— Зачем?
— Надо.
Лаврова пошла искать удостоверение личности. Она рылась в сумке и думала: бред, бред…
Колобок деловито вписал ее личные данные в бланк, озаглавленный словом «Протокол». Лаврова следила за скользящим по бумаге стержнем пузатой ручки.
— Две тысячи четвертый год, Байгельды. Помните?
— Да. То есть нет, — растерялась Лаврова.
Она взглянула на колобка. Он пристально, по-деловому всматривался ей в лицо. Его маленькие круглые глазки цвета сливы подпирали тугие яблоки щек. Лаврова никогда не видела таких глаз, у них не было склеры, только иссиня-черная радужка и точечные зрачки величиной с булавочную головку.
— Так да или нет?
— В чем, собственно, дело? — разозлилась Лаврова. — К чему это?
— Скоро узнаете, — сообщил колобок и нетерпеливо выстрелил дуплетом из пузатой ручки. Стержень опять с готовностью замер над бумагой. — Вспоминайте, это важно.
— Для чего важно?
— Для следствия.
У Лавровой разом вырвало с корнем все внутренности, и они камнем рухнули вниз.
— Но я ни в чем не виновата, — чужими губами произнесла она.
— Мы знаем, — согласился посетитель.
Он участливо посмотрел на Лаврову. Она была ему благодарна, бесконечно благодарна формальному участию человека, находящегося с ней в необязательных отношениях.
— Что вспоминать? — Она растерла пот на своих ладонях. Ее уже отпускало.
— Все. По порядку. Когда прибыли, когда убыли, что произошло в промежуток между прибытием и убытием.
Казенная лексика круглого незнакомца, пришедшего к ней без приглашения, успокаивала, как успокаивает правильный порядок правильных вещей.
* * *
После окончания шестого курса Лаврова с мужем отдыхали на Черном море. Это было самое счастливое время, счастливей у нее уже не будет.
Они путешествовали автостопом. К морю ехали на старой разбитой «Волге» без заднего стекла. Остро пахнущий полынью ветер трепал и закручивал волосы. Жгучая, как ветер, пыль кубанских степей с привкусом цемента покрывала тонким слоем лицо и руки. Солнце поднималось выше, меняя суть вещей. Силуэты далеких придорожных столбов дрожали и расплывались в знойном мареве. Искажался состав разогретой солнцем пыли, состоящей теперь из растертой душицы, полыни, опийных маков и морской соли. Эта адская смесь забивалась в нос, рот, застила глаза. Она вызывала томление, страсть, которую нужно скрыть, спрятать от неуместного свидетеля, сидящего за баранкой. Она вызывала тревогу, что этот путь никогда не закончится и не случится то, что должно уже случиться.
— Сил нет, — выдохнул муж, касаясь губами ее лица. Его дыхание почти не ощущалось в знойном мареве кубанских степей.
Лаврова рассмеялась во весь рот. Целый мир был в ее власти.
Денег у них почти не осталось, но это казалось совсем не важным. В Дивноморске они жили в ветхом сарае за пыльными зарослями зефирнобордовой мальвы. Ранним утром их будило южное солнце, нахально пробираясь сквозь широкие щели в стенах и крыше. Немногословная хозяйка кормила молодых борщом, она приносила его в банке. Дочерна высушенное солнцем лицо кубанской казачки насмешливо морщилось.
— Йисть-то надо, — уходя, ворчала она под нос. — Голодранцы!
Голодранцы, молча виляли хвостами и прыскали со смеху.
У них не было ни ложек, ни вилок, только нож, но это тоже их ничуть не огорчало. Сначала они по очереди пили пряную жидкость, заедая черным хлебом с натертой чесноком корочкой. Затем руками вытаскивали куски сладкой картошки, длиннющие ленты капусты, запятые болгарского перца, кирпичики свеклы и обломки стрелок фасоли и чеснока. Вкуснее того кубанского борща Лаврова уже никогда ничего не пробовала.
Они валялись на раскаленной солнечными лучами гальке в Кринице. Вода в заливе была чистая и прозрачная, как родниковая. Солнце доставало до самого дна. Нырни с открытыми глазами — и увидишь солнечно-красных и черных рыбок и их мальков. Лаврова нашла у самого берега куриного бога, на одной из его сторон была загадочная клинопись, тайный шифр, выполненный самой природой. Куриный бог до сих пор хранился у нее. Закодированное послание южного моря Лаврова не смогла прочесть ни тогда, ни сейчас.
В Ново-Михайловское они приехали ночью. Не было видно ни звезд, ни луны. В кромешной тьме поднимались по крутому склону среди раскидистых кустов, а вокруг летали светляки. Их были мириады. Они разыскали Лаврову и ее мужа и теперь сопровождали их, как верные псы. В доме, где путников согласились приютить, им отвели детскую. Простыни на кровати были влажными от детской мочи. Но Лаврову это не заботило, она чувствовала запах тела самого близкого ей человека, заставляющий биться ее сердце в сумасшедшем ритме. Потом они купались голышом под грозовыми тучами в ночном, затихшем перед штормом море. На волосах Лавровой и ее мужа сверкали галактическими звездами их новые друзья светляки.
Назад в Краснодар они возвращались на «Жигулях». Заднее сиденье машины отсутствовало, хозяин продал арбузы курортникам и порожняком ехал домой. Лаврова и ее муж возлежали на надувном матрасе, заменявшем заднее сиденье. Время от времени приходилось останавливаться, матрас сдувался, его нужно было подкачивать. Лаврова пожаловалась на сквозняк, хозяин, остановив машину, вышел и снаружи стал пальцами поднимать боковое стекло. Когда они, наконец, приехали на место, муж Лавровой повернул ручку дверцы, и она осталась у него в руках.
Лаврова смеялась как ненормальная. Жизнь тогда была вкусной, яркой и сочной. И Лаврова цеплялась за каждый день.
Приехав домой, интерн Лаврова вышла на работу в областную больницу, опоздав на две недели. В назидание ее отправили на полмесяца замещать врача сельской врачебной амбулатории в село Байгельды. Для Лавровой это не было наказанием, приключения продолжались, рядом плескалось Капчагайское море. Во время приема больных Лаврова нередко убегала под любым предлогом, чтобы перелистать справочники. Она окончила институт с отличием, но их не учили применять свои знания на практике. Главный врач СВА сразу свалил на нее все ночные дежурства, о чем Лаврова не жалела ни тогда, ни потом. Это стало для нее хорошей школой.
У главного врача было странное, редкое имя, в переводе на русский то ли паук, то ли паутина.
— Торгын, — подсказал колобок.
— Да, точно. Мне сказали, так иногда называют новорожденных, чтобы отвести дурной глаз.
— Когда вы убыли из Байгельды?
— Двадцать седьмого. Нет, двадцать восьмого августа.
Лаврова не заметила, как прищурились сливовые глазки колобка, как раздулись ноздри его расплющенного носа, сдвинулись лишенные растительности надбровья, напряглись желтые перезрелые яблоки его щек.
— Двадцать восьмого? — Его рука, без устали строчившая пузатой ручкой, застыла над вязью синих крошечных значков, острых и угловатых, совсем непохожих на своего хозяина — Вы уверены? Все же пять лет прошло.
— Да. Мне нужно было приехать домой двадцать девятого. У моего мужа… — Лаврова запнулась и сама на себя разозлилась. — Бывшего мужа, — поправилась она. — У него двадцать девятого августа день рождения.
— Что произошло ночью с двадцать седьмого на двадцать восьмое, не помните?
— Помню. Женщину привезли после автокатастрофы. В лобно-теменной части черепа дыра, обломки костей вонзились в мозг. Все лицо в крови. И волосы светлые тоже в крови, и одежда — Лаврова повела плечами. — У нее еще был открытый перелом фаланг правой кисти, пальцы только на кожных лоскутах держались.
— Что вы предприняли?
— Ничего. Почти сразу пришел главный с какими-то людьми. Он сказал, что займется пострадавшей сам.
— И вы ушли?
— Да. Главный сказал, что я не нужна. Случай слишком сложный. Не для моего врачебного опыта.
— И все?
— Все. Главный пожелал счастливого пути, ручкой помахал, и я ушла собираться домой.
— Вы сами сказали, случай был сложный. Разве главному врачу не требовалась квалифицированная помощь?
— Ну… — Лаврова пожала плечами. — До этого я из Байгельды в Капчагай больного с разрывом капсулы селезенки привезла. Врач приемного покоя кричал, что я ненормальная. Человек мог умереть в дороге от внутреннего кровотечения. Мне тогда просто повезло. С тех пор я с корифеями не спорила.
— Как вы считаете, такие повреждения у пострадавшей могли быть вследствие автотравмы?
— Не знаю, — Лаврова задумалась. — Трудно сказать. Если бы я знала больше…
— Что за люди были с главным врачом?
— Русские. Один высокий, другой пониже.
— Гражданские?
— Одеты в гражданскую одежду, а так, кто их знает, может, военные. Там же рядом гарнизон. Кстати, один из этих двоих был лидером.
