– Так, значит, тебе наличных денег не доверяют, – заметил юноша, а в другом зале Лили запела:
Мы встретились с ним, это было в толпе.
И не думала я, что ко мне подойдет он.
– Господи Иисусе, неужели никто не может заткнуть рот этой шлюхе! – воскликнул юноша.
– Я дам тебе пятерку, – предложил Хейл. – Это все, что у меня есть при себе. И еще мой обратный билет.
– Билет тебе не понадобится, – сказал юноша.
Я в платье была подвенечном.
С ним поспорить могла белизною…
Юноша в бешенстве вскочил со стула и, дав волю злобному порыву ненависти – к песне ли? к своему ли собеседнику? – швырнул пустой бокал об пол.
– Этот джентльмен заплатит, – сказал он бармену и хлопнул дверью маленького зала. И тут Хейл осознал, что они хотят убить его.
Венок из флердоранжа
Белел у нее в волосах.
Когда мы с ней встретились снова.
И грусть затаилась в глазах.
Посыльный все еще спал, Хейл смотрел на Лили из пустого сверкающего бара и думал: «Я должен выбраться отсюда, я должен выбраться отсюда»; он смотрел на нее печально и без надежды, как будто сама жизнь была только там, в общем зале. Но он не мог уехать, ему нужно было выполнить свою работу, начальство там, в «Мессенджере», очень требовательно, это хорошая газета, за нее следует держаться, и в сердце затеплился огонек гордости, когда он подумал о том, какой длинный путь он уже прошел; продавал газеты на углах, был репортером за тридцать шиллингов в неделю в маленькой местной газетке с десятитысячным тиражом, затем пять лет работал в Шеффилде. Будь он проклят, сказал он себе в порыве храбрости, подогретой еще одной рюмкой виски, если позволит банде запугать его и из-за этого потеряет работу. Что они могут сделать, пока он окружен толпой? Они не посмеют убить его среди бела дня при свидетелях, он в безопасности среди пятидесяти тысяч приезжих.
– Иди-ка сюда поближе, одинокая душа.
Сначала он не понял, что она обращается к нему, но потом увидел, как все лица в общем зале, улыбаясь, повернулись в его сторону; вдруг он представил себе, как легко могла бы банда разделаться с ним здесь, где нет никого, кроме спящего посыльного. Чтобы перейти в общий зал, незачем было выходить на улицу, для этого достаточно было только сделать полукруг, пройти через три двери и пересечь следующий зал «Только для дам».
– Что бы вы хотели выпить? – спросил он с порывистой благодарностью, подходя к полной женщине. «Она могла бы спасти мне жизнь, если бы позволила побыть с ней», – подумал он.
– Рюмку портвейна.
– Один портвейн, – заказал Хейл.
– А вы разве не хотите выпить?
– Нет, – ответил Хейл, – я уже достаточно выпил. Боюсь, меня развезет.
– Ну и что же, ведь сегодня праздник. Выпейте пива за мой счет.
– Не люблю пива.
Он взглянул на свои часы. Час пополудни. Из головы не выходила программа, которую он должен выполнить. Надо оставлять карточки на каждом отрезке маршрута, газета таким образом проверяет его; если он начинает работать кое-как, это всегда становится там известно.
– Пойдем куда-нибудь перекусить, – умоляюще сказал он.
– Послушайте-ка его, – обратилась она к своим друзьям. Ее грудной, насыщенный портвейном смех разносился по всем залам бара. – Как он осмелел, правда? Я просто ушам своим не верю!
– Не ходите, Лили, – отговаривали они. – Он ненадежный.
– Я просто ушам своим не верю, – повторила она, прищурив один глаз, добродушный и ласковый, как у коровы.
Есть способ заставить ее пойти. Хейл когда-то знал этот способ. За тридцать шиллингов в неделю он мог бы подружиться с ней, он нашел бы подходящее слово, подходящую шутку, чтобы увести ее от приятелей и уютно посидеть с ней где-нибудь в кафе. Но сейчас он забыл, как это делается, и не мог найти нужный тон. Ему нечего было сказать, он повторил только:
– Пойдем перекусим.
– Куда же мы пойдем, сэр Гораций? В «Старый корабль»?
– Да, – подхватил Хейл. – Если хотите. В «Старый корабль».
– Слышите? – сказала она, обращаясь ко всем посетителям всех залов, к двум старушкам в черных чепцах, сидевшим в «зале для дам», к посыльному, все так же одиноко спавшему в маленьком зале, и к полдюжине своих приятелей. – Этот джентльмен приглашает меня в «Старый корабль», – повторила она притворно жеманным тоном. – Завтра я буду в восторге, но сегодня меня уже пригласили в «Грязную собаку».
Хейл уныло направился к двери. «Парень, наверное, еще не успел предупредить других. Можно позавтракать спокойно», – подумал он, но тот час, который ему еще предстояло пробыть в Брайтоне после завтрака, был страшнее всего. Женщина спросила:
– Что с вами? Вам нехорошо?
Он перевел глаза на ее пышную грудь; эта женщина была для него как прибежище, как спасительный полумрак, как сгусток житейского опыта, здравого смысла; он взглянул, и у него заныло сердце; но в этом маленьком циничном костлявом существе с обкусанными ногтями и пальцами в чернилах шевельнулась гордость и стала его поддразнивать: «Ах так? Назад, в материнское лоно… она будет тебе матерью… сам ты не можешь постоять за себя…»
– Нет, – ответил он. – Я не болен. Я совершенно здоров.
– У вас какой-то странный вид, – сказала она ласково-озабоченным тоном.
– Я совершенно здоров, – повторил он. – Просто я голоден.
– Почему бы вам не перекусить здесь? – спросила женщина. – Вы не могли бы сделать ему сандвич с ветчиной, Билл? – И бармен подтвердил: да, он мог бы сделать сандвич с ветчиной.
– Нет, – сказал Хейл, – мне надо идти.
Идти. По набережной. Как можно быстрее смешаться с толпой и все время смотреть направо, налево и назад, то через одно плечо, то через другое. Нигде не было видно ни одного знакомого лица, но ему от этого не стало легче. Он думал, что будет в безопасности, затерявшись среди людей, но теперь толпа, окружавшая его, стала казаться ему густым лесом, в котором туземцам легко устраивать засады и разить своим отравленным оружием. Впереди ему ничего не было видно за человеком в летнем костюме, шедшим как раз перед ним, а обернувшись, он уперся взглядом в ярко-красную блузку. Три старые дамы проехали в открытой, запряженной лошадьми коляске; приятный стук копыт замер, словно унося с собой спокойствие. Вот какую жизнь еще ведут некоторые люди.
Хейл пересек дорогу и ушел с набережной. Здесь было меньше народу, он мог шагать быстрее и уйти дальше. На террасе «Гранд-Отеля» пили коктейль, там был изящный тент в ложно-викторианском стиле, увитый лентами и цветами и залитый солнцем, и какой-то человек, по-видимому, сановник в отставке – серебристая седина, напудренные щеки и старомодное пенсне; – сидя над бокалом шерри, медленно и с достоинством провожал уходившую от него жизнь. По ступеням «Космополитена» спускались две шикарные кокотки с яркими медно-рыжими волосами, в горностаевых накидках; близко наклонив друг к другу головы, они, как попугаи, резкими голосами поверяли друг другу свои секреты.
– Дорогой мой, ответила я ледяным тоном, если вы не научитесь делать перманент Дел-Рей, то все, что я могу вам сказать…
Они сверкали друг перед другом остро отточенными, яркими ногтями и хихикали. Впервые за пять лет Колли Киббер опаздывал с выполнением своей программы. У подножия лестницы «Космополитена», стоя в тени огромного, причудливой архитектуры здания, он вспомнил, что кто-то из банды купил номер его газеты. Им незачем было искать его в барах и ресторанах: они знали, где его поджидать.
По мостовой ехал верховой полисмен; красивая, холеная, караковой масти лошадь изящно ступала по горячему асфальту, похожая на дорогую игрушку – такие миллионер покупает своим детям; эта же была просто загляденье; шерсть ее отливала глубоким блеском, как поверхность старинного стола красного дерева, на груди сверкала серебряная бляха; никому и в голову не приходило, что эта игрушка может служить для какого-то дела. Это не пришло в голову и Хейлу, смотревшему, как проезжал полисмен; он не мог обратиться к нему за помощью. На краю тротуара стоял человек, продававший с подноса разную мелочь; у него не хватало почти половины тела – ноги, руки и плеча; и красивая лошадь, проходя мимо, деликатно отвернулась, как вдовствующая императрица.
– Шнурки для ботинок, – безнадежным тоном сказал Хейлу инвалид. – Спички. – Хейл не слушал его. – Лезвия для бритв.
Хейл прошел мимо, и слова эти прочно засели в его мозгу: они вызвали мысль о ране от тонкого лезвия и об острой боли в момент агонии. Так был убит Кайт.
На улице, на расстоянии двадцати ярдов, он увидел Кьюбита. Кьюбит был крупный мужчина с рыжими волосами, подстриженными ежиком, весь в веснушках. Он заметил Хейла, но не подал вида, что узнал его, и продолжал стоять, небрежно прислонившись к почтовому ящику и наблюдая. Подошел почтальон, чтобы вынуть письма, и Кьюбит отодвинулся от ящика. Хейл видел, как он шутил с почтальоном, как почтальон смеялся, наполняя свой мешок, а Кьюбит все время смотрел не на него, а на дорогу, ожидая Хейла. Хейл точно знал, что он будет делать дальше; он знал всю эту компанию; Кьюбит медлительный и всегда держится с ним по-приятельски. Он просто возьмет Хейла под руку и потащит его куда захочет.
