В ту пору он заглядывал ко мне всякий раз, когда бывал в Тель-Авиве. Это был отличный веселый парень, Сихем легко к нему привыкла. Он мечтал основать предприятие в Бейруте и оттуда начать завоевание арабского рынка, прежде всего в государствах Персидского залива. Но вот уже больше года я его не видел.
— Когда Сихем к тебе заезжала, Адель был с ней?
Ясер нервно потирает нос.
— Не знаю. Когда она приехала, я был в мечети, на пятничной молитве. Дома оставался только мой внук Иссам; его она и застала.
— Ты говорил, она даже от чая отказалась.
— Это просто выражение такое.
— А что Адель?
— Не знаю.
— А Иссам знает?
— Я его не спрашивал.
— Иссам знает мою жену в лицо?
— Думаю, да.
— С каких же это пор? Сихем в Вифлееме никогда не бывала, а ко мне ни ты, ни Лейла, ни твой внук не приезжали.
Ясер сбился, запутался; в движениях его рук тоже чувствуется неуверенность.
— Поедем домой, Амин. Там все и обсудим, только сначала выпьем чаю, передохнем.
Дома все еще больше усложняется. Лейла лежит в постели, вокруг суетится соседка. Пульс у нее слабый. Я предлагаю отвезти ее в ближайшую поликлинику. Ясер отказывается, говоря, что моей сестре уже назначили лечение и что таблетки, которые она горстями глотает каждый день, как раз и довели ее до такого состояния. Через некоторое время Лейла засыпает, и я говорю, что в любом случае хочу увидеться с Иссамом.
— Ладно, — нехотя отвечает Ясер, — сейчас схожу за ним. Он живет в двух кварталах отсюда.
Минут через двадцать Ясер возвращается; с ним мальчик с желтоватым цветом лица.
— Он нездоров, — предупреждает меня Ясер.
— Значит, не надо было его сюда вести.
— Все так далеко зашло… — бурчит он раздраженно.
Иссам мало что может рассказать. Дед явно прочел ему целую лекцию, прежде чем допустить до беседы со мной. По его словам, Сихем была одна. Она попросила бумагу и ручку, хотела что-то написать. Иссам вырвал листок из своей тетрадки. Закончив, Сихем протянула ему конверт и велела сбегать на почту, что он и сделал. Выходя, Иссам заметил на углу какого-то мужчину. Лица его он не запомнил, но человек был не местный. Когда он вернулся с почты, Сихем уже не было и мужчина исчез.
— Ты был один дома?
— Да. Бабушка была в Эн-Керем, у тети. Дедушка в мечети. А я делал уроки и присматривал за домом.
— Ты знал Сихем?
— Я видел ее фотографии в альбоме у Аделя.
— И сразу ее узнал?
— Нет. Но я вспомнил, когда она себя назвала. Она хотела видеть не кого-то конкретно, а просто написать письмо и уйти.
— Какая она была?
— Красивая.
— Я не об этом. Она торопилась, выглядела как-то необычно?
Иссам думает.
— Она выглядела нормально.
— И все?
Иссам вопросительно смотрит на деда и молчит. Я живо поворачиваюсь к Ясеру и говорю резко:
— Ты утверждаешь, что не видел ее; Иссам не сказал ничего такого, чего бы мы уже не знали, — тогда почему ты думаешь, что моя жена приехала в Вифлеем просить благословения у шейха Марвана?
— Любой мальчишка в городе тебе то же самое скажет, — парирует он. — Весь Вифлеем знает, что Сихем побывала здесь накануне теракта. Она в городе теперь вроде иконы. Некоторые даже клянутся, что разговаривали с ней, целовали в лоб. Здесь это нормальная реакция. Про мученика выдумывают что кому не лень. Возможно, слухи преувеличены, но если верить молве, Сихем в ту пятницу получила благословение шейха Марвана.
— Они встречались в Большой мечети?
— Не во время молитвы. Гораздо позже, когда все верующие уже разошлись по домам.
— Ясно.
На следующий день, услышав первый призыв муэдзина, я отправляюсь в Большую мечеть. Несколько молящихся совершают последние поклоны на коврах, которыми устлан пол; другие, сидя порознь, читают Коран. Я разуваюсь на пороге святилища и вхожу. Спрашиваю какого-то старика, как бы мне увидеть кого-нибудь из ответственных лиц; он только втягивает голову в плечи, недовольный, что его побеспокоили во время молитвы. Я озираюсь в поисках человека, который ответил бы на мой вопрос.
— Да? — звучит резкий голос у меня за спиной.
Передо мной стоит юноша с исхудалым лицом, очень высокий, с глубоко посаженными глазами и крючковатым носом. Я протягиваю ему руку, которую он оставляет без пожатия. Мое лицо ему неизвестно, и он явно заинтригован моим вторжением.
— Доктор Амин Джаафари.
— Да?..
— Я доктор Амин Джаафари.
— Я слышал. Что вам угодно?
— Моя фамилия ничего вам не говорит?
Уклончиво-недовольная гримаса скользит по его лицу:
— Не думаю.
— Я супруг Сихем Джаафари.
Прихожанин щурится, обдумывая мои слова. Внезапно его лоб собирается складками, лицо сереет. Он прижимает ладонь к сердцу и восклицает:
— Боже мой, как же я не сообразил!
Он рассыпается в извинениях.
— Мне нет оправдания.
— Ничего страшного.
Он раскрывает мне объятия.
— Брат Амин, познакомиться с вами — честь, особая честь. Я немедленно уведомлю имама о том, что вы здесь. Уверен, он с удовольствием примет вас.
Он просит меня подождать в зале, поспешно направляется к минбару, приподнимает занавес, скрывающий вход в потайную комнату, и исчезает. Немногочисленные молящиеся, которые читали Коран, прислонившись к стене, смотрят на меня с любопытством. Они не слышали моей фамилии, но заметили, как резко мой собеседник переменил обхождение и как помчался предупреждать хозяина. Бородатый толстяк не стесняясь откладывает книгу в сторону и разглядывает меня с бесцеремонностью, от которой мне делается не по себе.
Мне кажется, что край занавеса поднимается и опускается, но за минбаром никого нет. Через пять минут прихожанин возвращается; он явно получил выволочку.
— Мне очень жаль. Имама нет в мечети. Наверное, он вышел, а я и не заметил.
Он видит, что другие верующие наблюдают за нами. Злой взгляд его черных глаз заставляет их отвернуться или потупиться.
— Он вернется к часу молитвы?
— Конечно… — и, спохватившись, прибавляет: — Не знаю, куда он направился. Не исключено, что он вернется только через несколько часов.
— Не важно, я подожду.
Прихожанин бросает растерянный взгляд в сторону минбара и, сглотнув, говорит:
— Он может не вернуться и до наступления ночи.
— Не проблема. Я терпеливый.
В замешательстве он воздевает руки и удаляется.
Я сажусь по-турецки у подножия колонны, беру книгу хадисов и, пристроив ее на коленях, открываю на первой попавшейся странице. Мой собеседник появляется вновь, для вида перекидывается словами с каким-то стариком, описывает круг по зале, словно хищник по клетке, и наконец выскакивает на улицу.
Минул час, второй. Около полудня ко мне подходят трое мужчин, неизвестно откуда взявшихся, и после обычных приветствий говорят, что мое присутствие в мечети не имеет смысла и что мне лучше удалиться.
— Я хочу видеть имама.
— Он нездоров. Утром ему стало нехорошо. Вернется через несколько дней, не раньше.
— Я доктор Амин Джаафари…
— Прекрасно, — перебивает меня тот, что ростом меньше других, лет тридцати, скуластый, со шрамом на лбу. — А теперь уходите.
— Не раньше, чем встречусь с имамом.
— Когда он будет чувствовать себя лучше, мы вас уведомим.
— Вы знаете, где меня найти?
— В Вифлееме все друг друга знают.
Они вежливо, но твердо подталкивают меня к выходу, ждут, пока я обуюсь, и молча доводят до угла.
Двое из троих, вышедших со мной из мечети, провожают меня и дальше, до центра города. Они не скрываются. Дают мне понять, что я у них на виду и возвращаться не стоит.
Сегодня базарный день. Площадь кишит народом. Я вхожу в какое-то подозрительное кафе, заказываю черный кофе без сахара и сквозь захватанное руками, засиженное мухами стекло наблюдаю кипение рынка. В зале, уставленном убогими столами и жалобно ноющими стульями, под тусклым взглядом бармена изнывают от скуки старики. Рядом со мной опрятный человек лет пятидесяти курит кальян. Поодаль молодые люди играют в домино, громко стуча костяшками. Я отсиживаюсь здесь до часа следующей молитвы. Когда раздается крик муэдзина, я снова иду в Большую мечеть, надеясь застать имама в разгар службы.
