— Поедем домой. Лейла будет рада… Если только ты с ней уже не повидался.
— Ясер, — говорю я, — давай не будем ходить вокруг да около. Нет у меня ни времени, ни желания. Я не просто так приехал, — делаю я резкий выпад, надеясь загнать его в тупик. — Я знаю, что Сихем была у тебя в Вифлееме накануне теракта.
— Кто тебе сказал? — Он моментально теряется, бросает перепутанный взгляд на маслобойню.
Я лгу, вытаскивая письмо из кармана рубашки.
— Мне Сихем сказала, в тот самый день.
Скулы у него сводит судорогой. Он с трудом сглатывает слюну и бормочет:
— Она недолго пробыла. Так, заехала совсем на чуть-чуть, повидаться. Лейла была у нашей дочери, в Эн-Керем, и она даже от чая отказалась, уехала минут через пятнадцать самое большее. Она не ради нас в Вифлеем приезжала. В ту пятницу шейха Марвана ожидали в Большой мечети. Твоя жена хотела испросить у него благословение. Мы всё поняли только тогда, когда увидели ее фотографию в газете.
Он обнимает меня за плечи, будто товарища по оружию, и говорит доверительно:
— Мы очень ею гордимся.
Я понимаю, что эти слова он произносит из жалости — а может, чтобы подольститься ко мне. Ясер не склонен к хладнокровию; его выводит из равновесия любое непредвиденное обстоятельство.
— Гордитесь, что отправили ее на живодерню?
— На живодерню?.. — подскакивает он, словно кто-то его укусил.
— Ну, в топку, если тебе так больше нравится…
— Мне не нравятся эти слова.
— Ладно, спрошу по-другому: чем тут гордиться, если посылаешь людей умирать ради того, чтобы другие жили свободно и счастливо?
Он поднимает руки к моей груди, умоляя меня говорить тише, ведь рядом работают два подростка, и делает знак идти за ним, за грузовик. Походка у него неровная, он то и дело оступается.
Я не даю ему покоя:
— И потом, зачем?
— Что зачем?
Его страх, нищета, грязная одежда, плохо выбритое лицо и гноящиеся глаза вызывают у меня страшный гнев, который все нарастает. Дрожь сотрясает меня с головы до ног.
— Что зачем? — цежу я сквозь зубы, взбешенный собственными словами. — Зачем приносить в жертву одних, чтобы были счастливы другие? Ведь обычно свою жизнь отдают лучшие, самые отважные, спасая тех, кто со страху разбегается по норам. Зачем строить все на самопожертвовании праведных? Чтобы жили те, кто менее достоин? Тебе не кажется, что так недолго и род человеческий под корень извести? Что останется от него через несколько поколений, если раз за разом уходить будут лучшие, а трусы, лицемеры, обманщики и мерзавцы так и будут себе плодиться, как крысы?
— Амин, я не понимаю, о чем ты говоришь! Да жизнь всегда, с незапамятных времен, была так устроена. Одни умирают ради спасения других. Ты не веришь в спасение других?
— Не тогда, когда оно ставит крест на моем спасении. Вы ведь растоптали мою жизнь, разрушили дом, сломали карьеру и пустили по ветру все то, что я в поте лица строил долго и терпеливо. В одночасье мои мечты рухнули, словно карточный домик. Все, что я имел, исчезло без следа. Р-раз — и нету! Только ветер гуляет… Я все потерял — ни за что ни про что. Вы подумали о том, каково мне, когда прыгали от радости, узнав, что женщина, в которой я души не чаял, взорвала себя в ресторане, набитом детьми под завязку — как ее одежда взрывчаткой? А ты хочешь меня убедить, что я должен почитать себя счастливейшим из мужчин, раз моя жена — героиня, раз она отдала свою жизнь, комфорт, который ее окружал, мою любовь, даже не поговорив со мной, даже не приготовив меня к худшему? Как я выглядел, отказываясь верить тому, о чем знали все вокруг? Как рогоносец! Как жалкий рогоносец — вот как! Я же себя на посмешище выставил! Ни дать ни взять муж, которого жена обманывает направо и налево, а он из кожи вон лезет, чтобы она жила, ни в чем не зная отказа.
— По-моему, ты не с тем человеком говоришь. Я к этой истории не имею ни малейшего отношения. Я был не в курсе планов Сихем. Мне и во сне не могло присниться, что она на такое способна.
— Ты же сказал, что гордишься ею?
— А что еще я мог сказать? Я же понятия не имел, что ты ни о чем не знаешь.
— Думаешь, если бы мне хоть что-то было известно о ее намерениях, я бы позволил ей так отличиться?
— Правда не знаю, Амин. Прости, если… если я… что-то ничего не соображаю. Я… Не знаю я, что тебе сказать.
— Тогда уж молчи. Хоть глупостей не наговоришь.
Он мне на нервы действует, этот Ясер. ЖалкЯий, потерянный, втянул шею в обтерханный воротник, словно ждет, что ему сейчас небо на голову свалится; чтобы не встречаться со мной глазами, делает вид, что внимательно смотрит на дорогу. Это точно, я не там ищу. Ясер не из тех, на кого можно рассчитывать в трудную минуту — куда уж там втягивать его в подготовку массового убийства. Ему пошел шестой десяток, и он просто идиот с гноящимися глазами и запавшим ртом, который забьется в истерике, стоит мне брови сдвинуть. Он говорит, что ничего не знает про теракт, и это правда. Ясер ни за что не пойдет на риск. Не припомню, чтобы он когда-нибудь возмущался или спешил кому-то на помощь. Скорее наоборот, юркнет в свою нору и будет там сидеть, пока все не рассосется, а засвечиваться с каким-нибудь протестом — это извините. Клинический страх перед полицейскими и слепое подчинение власти превратили его жизнь в простейшую форму выживания: он вкалывает, как каторжный, чтобы концы с концами свести, и радуется каждому куску хлеба, считая, что вырвал его у злодейки-судьбы. Видя, как он съежился за рулем, вобрав голову в плечи, опустив лицо и проклиная себя за то, что попался мне под руку, я понимаю, сколь безумна моя затея. Но как иначе унять пламя, пожирающее меня изнутри? Как мне смотреть на себя в зеркало, ведь мое самолюбие разодрано в клочья, а сомнение, даже утыкаясь в свершившийся факт, все равно не оставляет меня в покое? С тех самых пор, как капитан Моше отпустил меня на все четыре стороны, перед моим мысленным взором стоит улыбка Сихем. Она была так нежна, так растворена во мне; она припадала к моим губам, словно жаждущий — к источнику, когда, прижав ее к себе в нашем саду, я рассказывал, какие прекрасные дни у нас впереди, и строил ради нее грандиозные планы. Я все еще чувствую, как ее пальцы сплетаются с моими — так самозабвенно, так уверенно, что наша слитность кажется нерушимой. Ее вера в наше лучезарное будущее была тверже алмаза, и всякий раз, когда мои силы иссякали, она животворила своим дыханием мой труд. Мы были так счастливы, мы так доверяли друг другу. Силой какого колдовства крепость, возведенная мною вокруг нее, рухнула, словно замок из песка, подмытый волнами? Как жить дальше, если я бесконечно верил клятве, которая считается священной, — и оказалось, что она заслуживает веры не в большей степени, чем обещания какого-нибудь доморощенного эскулапа? У меня нет ответа, потому я и приехал в Вифлеем искушать дьявола, самоубийца — теперь моя очередь — нагой и безутешный.
Ясер объясняет, что грузовик надо оставить в авторемонтной мастерской: по улице, что ведет к его дому, не проедешь. Он приободрился, сказав наконец что-то толковое. Я не возражаю: пусть пристраивает свою развалюху куда хочет. Приняв решение, он устремляется вперед по многолюдной улице, словно с него сняли невыносимо тяжкий груз. Мы проносимся по бестолково суетящемуся кварталу и оказываемся на пыльной эспланаде, где продавец мяса для шашлыков усердно сгоняет мух со своего товара. Авторемонт одной стороной выходит на какую-то богом забытую улочку, напротив — двор, заваленный сломанными ящиками и битым стеклом. Ясер дважды нажимает на клаксон и долго ждет, когда загремят засовы. Со скрипом отъезжает в сторону створка ворот ядовито-голубого цвета. Ясер маневрирует на месте, направляя морду грузовика в нечто вроде двора, и ловко проскальзывает между остовом карликового подъемного крана и разбитым внедорожником. Седой сторож в расстегнутой до пупа рубахе лениво машет нам в знак приветствия и возвращается к своим занятиям.
— Тут раньше был склад, но им давно не пользовались, — рассказывает Ясер, чтобы сменить тему. — Мой сын Адель купил его, чтобы как-то прокормиться. Хотел вложить деньги в ремонт автомобилей. Но люди здесь уж очень себе на уме, да к тому же им плевать, в каком состоянии их машины, так что из затеи этой ничего не вышло. Адель много денег потерял. Думает попробовать что-нибудь еще, а пока что переделал склад в гараж для жителей этого квартала.
По гаражу разбросано с полдюжины машин. Некоторые здесь уже давным-давно: колеса проржавели, лобовые стекла разбиты. Мое внимание привлекает большой мощный автомобиль, который стоит немного поодаль, под навесом. Это «мерседес» старой модели, кремового цвета, наполовину прикрытый чехлом.
— Это машина Аделя, — гордо сообщает Ясер, проследив за моим взглядом.
