Ив лезет в сумочку и достает смятую пачку сигарет.
— Гляди-ка, последняя… Верный знак. Самое время начать новую жизнь.
— Подожди, подожди, — вяло возражаю я без особой надежды. — Так не пойдет. Нельзя же так резко менять планы. Ты ведь все всерьез продумала. Еще пять минут назад ты намеревалась ехать на Юг. Там у тебя подруга, работа…
— Какая подруга? Что ты чушь-то мелешь… мы с ней едва знакомы. Работа? Можно подумать, что речь идет о банкирше-адвокатше! Тоже мне, синекура — официантка на пляже… Подносы таскать я смогу и в городе. Разве нет?
Она воинственно вздергивает подбородок, и я благоразумно ухожу в тень за неимением подходящих аргументов.
— То-то же! Вот возьму чемодан и… а кстати, где чемодан?
Ив принимается панически оглядываться под аккомпанемент моих злорадных смешков.
— Ах, ну конечно! В зале, на скамейке…
И она поворачивается, чтобы идти за этим своим чемоданом, но тут, ни с того, ни с сего, под самым ее ухом мощно врубается знаменитый похоронный марш, настолько громко и неожиданно, что Ив шарахается в сторону.
— Это что, знак?
— Нет, Ив, что ты… Не будь такой суеверной, девочка. Я на такие дешевые трюки не способен. Я всегда говорю прямо, без иносказаний, разве нет? А это всего лишь музыкант, обычный уличный музыкант.
Это и в самом деле всего лишь уличный музыкант, пристроившийся со своей пианолой сбоку от вокзального зева. Проходя в зал, Ив бросает ему монетку, и он отвечает скорбным кивком в такт тягучим шопеновским страданиям.
Обмен билета на деньги проходит на удивление быстро, что лишний раз убеждает Ив в правильности ее спонтанного выбора. Она вообще предпочитает действовать именно так, ориентируясь на мгновенные подсказки интуиции, вылавливая знаки и приметы из повседневной сумятицы мелких событий. Кстати подошедший или, наоборот, безнадежно опаздывающий автобус, случайно услышанная реплика, неожиданно проглянувшее солнце, высунувшаяся из переулка дворняжка, полнолуние и лужа на дороге отчего-то всегда оказываются для нее достаточно веским основанием для принятия решений, обычно именуемых «жизненно важными». И хотя результаты трудно назвать блестящими, никто не может поручиться, что более конвенциональный метод имел бы лучшие последствия.
Да, наверное… я, во всяком случае, не поручусь.
Решительно стуча чемоданными колесиками, Ив выходит на прежнее место перед вокзалом и останавливается, выбирая направление. За несколько минут ее отсутствия привокзальное варево загустело еще круче. Русла вливающихся в площадь улиц уже почти неразличимы в однородном месиве смога, темноты и люминисцентного марева реклам. В которую из них? Хваленая интуиция, как назло, проявляет совсем несвойственную ей молчаливость.
Я тоже молчу. Сама кашу заварила, сама и расхлебывай.
Девушка неуверенно переступает с ноги на ногу.
— Алло, госпожа! Алло!
Ив оборачивается. Музыкант, привстав на своем месте, призывно машет ей рукой.
— Ну вот он, знак, — облегченно вздыхает Ив. — А ты волновалась…
Волоча за собою чемодан, она подходит к пианисту.
— Да?..
Увы, наглец не смотрит на нее, копошась в бесформенной куче тряпья у себя за спиной. Ив возмущенно дергает плечом и уже поворачивается уходить, но тут музыкант торжествующим жестом вытаскивает на свет неожиданно чистую подушку.
— Вот! — говорит он, улыбаясь обезоруживающе широкой гнилозубой улыбкой. — Седай сюда, красивая. А то стоишь там, как подосиновик, вид загораживаешь.
Ив медлит, тщетно борясь с любопытством.
— Да ты не бойся, — заверяет музыкант, неправильно истолковав ее колебания. — Насекомых нету. Были когда-то, врать не стану, но сейчас нету. Сейчас мы со Жмуром интеллигенты…
Он начинает суетиться, все так же не вставая с места, но на удивление быстро и толково организуя окружающее пространство: расстилает на мостовой большой пластиковый мешок, пристраивает на нем Ивин чемодан, наверх водружает подушку и, наконец, распахивается в широком приглашающем жесте:
— Королеве — трон! А как же иначе… Седай! Тебя как зовут?
— Ив, — отвечает она, решительно усаживаясь на «троне».
— Ив! — восторженно вопит пианист. — Королева ив! Царица полей!..
— Ну уж нет, — с достоинством возражает Ив. — Царица полей — это кукуруза. Кукурузой — не желаю!
— Не желаю… — завороженно повторяет за ней странный музыкант, склонив голову и будто вслушиваясь в ритм этих обыкновенных слов. — Не желаю… Ах! Конечно! Исполняем любое желание королевы!
Он кивает и, вдохновенно запрокинув косматую голову, опускает руки на клавиши. Ив уже раскатывает губу, ожидая услышать что-то церемониально-торжественное в свою королевскую честь, но, к ее удивлению, пианола вновь заряжает траурный марш Шопена.
Новый Ивин знакомый работает всем телом, преувеличенно высоко поднимая руки и с африканской страстью обрушивая их на несчастный инструмент. Голова его дергается из стороны в сторону, как у горячечного больного; длинные, заплетенные в косички волосы черным с проседью облаком мечутся вокруг, задевая зазевавшихся прохожих. И те, видимо, с испуга или еще почему-то не остаются в долгу. Деньги так и сыпятся в широкополую шляпу артиста. Закончив играть, он вытирает пот со лба и подмигивает.
— Каждые пять минут, как штык. Двенадцать шопенов в час, девяносто шесть — за смену. Работа есть работа… Зато и заработок — дай Бог всякому.
Пианист тянется за шляпой и ловким кругообразным движением подбирает деньги.
— В среднем червонец за раз, спасибо Шопену… Мементо мори!
— А ты что, только похоронку играешь? — удивляется Ив.
— Я? — смеется пианист. — Я вообще не играю. Ты что, не заметила? Это потому, что ты не музыкантша, как и я. Меня вот слухом Бог обидел. За музыку у нас Жмур отвечает.
— Жмур?
— Ну да, Жмур… — он кивает на свой инструмент. — Это же органчик. Он только на похоронный марш запрограммирован, оттого и зовется Жмуром. А я, видишь, при нем, как Зубин Мета — дирижером. Изображаю бурную деятельность. У меня, кстати, и кликуха такая — Зубин Мета.
Ив улыбается.
— А что ж ты такую мрачную программу выбрал, Зубин Мета? Нашел бы чего повеселее…
— Ошибаешься, королева! На веселом много не соберешь. А смерть, она завсегда в моде. Люди этого любят. Мне один парень так объяснил. Если, говорит, ты похоронный марш в состоянии услышать, то значит — жив пока еще. Кто-то другой вот ноги протянул, а ты еще ходишь! И поэтому получается, что нету на земле более жизнеутверждающей мелодии, чем эта. Во как!
Он умолкает, покряхтывая и качая головой, как будто собираясь с духом. Наконец решившись, артист снова ныряет в кучу у себя за спиной и на этот раз выуживает новенький бубен с маленькими металлическими тарелочками по обечайке.
— У меня к тебе деловое предложение, королева, — говорит он смущенно. — Видишь ли, местный полицейский начальник нас со Жмуром допекает. Совсем достал. Я уж ему отчисления увеличил, все равно не отстает. Ты, говорит, не Зубин Мета, а мошенник. Ты, говорит, вместо живой музыки людям суррогат втюхиваешь, а потому подпадаешь под уголовную статью закона. Даю тебе, говорит, неделю. Либо начинай играть по-настоящему, либо — уматывай… Вот я и подумал: если бы кто-нибудь сидел здесь рядом и хотя бы легонько потряхивал в такт Жмуру этим инструментом, то тогда ведь получилась бы самая настоящая живая музыка, правда? Даже целый оркестр! А, королева? Войдешь в долю? Тридцать процентов выручки — тебе.
Последние предложения он произносит просто даже умоляюще.
— Ты что, серьезно?
— Конечно! — заверяет ее привокзальный Зубин Мета со свойственной индийским дирижерам горячностью. — Ты лучше всех подходишь. Во-первых, ты офигительно рыжая, тебя далеко видать, даже в темноте. Это, так сказать, дальняя реклама. Во-вторых, ты офигительно красивая — это реклама ближняя. В-третьих, в музыке ни хрена не смыслишь, как и я, а значит, нос задирать не станешь. Все плюсы налицо… Не согласна на тридцать — давай тридцать пять! Больше, извини, не могу. Жмур тоже в доле — ремонты, то да се…
— Сорок, — твердо говорит Ив. — Нам двоим поровну, а Жмур и двадцатью процентами обойдется.
— Королева… — восхищенно всплескивает руками Зубин Мета. — Ну как есть королева! Не зря я на тебя сразу глаз положил. Договорились! Играй!
Он нажимает на кнопку, запускающую Жмура, и с новой силой обрушивается на клавиатуру. Ив пробует бубен, сначала робко, потом все громче и увереннее. Попадать в такт простой мелодии и в самом деле не составляет труда. Прохожие исправно бросают монетки.
Закончив играть, Зубин Мета проверяет выручку.
— Двадцать пять! — торжествующе объявляет он. — Сто пятьдесят процентов экономического роста! Эх, золото ты мое рыжее! Играем еще пять раз и идем в кабак, обмывать. Выпьем за искренний союз, связующий Моцарта и Сальери! Я угощаю.
