Во сне раздался звонок телефона, во сне же было произнесено “алло”.
– Алло, Сидамон, милый, здравствуй! Алло, ты меня слышишь?- раздался в трубке тревожный женский голос.
– Слышу,- равнодушно пробормотал Сидамон.
– Сидамон, ты меня слышишь? С тобой говорит Марина. Я звоню из аэропорта. Нас здесь остановили по транзиту. Наш рейс вылетает через час.
– Какая Марина?
– Одноклассница, вспомни!
– Не знаю я никакой Марины! И вообще перестаньте все волноваться, уже полночь.
Он бросил в раздражении трубку.
– Идиотка! Видите ли, она Марина, а я Сидамон. Ну и что теперь из того.
Он опять стал погружаться в дремоту, ему снился голос позвонившей ему некой Марины. И вдруг что-то всколыхнуло его, сжало сердце, властно нахлынули сомнения, голос показался знакомым и близким.
– Не может быть.
– Но с какой тогда стати она назвалась Мариной?
– И вообще никакая Марина со мной не училась.
– Но этот голос?
– Все равно, за час до аэропорта не добраться. И вообще какая-то чушь.
Он включил ночник, приподнялся на локтях, закашлялся.
– О моя голова, где ты? Все это ложь и провоцирование больного.
Он принял губами белую таблетку и запил ее остатком чая. Это помогло на секунды отвлечься от мыслей.
– Лекарство запивают простой водой,- мелькнуло в голове наставление.
– Знаю,- огрызнулся он на себя, выключая ночник.
– Все это бред, ночной жуткий бред. Проклятая голова, до утра она расколется на сто частей.
Он повернулся набок, подбил под головой подушку, пожелал себе по обычаю спокойной ночи и сладкого сна.
Через пару минут из подъезда Сидамона выходил высокий, худощавый человек в шляпе и в плаще, из-под воротника которого темнел шарф. Он взглянул на звездное небо и без труда отыскал луну.
– Сегодня новолуние,- подумал он,- говорят, как неделю встретишь, так ее и проведешь.
Подтянув воротник и опершись на палку в правой руке, человек медленно пошел вниз по невысоким пологим ступеням.
Его сухое покашливание все слабее и слабее нарушало ночную тишь.
ВСЕ ПРОЙДЕТ
Лучше быть жертвой, чем палачом.
А.П.Чехов
– Нет, не могу больше, мочи нет нести этот груз. Я и прежде страдал от такого состояния, но не понимал, от чего оно происходит.
– А сейчас?
– Сейчас страдаю вдвойне. Оказывается, все, что происходит со мной, вокруг меня,- объективная реальность. Теперь я уяснил, что это так и должно быть.
– Все приносит и уносит время!
– Вот именно! Объективная реальность – она и наводит на меня грусть, печаль и тоску. Она же надвинула мне на душу столь тяжелый камень, что нести его с каждым разом все труднее.
– Не только ты в таком положении, Ник.
– Погоди, Саломка, не уходи. Немного поговорим.
– Мне надо идти.
– Ну, пожалуйста.
– От этого легче не будет.
– Словно земля уходит из-под ног. Сердце вздрагивает, как в самолете от резких перепадов, и тошнит, как после тяжкой тряски.
– Рановато тебе допускать такие чувства, Ник. Ты еще молодой. Все лучшее у тебя впереди, поверь мне.
– Как и худшее. Хм! Держу пари, ты меня обманываешь, так же, как в свое время обманывали и тебя.
Саломе закурила. Она сидела в пальто и готова была встать и уйти, как только ее отпустит Ник.
Впрочем, удерживал ее не только Ник. Ей давно надо было идти, а ноги не повиновались.
– До чего же мы, люди, привыкли друг другу врать,- продолжал Ник. – Даже в благих делах без врак порой не обходимся.
Саломе глубокими затяжками выкуривала “свою жизнь”, наполняя легкие ее “ароматом”. Теплый, белый, светлый дым ложился на душу холодом, болью, черным смогом и тревогой от еще вроде незнакомого, непонятного утомления.
– Займись делом, Ник,- посоветовала Саломе, потушив сигарету о стеклянную пепельницу, с такой тяжестью, вздохом и болью, что Нику стало еще мрачнее.
– Черт его знает,- подумал он,- прямо какое-то темное царство.
– Займись делом, и все пройдет,- повторила Саломе, приподнимаясь со стула. Нехотя, неторопливо направилась к двери, словно чувствовала и с трепетным интересом ждала от Ника чего-то смутно угадываемого и таинственного. Силилась незаметно вытянуть из него слова, которых он никогда ей не говорил, но которые ей виделись за его душой.
Сильная рука Ника остановила ее движение.
– Подожди, я никак не решусь, пойми.
Сердце Ника снова вздрогнуло и затрепетало.
– Ты о чем,-будто не догадываясь, осведомилась Саломе.
Они взглянули друг другу в лицо.
– Ты чего смотришь?
– Разве ты не тоже самое делаешь?
Ника вновь настигла печаль.
Частые и крупные поражения, случавшиеся в его жизни, приучили его примиряться не только со своей невезучестью, но и со своими страхами и опасениями, он даже начинал замечать в себе порою то радостное любопытство, которое испытывал, еще когда только ставил себя в положение побежденного, побитого, потерпевшего.
Он разжал руки и неторопливо вернулся к окну. Его подтолкнула туда не собственная нерешительность, а игра Саломе, которую она столь искусно вела. Большой жизненный опыт в таких ситуациях был, конечно, на ее стороне, и она этим пользовалась. В глубине души даже наслаждалась, бравировала таким своим превосходством.
Он же никак не мог разобраться – то ли она его не понимала, то ли понимала и душила свою жертву, доводила до последнего вдоха, пыталась приоткрыть наконец занавес между их отношениями, разрушить альтернативность, неопределенность, неконкретность, абстрактность и шуточность контактирования с еще одним представителем того пола, к которому относилась явно недружелюбно.
У Ника не было выхода, он должен был ей сказать, иначе несказанное могло разнести его изнутри.
– Я думал о тебе все время отсутствия,- решился он негромким голосом приступить.
Саломе перевела дыхание и сделала вид, что это для нее новость.
– Неужели ты не видишь, не чувствуешь ничего? – налетел на нее Ник в раздражении.
– А ты сам? Тоже ничего не чувствуешь и не понимаешь,- так же нервно отозвалась Саломе.
– Так в чем же дело?
– А в чем?
Пауза вновь разъединила их.
Ник отвернулся от ее взгляда, вперился в темные воды реки, протекавшей по самому центру города, и в незатопленные островки в ее русле.
– Я не могу больше так, – жалобно простонал Ник и, не в силах произнести более ничего, торопливо вышел из комнаты.
Долго молча стоял за дверью, пытался унять подступавшие к глазам слезы.
На душе было тяжко, но все же тепло. Он долго толком не мог понять – счастливые ли это минуты ненастья или ненастные мгновения счастья?
– Что это ты задумал, Ник? – строя выражение ни в чем не повинной и не понимающей, что между ними происходит, вышла вслед за ним Саломе.- Ведь я тебе и вправду в мамки гожусь,- проговорилась она, явно опережая события.-Право, ты и вправду сошел с ума! И как такое могло прийти тебе в голову.
Но кому на свете удавалось заглушить чувства, которые сейчас испытывал Ник, назидательным изумлением.
Попытка Саломе кончилась неудачей, Ник легко ее отпарировал.
– Все, Саломка, я приехал!
– Ты можешь погубить нашу дружбу и наши светлые и чистые чувства и отношения,- предостерегла его Саломе.
– Я не в силах снести то, что происходит со мной по твоей и не по твоей вине.
– О своих чувствах не говорят, запомни это. Их молча несут в себе,- со вздохом произнесла Саломе.- Но ты слишком молод и многого не понимаешь.
– Значит, все, что было с нами все это время, – фикция?
– А что было?
– Как? Ничего?
– Ничего.
Это был удар наповал. Все эти последние годы он отчетливо чувствовал, как их чувства тонко, нежно и незаметно ласкались и забавлялись друг другом.
И чувство этого чувства доставляло ему блаженство, испытываемое впервые. Он чувствовал и то, как эти чувства медленно и постепенно наполняли чашу его чувств до самых краев.
Никакое физическое или биологическое блаженство не могло и близко подойти или сравниться с этим блаженством. Он понимал, и что процесс наполнения чаши чувств далеко не бесконечен, что настанет когда-нибудь день или миг, когда эта чаша переполнится и произойдет то, чего он еще не мог предполагать, но что тогда его не волновало. События разворачивались с постепенным втягиванием в сферу чувственных отношений, и он отвечал себе тогда: ”Что будет – то будет”.
– Понятно, я противен тебе, и все казавшееся мне чувством ко мне было чем-то вроде жалости, но в таком случае прибереги ее для себя, она понадобится тебе на будущее,- произнес Ник наступательно, и словно камень упал у него с души.
Счет был явно не в его пользу, он проигрывал ей и тем самым выигрывал у нее. Ему всегда удавались партии проигрышные, он чувствовал в них себя, как рыба в воде, и это ему доставляло удовольствие.
– Я к тебе довольно хорошо отношусь, и очень ценю,- утвердительно произнесла Саломе.
– Весьма признателен и благодарен!
