Я быстренько набросал в голове рассказец про то, как человек ехал в метро и вдруг, посмотрев себе на руку, увидел, как у него, вот прямо сейчас, на глазах, что, блядь, называется, уменьшается линия жизни. Но я ничего такого конечно же никогда не напишу, потому что считаю, что это пошлость: такая же, как и то, что я замечательно выгляжу и имею прекрасный цветущий вид во все дыры.
Я хочу сделать, написать, озвучить что-нибудь доброе, но почему-то только преумножаю и без меня сто раз написанное говно.
Мне очень больно. В крови сейчас героин. Но сколько бы я не нюхал его, я всегда буду посылаемым на хуй под маской фразы «ты замечательно выглядишь»…
И Ирочка моя Елисеева приедет рано или поздно и скажет, что все у меня хорошо, меня все любят, а просто я — шизофреник, каковых двое на одну парочку многовато. Ирочка моя Елисеева, без которой я медленно умираю. Если бы вы только знали, как хорошо она всегда выглядит. Храни ее Господь, который тоже всегда имеет цветущий вид. He has, блядь.
Иногда финтифлюшки ловят бездомные кошеньки или собачи. Они подкидывают их в разреженный зимний воздух, и кассомос обогревает их с севера своим теплым маленьким взглядом.
Собачи урчат, лижут друг дружку, а кошеньки выгибают спинки. Маришеньке снова слышится «да».
Короток городка атакует. Властвуют они всем. Пядей во лбу у них шесть. Этому рады их мамки. Папки же нету у них. Плачут сИроты Иродовы. Все-таки не во всем похожи они. На себя? Да мама моя дорогая! И да, и в прямь прямо! Права качаются, как синекдоха после песочной бури. Еле-еле, мол, память есчжо жилда. Она и йе-йе! Гоп-стопуsum, блядь! Белочка побеждает! Так выгрызает, что океан. Плачут ли волны? Их боль для нас — красота. Так часто и в жизни люлдлей. Люлдли — это людишки, мы с вами. Мы ведь людишки, не так ли? Так! Так! — вопияет КассОмос. Все вы людишки, мол. Один я КассомОс!
Россомаха тупая ты! Белочка ты и сам! Хуй с тобой, что ты океан. Впрочем пятый же ведь? Не так ли? Таг-таг-таг! Часы тебе нужно носить на руке. Плакать не нужно тебе вообще. Я вот видеть никого не хочу, а вот возьму и сейчас на стрелку пойду. Мне, кассомосу, сто? Двести мне. Врвзё я зднаю. Но не сдраюсь. До постлетнего буду. Подумаешь, холода.
Флакончик. Флакончик. Флакончик. Флакончик. Все только яркости вы и алкайте! Будет она вам, как же! Знайте, что хочешь, — труд перетрет, да место видать не то.
Затеял Кокованя зверюгу страшную заловить. Подготовил и сеть и аркан. Заострил пару стрел. Изготовил и яду также. Так легче вам? Появилась типа историйка и нате: подол тут все и задрали. Кокованя того и ждал. Стрелы все ложь. Одни намеки ждут юношей. Мне самому это все не досуг. На работу устроиться не могу, не хочу и не понимаю! Нелегко мне с юностью расставаться.
Вечно делаешь что-то, потому что обязан. Хочу стрекозку Наташу! Хочу собаку! Хочу собаку! Хочу верить и без стеснения ныть. Сколько не перечитываю себя юного, не нахожу никаких там противоречий, не нахожу никаких недостач. Был молодец и не стало. Одно только могу и сказать.
Космобиль мой теряет скорость. Вскоре уж будет легко меня обороть. Я стану поездом метрополитена. Я страсно хочу этого. Люблю и ненавижу свою я мать. Это законно. Все выбились в люди, один я позади. Тоже закон. Да, Маришенька?
Маришенька: Да, Максимушка! Всегда мой ответ тебе будет «да»!
Максимушка: Как же жить-то мы с этим будем, Маришенька?
Маришенька: Не торопись, ты на верном пути! Кассомос все правильно рассудил. Его «да» мне каждое: — каждое мое тебе «нет», но мое-то истинное всегда тебе «да». Вот и обмозгуй катаклизм!
Максимушка: Да, Маришенька! Я обмозгую. Но муха ты не промах. Антилитературное явление, по зубам, по зубам тебе! Знаю я, зочешь ты, чтоб Наташу я вспомнил, угадал?
Маришенька: Да, Максимушка! Я же говорила, всегда мой ответ тебе будет «да»…
Максимушка: Маришенька, а кто такая стрекозка Немо?
Маришенька: Да это та же Наташка, только когда она о себе самой забывает и слишком заботится о других. В эти часы имени у нее нет. Так и получается, что как бы Немо она.
Максимушка: Маришенька, мне очень убить тебя хочется! Можно я это сделаю?..
Маришенька: Слушай, но может быть лучше Наташеньку?
Максимушка: А чем же она хороша?
Маришенька: Она о людях в заботах проводит свой стрековэк. Она молодая красивая, заботливая и очень миловидна, как сказали б, когда это модным словом было. Или лучше проткни ее Немо. Тогда она злой и коварной станет. В какой ни в беде человек, все будет ей надблювать.
Максимушка: Жалко девочку. Даром стрекозка она, а то б в жены взял.
Маришенька: Возьми! Возьми! Проткни оловянною ложкой Немо ея! Пусть все будет, как будет, будто бутафория это врвзё, хорошо?
Максимушка: Да, Маришенька! Ты же говорила сама, на каждое кассомосово «да» будет мне твое «нет»: но не могут друг без друга небо и море, вода и огонь, согласись?
Маришенька: Да, Максимушка! Я же говорила, мой ответ всегда тебе будет «да»!
Уррра!!! Срочно зажгите свечи! Я Наташеньке честное имя вернул. Стерва она топырь, да Немо и след простыл загодя на много впридёт!!! Ур-р-р-ра!!! Праздник вернулся! Победил Лялюлый Король!
Максимушка,
Кассомос,
муха Маришенька,
Наташка-стрекозка недобрая,
выходите-ка на поклон!… Тут скоро занавес будет. Театр военных дёйствий. Победа ордна нар врвзех. За ценой постоим-постоим. Будем все знать на вперед? Да? Вот и паровоз наш подъемлет нас к облакам. У Кассомоса сводит желудок от волнующих предвкушений…
Кассомос намЫльден кольгда, тогда можно и даже радость приносит СОКРАЩЕНИЕ мышц. Гладко скользим, — у нас впереди вся жизнь? Правилен ли ответ? Сегодня любому тесту скажем мы «да». После будет не наше «нет». Так нельзя. Совсем измучил Маришеньку. Левая лапка у ней кровотОчит. Она стала совсем, как иконка, разве что вместо лапки у нее глаз. Открылся. Обычный такой маришенькин лапий глаз.
В руку ей был позавчерашний сон, где все признавались в грехах. Потом бал был. Подпоручик ПАрдон, храбрый, но спешившийся витЯзь, был на коне в этот вечер и так. Он умел. Этот князь витЯзь. Витоутоса праправнук и храбрых иных инозёмцев он клён. Он даже душист. Намеревается в этом году подымать со дна Атлантиду. Только там, хавОрит он нам, возможнО построение космодрома.
Вот он какой! Космосу угрожает. Космос его простит. А сам ПАрдон, конечно, провалится.
Он недаром француз. Они почти немцы, а мы тех иных прапрадЕдов изрядно в Чудское. Так и где космодром не построй, — Кассомос не любит огня. Кольца его лижут ему личикО. Это щекотно ему. Он тогда шею мылить давай. Никогда преждее до стпени такой он нет, не спускался.
Но дуд-до особый прюдмед-з! Мало ли кто душист? Мало ли у кого Атлантида под боком, но не ведает кто? Мало ли нам наших малолей? Много ли нам наших многулей? Мало. Мало. Всего нам мало, — хочется Кассомос на посылках. Это такие дела. Называется Вонегут. Принцип автоматического письма неверён.
Меня, кажется, один из зверей апокалипсиса отпустил… Так, укусил, но затем отпустил. Эх, знать бы заветные чИзъла! Тогда б на орбиту! Гордый, одинокий, единый со всем подголовочным хламом своим, искренний ненавистник мускатного винограда, — и весь в стеклопризме. Звезды видны. Подставляйте рты, может они вам детей туда сделают.
Поражает ж другое. Умудряюсь плести не Иначе вокруг стержня. Стержень — ракета. Слышишь ли, КассомОс!? Я тебе угрожаю!!! Мыль-ка шейку свою! Будем тобя сокращать, не надеясь ни на исход, ни на чудо. Будешь ты побежден, несмотря на мое отвращенье к войне. Буквы не те у тебя. Это как в страшном сне. Бегаешь, ползаешь между ног великанов и великанш, рыскаешь, думаешь: черт-те, да где же те-то, блядь, буквы, помилуй мя, Господи-автомобиль!
Сегодня впервые за много лет приснился бордель. Девки — одна другой краше…
Целые киллограммы чуши хочу накидать. Задушить ими несомненный пожар, угрожающий пока только мне, но чрез меня любой человеческой твари. Вон оно как. Язык мой — членовредитель мой же. Он заводит меня вечно на пустыри, где со мной расправляется, извините, блядь, энтропия. Отсюда и Кассомос как единственное спасение. Плотность текста моего велика? Да, Маришенька! Бойся всех юнговских карликанов. Они мне никогда не простят мой ёзУк. Подхватят, коль высуну, за юсУп и поволокут на якзыкуцИю. Там костер и награда за все мои двадцать шесть.
Шарманка. Пароход-телевизор. Интересно, заберет ли Шибина свой телевизорик, каковой Ваня уже успел отволочь на студию при Московской консерватории? Интересно.
Якиманка, Лубянка, Маросейка-стрит, белоснежная да семь гномов:
Жила-была на свете белом (не путайте ее со цветком из эпиграфа) изумительно красивая белоснежка. День-деньской; да то даже ерунда, что день, — время временное проводила она… Глаза искали; руки боялись всего; только форма ногтей оставалась безукоризненной, сколько ни обжигалися пяльцы. Про Любовь ничего определенного вообще-то нельзя, поэтому Снежка белая не богата была на закат (типа, его, enter, рассматривать, будучи приобнятой любимым), а тем пАчее на рассвете. А то, знаете, бывает такое на зорьке Счастье: лучи прямо во все глаза; масенькие пылинки в этих самых лучах летают, парят себе там счастливенькие; ничего не жаждют уже — токмо радостно падают вниз; тогда хвать любимую белую за… — вот это я понимаю, рассвет!
