— Смотри не опрокинь, — сказал Бакстер.
Пикник стукнул автомат кулаком в строго определенные места. Что-то щелкнуло, и из краников полились две струйки — одна газировки, другая сиропа. Прежде чем они иссякли, изнутри, перевернувшись, выскочил пустой стаканчик, и сироп облил его снаружи.
— Хитрый дьявол, — сказал Пикник.
— Шизанутый, — сказал Риццо. — Одурел от жары.
Так они говорили еще какое-то время, рассуждая о том о сем, проклиная каджунов и армию, попивая кока-колу и куря сигареты. Наконец Ливайн встал и, засунув руки в карманы, чтобы эффектнее выпятить живот, сказал:
— Ну, я, пожалуй, пойду собираться.
— Погоди, — сказал Пикник, — я с тобой.
Они вышли наружу. Пройдя по гравиевой дорожке, ступили на песчаную площадку и побрели к казарме, обливаясь потом в неподвижном воздухе под лучами палящего желтого солнца.
— Ни минуты покоя, Бенни, — пожаловался Ливайн.
— Господи Иисусе, — сказал Пикник.
Они вошли в казарму, волоча ноги, как каторжане, и когда Капуччи спросил, что случилось, ему в ответ взметнулись два оттопыренных средних пальца[7] — синхронно и слаженно, словно ножки танцовщиц в варьете.
Ливайн достал свой вещмешок и побросал туда рабочую форму, белье и носки. Потом засунул бритвенный прибор и, словно о чем-то вспомнив, заткнул сбоку старую бейсбольную кепку синего цвета. Некоторое время он стоял над мешком, морща лоб. Затем сказал:
— Эй, Пикник.
— Чего? — отозвался Пикник с другого конца казармы.
— Я не могу ехать. У меня увольнение с шестнадцати тридцати.
— Тогда зачем ты собираешь вещи? — спросил Пикник.
— Думаю пойти поговорить с Пирсом.
— Он, наверное, обедает.
— Нам все равно надо пожрать. Пошли.
Они снова вышли под палящее солнце и побрели по раскаленному песку к столовой. Войдя с обратной стороны, они увидели лейтенанта Пирса, в одиночестве сидевшего за столом возле раздачи. Ливайн подошел к нему.
— Я тут вспомнил… — начал Ливайн.
Лейтенант поднял глаза.
— Проблемы с машинами? — спросил он.
Ливайн почесал живот и сдвинул пилотку на затылок.
— Не совсем, — сказал он, — просто у меня увольнение с шестнадцати тридцати, и я подумал, что…
Пирс выронил вилку. Она с громким звоном упала на поднос.
— Что ж, — сказал лейтенант, — увольнение подождет, Ливайн.
Ливайн улыбнулся широкой идиотской ухмылкой, которая, как он знал, раздражала лейтенанта, и сказал:
— Черт, с каких это пор я стал незаменимым человеком в роте?
Пирс раздраженно вздохнул.
— Слушай, тебе прекрасно известна ситуация в роте. В приказе сказано использовать специалистов, классных специалистов. К сожалению, таких у нас нет. Только разгильдяи вроде тебя. Так что придется и тебе заняться делом.
Пирс был выпускником МТИ[8] и прошел обучение в Службе подготовки офицеров резерва. Он только что получил первого лейтенанта и изо всех сил старался не давить на других своей властью. Слова он произносил отчетливо, с суховатым выговором жителя Бикон-Хилла[9].
— Лейтенант, — сказал Ливайн, — вы тоже когда-то были молоды. Я уже договорился с девчонкой в Новом Орлеане, она будет меня ждать. Дайте юности шанс. В роте полно специалистов получше меня.
Лейтенант мрачно улыбнулся. Каждый раз в подобных ситуациях между ним и Ливайном проявлялась скрытая взаимная приязнь. На первый взгляд они друг друга в грош не ставили, однако каждый смутно ощущал, что они ближе друг другу, чем сами могли себе признаться, что их связывают своего рода братские узы. Когда Пирс только прибыл в Таракань и узнал историю Ливайна, он пытался поговорить с ним по душам. «Ты губишь свою жизнь, Ливайн, — говорил он. — Ты же закончил колледж, и у тебя самый высокий КУР[10] в этом долбаном батальоне. А ты что делаешь? Торчишь в самой захудалой дыре в вооруженных силах и отращиваешь зад. Почему бы тебе не поступить в офицерскую школу? Ты мог бы даже попасть в Пойнт[11], если бы захотел. Чего ради ты вообще пошел в армию?» На что Ливайн отвечал с легкой ухмылкой, в которой не было ни тени смущения или насмешки: «Ну, я вроде как решил побыть в шкуре рядового и потом сделать карьеру». Поначалу лейтенанта возмущали такие заявления и он начинал в запале нести околесицу. Потом он просто разворачивался и уходил, не говоря ни слова. В конце концов он вообще перестал разговаривать с Ливайном.
— Ты в армии, Ливайн, — продолжил лейтенант. — Увольнение — не право, а поощрение.
Ливайн засунул руки в задние карманы.
— А, — сказал он. — Ну, ладно.
Ливайн повернулся и, не вынимая рук из карманов, побрел к раздаче. Взял поднос, ложку с вилкой и получил свою порцию. Опять было рагу. По четвергам, похоже, всегда было рагу. Он подошел к столу, за которым сидел Пикник, и спросил:
— Усек?
— Я так и думал, — ответил Пикник.
Они поели, вышли из столовой и около мили молча тащились по песку и бетону, еле волоча ноги; солнце плавило им мозги через пилотки, волосы и черепные кости. Без четверти час они добрались до гаража; остальные связисты собрались возле шести машин с радиостанциями. Ливайн и Пикник забрались в кабину одного из фургонов, Пикник сел за руль, и они поехали вслед за остальными в расположение роты. Остановившись у казармы, забрали свои вещмешки и забросили их в машину.
Колонна машин двигалась в юго-западном направлении, через болотистую местность, мимо полей. Подъезжая к городку Де Риддер, солдаты увидели тучи, собиравшиеся на юге.
— Будет дождь? — спросил Пикник. — Боже праведный.
Ливайн надел темные очки и принялся читать свою книжонку, которая называлась «Болотная девка».
— Чем больше я об этом думаю, — лениво произнес он, — тем больше склоняюсь к мысли набить морду этому лейтенантишке.
— Сучара он, да, — согласился Пикник.
— Точно, — сказал Ливайн, положив книжку на живот. — Иногда мне хочется обратно в колледж. А это хреново.
— Почему хреново? — спросил Пикник. — Да я бы хоть сейчас вернулся в Академию, всё лучше, чем копаться в этом дерьме.
— Нет, — нахмурился Ливайн. — Назад пути нет. Помню, я однажды попробовал вернуться к шлюхе. И тоже вышло хреново.
— Да, — кивнул Пикник. — Ты мне рассказывал. Лучше бы вернулся. Жаль, что я не могу. Вернуться хотя бы в казарму и завалиться спать.
— Спать можно где угодно, — сказал Ливайн. — Я могу.
У самого Де Риддера они повернули на юг. Впереди угрожающе сгущались темные тучи. По обеим сторонам дороги тянулись унылые мшистые болота, источающие зловоние, которые затем сменились неприглядными полями.
— Будешь читать эту книжку после меня? — спросил Ливайн. — Довольно интересно. Как раз про болота и про шлюху, которая там живет.
— Правда? — сказал Пикник, мрачно глядя на едущий впереди фургон. — Хотелось бы мне найти девчонку в этих местах. Построить себе избушку посреди болот, где бы меня никакой Дядя Сэм не нашел.
— Еще бы не хотелось, — сказал Ливайн.
— Да тебе самому того же хочется.
— Боюсь, мне это быстро надоест.
— Что тебе неймется, Натан? — спросил Пикник. — Найди себе хорошую девчонку и поезжай с ней на север.
— Армия — моя единственная любовь, — сказал Ливайн.
— Все вы, тридцатилетние, одинаковы. По-твоему, Пирс все еще верит в эту дребедень о сверхсрочной службе?
— Не знаю. Я сам не верю. С какой стати должен верить он? Но я, по крайней мере, прямо говорю об этом. Подожду пока и посмотрю, что выйдет, когда придет время.
Так они ехали около двух часов, оставляя по дороге фургоны, чтобы установить радиорелейную связь с фортом, и к Лейк-Чарльз прибыли только две машины. Ехавшие в первом фургоне Риццо и Бакстер посигналили, чтобы Ливайн и Пикник остановились. Небо уже сплошь затянуло тучами, и подул, ветерок, который холодил тела под отсыревшей униформой.
— Давайте поищем бар, — предложил Риццо. — И подождем, когда приедет лейтенант.
Риццо был штаб-сержантом и считался самым большим интеллектуалом в роте. Он читал такие труды, как «Бытие и ничто» и «Форма и ценность современной поэзии»[12], презрительно отвергая вестерны, эротические романы и детективы, которые ему то и дело предлагали сослуживцы. Он, Пикник и Ливайн часто собирались по вечерам поболтать в ротной лавке или кофейне, хотя обычно говорил в основном Риццо.
Они въехали в город и вскоре обнаружили тихий бар возле школы. В баре было пусто, если не считать пары школьников. Друзья заняли столик в глубине. Риццо сразу пошел в туалет, а Бакстер направился к выходу. «Сейчас вернусь, — сказал он. — Только куплю газету». Ливайн пил пиво, погрузившись в мрачные раздумья, по привычке поджимая губы на манер Марлона Брандо и почесывая под мышкой. В зависимости от настроения он еще время от времени посапывал по-обезьяньи.
