— Какая пошлость, — возмутилась Эвтерпа. — Конечно, приписать к чужому роману концовку всем хочется. Но разве нам непонятно, что Татьяна уже не вернется к Онегину? Время его ушло, а уж как он его использовал — это его дело.
— Роман и заканчивается тем, что предоставляет полную свободу героям в другом времени, когда закончилась их совместная история, — согласилась с ней Клио. — Дальше их жизни потекут, никак не соприкасаясь. Мне больше нравятся стихи Пушкина, которые он написал гекзаметром, призывая финал романа «Евгений Онегин».
Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний.
Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?
Или, свой подвиг свершив, я стою, как поденщик ненужный,
Плату принявший свою, чуждый работе другой?
Иль жаль мне труда, молчаливого спутника ночи,
Друга Авроры златой, друга пенатов святых?
— Мы тоже должны закончить, как полагается! Как хотите, а я начинаю! — заявила Урания и продекламировала:
Вечное Время зову и Стикса священную воду,
Кличу Начало романа, а с ним и Предел справедливый!
Все вы явитесь теперь благосклонно, с отрадой на сердце
К жертвенным действам священным, к сему возлиянью честному.
— Замечательно, Урания! — откликнулась Каллиопа. — Значит, где-то уже здесь отираются наши часики, а протянутую руку можно окунуть в вечные воды Стикса. Мы почти дошли до финала, мы призвали время и справедливый предел. Но сейчас, я чувствую какую-то полную ненужность… «Свой подвиг свершив, я стою, как поденщик ненужный»!
— Нет-нет! — поправила ее Урания. — Опустошение после яркого финала, конечно, наступить может, но ты же не одна! Давай, пусть финал нас всех приблизит «К жертвенным действам священным, к сему возлиянью честному»!
— Да, ты мысленно стремишься к честному возлиянию, чтобы всем нам было хорошо и замечательно, — нараспев произнесла Эвтерпа, как бы пытаясь гипнотизировать выбитую из колеи Каллиопу. — Мы возлияемся… нет, возлияем… ну, ты сама понимаешь…
— Честное возлияние мне тоже нравится гораздо больше, чем «поденщик ненужный», — поддакнула ей Клио.
— Не говоря уж про этих гусей, — с раздражением заметила Урания. — А то надо как-то собраться перед финалом, а от нашей Каллиопы только и слышим в последнее время: «Гуси-гуси, га-га-га! Есть хотите?…»
— Сама лучше заткнись! — закричала ей Эвтерпа, но поняла, что опоздала, потому что Каллиопа со стоном закончила детский стишок Урании: «Да-да-да!» — Вот зачем ты это сказала? — в отчаянии выдохнула Каллиопа.
* * *
Засыпая, Николай долго улыбался, вспоминая триумф Гели, счастливую улыбку, которую он уже начал забывать, видя в последнее время перед собой грустное озабоченное личико.
Сквозь сон ему показалось, будто в ноги к нему слетели две птицы с длинными шеями и принялись с шипением тянуть с него одеяло.
— Это какой-нибудь совершенно чудовищный бред от нервного напряжения последнего времени, — сказал он самому себе, натягивая одеяло на голову с удовольствием проваливаясь в сон, как в огромную перовую подушку, настолько мягкую, что он безвольно выпустил из ослабевших рук край одеяла, зябко поеживаясь от свежего ночного ветра.
Без одеяла ему сразу же приснилось, будто он летит куда-то на огромном, невероятно уютном гусе, которого так приятно обнимать руками, гладя нежные шелковые перышки, словно это был не гусь, а действительно — большая перовая подушка, заботливо набитая Глашенькой и Марией Геннадьевной.
Странно, что раньше ему ничего подобного не снилось, а теперь вот приснилось после жутких рассказов милых нянюшек о том, что творится в театре. Впрочем, что-то такое он читал в детстве про путешествие Нильса с дикими гусями. Чтобы отвлечься от горьких мыслей о театре, Николай заставил себя вспомнить, как Нильс победил полчища крыс, тут же увидев далеко под собой множество серых крысиных спинок, спешивших за гусиной тенью, скользившей по земле. Потом ему пришло в голову, что гуси залетали в средневековый город, и он тут же увидел внизу аккуратные черепичные крыши и башенки ратуши. Перевернувшись на спину, он долго следил за мягкими пушистыми облаками, ровными пушистыми комочками висевшими над ним в небе.
Он лениво подумал, что гусь ему попался на редкость удачный, просто ортопедический матрац, а не гусь. Растрогавшись, он подумал, какие славные бывают гуси с яблоками, черносливом и грецким орехом. Удивительно, но облака над ним тут же стали походить на блюда, где лежал большой жареный гусь с аппетитной корочкой, розовевшей в лучах заката. Николай понял, как он так проголодался, вспомнив, что из-за премьеры Ангелины даже не поужинал. Он и сам удивился, что и сама Геля, сфотографировавшись со всеми, ни на минуту не задержалась, сказав, будто все, что она сейчас хочет, это упасть и заснуть. При этом она улыбалась вовсе не как измотанный физически человек, а со знакомыми счастливыми чертиками в глазах. Он еще подумал, что надо бы поговорить с девушкой и как-то способствовать ее творческому становлению… и все такое.
От педагогических размышлений его отвлекло какое-то подсасывание под ложечкой, будто его летающая перовая подушка попала в нисходящий воздушный поток. Гусь действительно начал плавно снижаться, удивительно мягко планируя над чудесным цветущим лугом, освещенным множеством фонариков, висевших прямо в воздухе. Николай сосредоточенно прикинул, сколько средств могло пойти на оформление этой шикарной мизансцены с ультрамариновой подсветкой неба, пышными облаками, застилавшими горизонт, но главное, с необычайно длинным столом, к которому какие-то скудно одетые люди подносили… еду! Он спрыгнул с гуся и поспешил к столу, старясь внешне не проявить излишней заинтересованности в том, бутафорская еда разложена на столах или нет.
Еда оказалась вполне приемлемой, но несколько странной. С крайнего блюда он взял несколько говяжьих рулетов с овощной начинкой и удивился их необыкновенному вкусу, высматривая, где бы присесть за стол.
— Музы должны сесть у первого стола, — укоризненно сказал ему коренастый кудрявый паренек небольшого роста, потянув за брючину полосатой пижамы к ярко освещенному столу, где уже сидели четыре дамы в белоснежных хитонах. — И переодеться вам не мешало бы…
— Добрый вечер, — решил проявить вежливость Николай. — А вы не подскажете, что я сейчас ем? А то в прошлый раз так угостился, что пришлось неделю голодать.
— Сегодня греческая кухня, без излишеств, — успокоил его паренек. — Это запеченная на углях говядина, фаршированная сладким перцем, толчеными корнями имбиря и петрушки. Очищает кровь, повышает тонус, способствует здравым размышлениям и прогоняет хандру. Но вам бы надо поближе к основному блюду, что на краюто сидеть? Отсюда ничего не увидите!
— Да я уже на сегодня вполне достаточно получил эстетических наслаждений, могу и на краю, — сказал Николай и потянул свою брючину из руг полуголого паренька. — Отпустите штаны, я вас умоляю!
Но парень резким движением все-таки сдернул с него штаны, с головы до пят упало мягкое льняное полотно, пахнувшее свежестью.
— А это на голову наденьте, — раздраженно сказал парень, подавая ему снизу жесткий лавровый венок.
Николай безропотно надел его на голову, чтобы этот голый мужичок не вздумал сам прыгать на него и с силой пристраивать свой венок так, как только что сдернул с него пижаму, с неодобрением рассматривая ее, стараясь понять, что это за ткань. Как только он увенчал себя лавром, вокруг него распространился бодрящий аромат, вызвавший дополнительный прилив интереса к греческой кухне.
— Не подскажете, какое сегодня тут главное блюдо? — поинтересовался он, как бы между прочим, втягивая ароматы, доносившиеся от костра, где суетились такие же полуголые крепкие люди.
— Сегодня у нас дикий вепрь, зажаренный на вертеле с грибами, чесноком и молодыми каштанами! — гордо ответил парень, вешая его штаны на бронзовую шею.
— Впечатляет, — признался Николай. — Вы сами-то, простите, кто будете? Хоббит?
— Да уже задолбали с этими хоббитами! — возмутился паренек. — Третью музу встречаю, все меня приветствуют как какого-то хоббита! Я — сатир, понятно? Что это за музы нынче пошли, если сатиров не знают?
— А я думал, что сейчас гуся с яблоками приготовят, — решил перевести разговор в гастрономическое русло Николай.
— Вы еще кому такое не скажите, — зашикал на него сатир. — Это не гуси были, а гуси-лебеди! В соответствии с местным колоритом. Лебедь — не только священная птица Афродиты, но и вашего директора — Аполлона, бога поэзии, прорицания и музыки. Но сатиры, горгоны, музы и прочие твари, о которых упоминать сегодня не следует, — хтонические существа. Вам известно, что это такое?
