– Отвечайте, Жуков! Ведь вас, по-моему, спрашивают?!
Но Жуков опять смолчал.
– Это что же получается, друг? Шкодлив, как кошка, а труслив, как заяц? – недобро сказал Завман. И вынул расческу и зачесал на темя все свои оставшиеся волосы.
А Жуков и опять в ответ ничего. Зато, к удивлению всех, заговорили его лихие подруги.
– Ты чо тащишь на пацана! – хрипло выкрикнула в лицо директрисе или Инна, или Нонна, не разобрать было, потому что обе они были совершенно одинаковые.
Зинаида Вонифантьевна остолбенела.
– Папа с мамой! Папе с мамой своих забот хватает… Им нас не нянчить. Щас по тюфякам валяются после получки. Ха-ха-ха! – развеселилась вторая девка.
– Господи боже ты мой! – простонала директриса, с тревогой оглядываясь на столпившихся учеников
– Что творится в этих неблагополучных семьях!
– Господи, господи – все люди проспали, – проворчала первая девка. И обратилась: – Жук, а Жук, пошли отсюда, а то развели тут муру!
– Пошли, – согласился Жуков и на глазах у всех поцеловал девку, с готовностью подставившую ему красные губы.
И они ушли. А веселье после некоторой заминки не только продолжилось, но и восторжествовало. Стали играть в «почту» и «море волнуется». Я, помню, выиграл картонную дуду.
Но не все играли. За кулисами у пыльного задника с изображением колхозника, несущего сноп, и сталевара в войлочной шляпе, и конника на коне, и пулеметчика у пулемета плакала комсорг 9 «а» класса Валя Конь. Одетая в аккуратненькое форменное платьице с беленьким воротничком и фартучком, и с пепельным кудряшками, и с чисто вымытым личиком, и с золочеными часиками на запястье, она плакала на руках Зинаиды Вонифантьевны, приговаривая ей:
– Ах, Зинаида Вонифантьевна! Ах! Ведь все-таки в нем тоже есть много хорошего, чистого и светлого. Он лобзиком выпиливает. У него есть щенок Дружок. Не надо с ним так.
– Пойми, девочка, – с мудрой улыбкой говорила Зинаида Вонифантьевна, – мы обычно идем на это как на крайнюю меру. Уж лучше сразу отсечь больной орган, чем позволять ему гнить дальше. Это – полезнее и для тела и для органа, – с мудрой улыбкой говорила Зинаида Вонифантьевна.
А неподалеку мыкался Завман.
СЛАВНЕНЬКИЙ МИРОК
Я давно бы уже рассказал вам историю о том, как у меня с головы слетела шапка, когда я переезжал в новую квартиру на пятом этаже.
Кабы не боялся, что все примут меня за сумасшедшего и будут надо мной смеяться.
Потому что в последнее время некоторые чрезвычайно приучились смеяться над некоторыми рассказываемыми историями, считая, что они суть плод ума умалишенных.
Ну а уж над сумасшедшими смеялись всегда – раньше, теперь и будут. Это, так сказать, вековая традиция, освещенная веками.
А с другой стороны, если скрыть рассказываемую уже мной историю, то я, получается, думаю, что меня посчитают за психа, то есть сам есть уже автоматический двойной псих.
Ничего не понимаю! Но из двух зол выбираю, ясно, меньшее, поэтому и слушайте, в чем суть дела.
А суть дела в том, что, получив новую квартиру на самом пятом этаже, я решил не-е-медленно же переезжать, чтоб ее не заняли ночью, к моему огорчению, чужие люди.
– Да-да. Немедленно, и как можно скорее, – говорил я сам себе, стоя посередине новой квартиры на пятом этаже нового дома.
И ведь действительно хотел немедленно, и поехал бы, и переехал бы, но тут мне на голову упал мокрый кусок сухой штукатурки.
Я поднял голову и покачнулся, но не оттого, что был ударен штукатуркой, а оттого, что мокрый потолок новой квартиры на пятом этаже не пускал меня переезжать в новую квартиру.
– Эй, – слабо крикнул я.
– Чего-с изволите, – гаркнул мне прямо в ухо молодецкий голос.
Я обернулся и увидел тощего и небритого грязненького молодого человека с полным набором слесарного инструмента в руках, в карманах, под мышками, в сумке и в зубах.
– Чего не хватает? – переспросил молодой рабочий. – Цепочка? Унитаз? Пробка? Ванна? Кран течет?
– Потолок течет, – как и в первый раз, так же слабо крикнул я опять.
– О! Это у усих тэчэ, тэчэ и тэчэ, – перешел вдруг рабочий слесарь на украинский язык. – У усих…
– А долго ли будет течь этот самый потолок?
– Нет. Он будет течь лишь до тех пор, пока не высохнет, – признался слесарь и, строго глядя мне глаза в глаза, стал зачем-то опять нахально кричать:
– Цепочки! Унитаз! Пробки! Ванна! Кран течет? Батарея течет?
Слесарь оказался сантехником, и слесарь-сантехник оказался прав. Лишь только высохли в квартире потолки, то сразу же в квартире перестало с потолка течь. I
Я, например, вот приходил в новую квартиру, свободно гулял по ней, и меня никогда больше не било штукатуркой по голове.
Я, например, вот высовывался в окно, смотрел с пятого этажа на панораму окружающего меня города, и мне очень хотелось в этой квартире жить.
А для этого нужно было в квартиру переехать.
Ну, вот я и поехал…
Ехал я в грузовике, ехали там же все мои друзья, брат, мама, девочка, кошка.
Подъехали.
А ехали – блестя стеклом. По весенней улочке, с полным кузовом принадлежащего нам дрянного добра – сундук, зеркало, шкаф, комод, венские стулья и т.д. подобное.
Попадавшиеся нам на пути пешеходы хотели любить нас, но не могли, потому что мы ехали на новую квартиру, а они – нет.
Попадавшиеся нам на пути прохожие махали нам, мне рукой, и мы в ответ тоже махали рукой, своей, то же.
Ну вот – приехали, с орехами, с вещами.
Вещи. Открывающийся кузов.
А я тем временем взлетаю наверх в новую квартиру на пятом этаже нового дома, распахиваю окно, отсырелые рамы и смотрю вниз.
Что же вижу я внизу?
Это – город. Домики-гномики. Рукав реки. Голубой. Люди. Ножками топ-топ-топ. Среди домиков-гномиков.
Пыли на улице нет, потому что весна.
Грязи на улице нет, потому что весна только началась. Только.
Нет. Того, видите ли, нет, этого, видите ли, нет. А что есть на улице?
Грузовик, являющийся при взгляде сверху игрушкой. Игрушечкой.
И там – суетящиеся. Открывающие борта.
Закрывающие и открывающие рты.
Собирающиеся подниматься.
Тащить. Ставить. Работать. Петь. Плясать. Пить. Падать.
И тут я сорвал в восторге с головы свою черную шапку и кинул вниз, чтобы накрыть, как в сказке, его, мой, этот веселый красивый славненький мирок.
А дальше все вышло и получилось уже довольно нехорошо, так как шапка полетела не как надо, то есть прямо, чтобы закрывать собою мне на утеху мой славненький мирок, а, описав дугу, влетела в раскрытую, вследствие тепла, форточку второго этажа.
Немало озадаченный, смущенный, огорченный, я пошел на второй этаж и стал проситься, чтобы отдали шапку.
Скажу сразу. Шапку не отдали. Не отдали до сих пор. Не отдадут никогда.
Потому что в ответ на просьбу голос из-за двери сказал:
– Ты, подлец, сшиб у меня аквариум с тремя гуппиями и мечехвостом-самцом, и ты еще просишься, негодяй! Ты что, судиться со мной хочешь, рептилия?
Тихий, задумчивый, не возбужденный спустился я окончательно вниз, но уже без шапки.
И никто, кстати, не заметил ничего. Какая там летящая шапка, какая там панорама, рукав реки, какие там домики-гномики, когда разговор в связи с разгрузкой вещей из грузовика шел такой:
– Давай! Давай! Заноси левее! Кантуй на себя! Да не так! Вы чередуйтесь, что ли! Ой, упарился! Тихо-тихо-тихо! Стекло расшибем!..
Славненький мирок.
СТАЯ ЛЕБЕДЕЙ, ЛЕТЕВШАЯ ПО НАПРАВЛЕНИЮ К ЕГИПТУ
В нудном осеннем оцепенении двигался через мост над великой сибирской рекой Е. красный трамвай отечественного производства.
И ехали в том трамвае многие: кто – с работы, кто – никуда. Люди как люди.
А за окном разливалась невиданная красота сибирского пейзажа: белая вода, сизые скалы, серое небо, пестрые леса. Но многим на эту красоту уже было начхать! Ко всему привыкает человек, и все на свете ему приедается, и нельзя его за это винить.
И сидел среди прочих людей, у окна, молчаливый мужчина в форме майора наших Вооруженных сил. Мужчина этот внимательно и долго смотрел в окно, а потом вдруг разорвал трамвайную тишину зычным командирским голосом:
– Гляньте, товарищи! Гляньте! Стая лебедей летит по направлению к Египту!
И застучал толстым пальцем по вагонному стеклу, повторяя:
– Стая лебедей! Стая лебедей!
И все вдруг – тоже! Дивно быстро засуетились, кинулись к окошкам:
– Где?! Где?!
– Там! – Майор торжественно поднял палец. – Там! Там! Вот! Они! Они уж поднимаются! Они уж все выше и выше! Вот уж они превращаются в сияющие точки! Что это?! Они уж за пределами зрения! И они явно берут курс по направлению к Египту!
