Быть может, мальчишки всё это выдумали, а может, и нет. Ясно одно — маленький кролик вылез из своего гнезда, заблудился и обратно уже дороги не нашел. Однако если он и впредь будет таким толковым в еде, то отлично вырастет и в саду у Анны Павловны.
Ночует крольчонок под кучей дров, а долгими летними днями неутомимо жует. Лист за листом, лист за листом. Ему хочется вырасти поскорее.
Если внизу свежих листьев нет, он встает перед кустом на дыбки и объедает все на этой высоте, и тогда его слабые передние лапки повисают вдоль выпяченного пузика, как пуховые варежки на тесемке.
Отлично! И кролик, и коза, и курица, хотя не всегда могли понять друг друга.
Когда крольчонку вздумается съесть кусочек хлеба, он приходит под грушу, где всегда валяются недоеденные Мартой корочки. Выберет посвежее и, прижав по-собачьи, одной лапкой, спокойно грызет. Марта не прогоняет его.
Посередине дворика, подле дома Анны Павловны, там, где тени нет, обычно лежит толстая доска, а на ней разложены нарезанные для сушки яблоки.
Однажды кролик обнаружил это, важно уселся на своем хвостике перед доской, как сидят за столом, и стал обедать.
Марта, привязанная к дереву, не могла дотянуться до яблок. Она смотрела на кролика и блеяла. Кролик поглядывал на козу и удивлялся, отчего она ноет, — хочется, так иди и ешь!
Не всякий умеет так опрятно есть, как ел крольчонок, — без жадности, ломтик за ломтиком, легонько придерживая обеими лапками. При этом на столе — ни единой крошки. Под столом — никаких огрызков.
За спиной у крольчонка рыжая курица пела свою дурацкую песню про какого-то Кокó. Она прохаживалась взад и вперед, одним глазом поглядывая на яблоки— а вдруг хозяйка нарезала червивые? Рыжая курица прошлась так несколько раз и неожиданно остановилась. Ей показалось, что в сердцевине одного из кружочков что-то приятно шевелится. Она сразу перестала петь, подошла и с размаху треснула клювом по доске с такой силой, как будто в доску одним ударом вогнали гвоздь.
У крольчонка подскочили уши. Он подумал: «Вот сумасшедшая, какие тут могут быть червяки, раз я ем!»
Но куры ведь не верят своим глазам. Они долбят клювом в одно и то же место до тех пор, пока и дураку не станет ясно, что это зря.
Рыжая курица раз пять тюкнула железным клювом туда, где ей померещился червяк, и только после этого потрудилась подумать, что хозяйка ее не такова, чтобы сушить на зиму червивые яблоки. Червивые она продает!
— Как?! — зло крикнула курица на весь двор. — Как? — И пошла наконец прочь от доски.
«Давно бы так!» — подумал крольчонок, мирно сложил на спине уши и продолжал обедать, раз уж представился счастливый случай, что хозяйки так долго дома нет.
В начале августа, когда у фруктовых садов уже усталый вид, а в глубине коротких улиц с самого раннего утра колеблется накаленный воздух, в городок из Ленинграда приехал немолодой одинокий человек. Он приехал сюда погреться на солнце, отдохнуть от завода, от городской суеты и немного подлечиться.
Первое, что узнал, сойдя с поезда, Сергей Ильич, это то, что он, оказывается, «дикий». Да, «дикими» здесь называются все, кто приезжает без путевок.
Сергей Ильич пошел искать себе комнату.
Было это в полдень. Улицы в этот час не слишком людны. Не слишком часто, поднимая пыль, проносились «Победы» и «Волги».
Зато очень часто встречались низенькие гремящие повозки, запряженные такими великолепными лошадьми, каких Сергей Ильич никогда не видел.
Он шел и поглядывал на калитки. Остановился наконец у той, где предостерегающей надписи о злых собаках не было. Но не потому, что он не любил собак. Просто в такой двор легче войти приезжему человеку.
Под старой акацией, в рябой, веселой тени, сидела грузная женщина, совершенно разомлевшая от жары.
Как только Сергей Ильич вошел во двор, она поднялась и сказала:
— Пожалуйста, пожалуйста…
— Комнаты у вас сдаются? — вежливо спросил Сергей Ильич.
— Пожалуйста, пожалуйста, — нараспев повторила симпатичная с виду хозяйка. — Меня зовут Анна Павловна, пойдемте, вот вам целый дом!
— Дом не требуется. Мне нужна комната на месяц.
— Так вот же, — сказала Анна Павловна и повела Сергея Ильича в левый угол двора, к маленькому домику величиной в одну комнату.
— Это же настоящий дворец, а не комната!.. Позавчера белили, пожалуйста, входите! Вот вам кровать. Вот вам стол. Вот вам шкаф. Вот вам плитка. Вода своя — на гору таскать не надо.
— А как у вас насчет мух?
— Пожалуйста, пожалуйста! Вот вам занавеска от мух, — и Анна Павловна задернула марлевую занавеску над дверью. — Можете вообще не закрывать дверей — ни мух, ни воров!
— А жара?
Этот вопрос почему-то рассердил Анну Павловну.
— Жара?.. Жара! — закричала она вдруг. — Может, вы хотите, чтобы за тридцать рублей вам охлаждали воздух? Или, может, вы еще чего-нибудь захотите?!
— Я хочу снять эту комнату.
— Так кто же вам мешает, — мгновенно добрея, сказала Анна Павловна, — я думала, вам не нравится.
— Напротив!
— Что напротив?! Напротив никого нет — это наш сад…
— Я хотел сказать — наоборот! Очень нравится.
— Ах да! Да-да… какой вы интересный человек…
А комната Сергею Ильичу и в самом деле понравилась. Понравились чистый двор и сад и то, что по обе стороны от этого двора сквозь плетеные изгороди просвечивали соседние дворы и домики.
Но приятнее всего было то, что эта — на вид такая симпатичная — хозяйка живет отдельно.
НЕ КАЖДОГО ВЕРЕВКОЙ ПРИВЯЖЕШЬ
Когда Сергей Ильич обжился в доме Анны Павловны настолько, что стал говорить и думать: «наш двор» и «наш сад», — он понял, что хозяйка этого дома, и этого сада, и курицы, и козы, и кролика — равнодушный и сухой человек, который считает, что раз домашние животные продаются на рынках, как домашние вещи, то к ним и не следует относиться лучше, чем к лопатам и кадушкам.
Лежа на циновке под яблоней, он видел, как томится козочка Марта, видел и ничем не мог ей помочь. Марта рвалась на волю. А попробуй отвяжи! Анна Павловна тут же привяжет ее снова да еще побьет в наказание, Это настолько удручало Сергея Ильича, что он перебрался со своей циновкой под другое дерево, хотя там было гораздо меньше тени.
Вообще Сергей Ильич не мог спокойно смотреть, как томится живое существо. Из-за этого он не умел отдыхать по-настоящему. Нигде у него не было покоя — ни на работе, ни дома.
И как ни странно, Сергей Ильич нисколько не чувствовал себя усталым или несчастным. Наоборот! Если удавалось кому-нибудь помочь, он радовался ничуть не меньше, чем тот человек, которому он помог.
Можно поэтому представить себе, как улыбался Сергей Ильич, когда Марте удавалось удрать! А это случалось всякий раз, когда ее небрежно привязывали.
Но не думайте, что она, обнаружив слабину веревки, тут же убегает со двора! Ничего подобного! Она ложится на эту веревку и долго ждет.
И только когда во дворе нет людей, поднимается и, на ходу оглядываясь, быстро пересекает двор, копытцем открывает калитку и — шмыг на улицу. Затем слышится топот, и лишь сухой куст крапивы покачивается в канаве между тротуаром и мостовой.
— Опять удрала, проклятая! — вопит Анна Павловна и этим в который раз уже будит Сергея Ильича, отдыхающего в саду. Он, конечно, вскакивает и бежит на крик.
Анна Павловна ругается, глядя куда-то вдаль, на серую горушку в конце улицы, потом набрасывается на Сергея Ильича:
— Ну чего вы так смотрите? Вы имеете понятие, куда она шляется?
Анна Павловна указывает рукой на полотно железной дороги у подножия горушки.
— Я вас спрашиваю, разве это нормальное животное? Трава в саду специально для нее поливается — не ест, а копчеными колючками обжирается!
— Почему копчеными?
— Потому!.. Не знаете, что такое паровоз? Или, может, вы не видите, какого цвета кустарник?.. И этого ей мало — нажрется колючек, а потом валяется на грязной насыпи — отдыхает! Идиотка настоящая!
— М-мда! — говорит Сергей Ильич и направляется к своей циновке.
Он даже пробует снова уснуть под звонкое буханье медной ступки, в которой что-то долго и смачно толкут.
***
А под вечер, когда пришел хозяин, Анна Павловна сердито обозвала его «старым ишаком» и потребовала, чтобы старик немедленно приволок козу.
Сергей Ильич сам напросился идти с ним за Мартой. Всю дорогу хозяин кряхтел и посмеивался:
— Вы сейчас посмотрите — настоящий цирк… Вы посмотрите, какая это скотина! Она будет плевать на нас… Она паровоза и то не боится…
Марта лежала на гребне насыпи, жевала жвачку и гордо смотрела поверх голов идущих к ней людей, поверх целого города, расположенного в долине. Она смотрела на бурые холмы по ту сторону долины и, судя по выражению ее оранжевых глаз, в мечтах своих вся была там, на бурых холмах.
