Свечников-первый не знал, что ответить, и поэтому спорить не стал. Он действительно никогда не наблюдал в себе особой любви к детям. В компаниях друзей его всегда раздражало, когда отпрыскам слишком многое позволялось. Например, когда дети не вовремя лезли с разговорами к взрослым или устраивали игры под столом. С племянниками было проще — на правах дядьки он мог и прикрикнуть, и подзатыльник отвесить. Больше всего терпеть не мог, когда мамочки излишне опекали сыновей. В нем всегда закипал молчаливый протест. А однажды он даже пытался объяснить свою точку зрения Галке, жене друга Вовки: мужчину, мол, ждет очень жестокий мир, и чрезмерное сюсюканье делает его не готовым к жизни.
Но Галка только посмеялась над его рассуждениями.
— Вот своих заведешь, тогда и поговорим, — отмахивалась она. — Теоретик!
Малыш покончил с супом. Мать вытерла его рожицу носовым платком и пододвинула тарелку с картофельным пюре и сосисками. Она аккуратно порезала сосиски на маленькие ровные кусочки и разложила их поверх пюре. Между ними завязался небольшой спор. Мать предлагала есть ложкой, но мальчик настаивал на вилке. Он не кричал, не капризничал, а только упрямо крутил головой, зажав вилку в кулачке. Наконец женщина уступила и теперь не отрываясь следила за тем, как малыш орудует опасным прибором.
«Молодец! — чуть не вслух обрадовался Свечников и сразу же одернул себя: — Стареешь, брат! С каких это пор ты стал любоваться детьми? Всегда как огня боялся, что какая-нибудь дамочка окрутит, заявив, что беременна». Сколько друзей Сергея женились «по нужде» и теперь несказанно завидовали свободному как ветер Сереге.
«Просто есть люди, в том числе и дети, от которых исходит светлое обаяние, — успокоил его Свечников-второй. — Так что не кисни».
Свечников поднялся и, чуть прихрамывая, пошел гулять без определенного маршрута.
Ирина с удовольствием постояла под душем — в полдень это единственное спасение от жары. Слегка промокнула тело махровым полотенцем, постирала купальник и Антошкины плавки и вышла на балкон. Отдыхающие уже стекались неспешной струйкой в корпус санатория — на обед. Из общежития обслуживающего персонала хорошо просматривался центральный вход с высокой мраморной лестницей. Ирина постояла, ожидая появления Лизаветы, но нещадная жара довольно быстро согнала ее с удобного наблюдательного пункта. Ирина задернула шторы и взглянула на сына. Антошка сладко спал, раскинув ручки и ножки, на своей раскладушке. Простыня сползла на пол. Ирина собралась было тоже лечь, но не удержалась — подошла полюбоваться спящим сыном. Она с нежностью расправила прилипшие ко лбу мокрые волосики и устроилась на полу, возле раскладушки. Его розовая пятка оказалась прямо напротив ее лица. Она дотянулась губами и тихо дотронулась ими до каждого пальчика. Нога пахла мылом и молоком. Ирина улыбнулась.
— Солнце мое золотое, — прошептала она в душистую пятку, поднялась и, стараясь не шуметь, улеглась на диван.
Несколько минут ее мысли блуждали вокруг сына, вокруг такого знакомого, почти родного южного городка, вокруг институтской подруги Лизаветы и наконец закружились в воронке трепетного дневного полусна.
Ирина так и не поняла — долго она спала или всего несколько минут, когда услышала осторожное царапанье ключа в двери. «Лизавета, — мысленно отметила Ирина и открыла глаза. — Сейчас загремит». Лизавета всегда старалась все делать тихо и неслышно, но получалось как раз наоборот.
Зная, что гости отдыхают после обеда, она изо всех сил старалась не разбудить: вошла на цыпочках, держа в одной руке босоножки, а в другой — целлофановый пакет с продуктами. Пакет был явно перегружен. Заметив, что подруга не спит, Лизавета закивала и молча, вращая глазами, на цыпочках стала пробираться на кухню. Вся эта выразительная пантомима должна была, видимо, обозначать следующее: «Я проберусь потихоньку, чтобы Антошку не разбудить». Но Ирина уже видела, что дно пакета разъезжается, а оттуда ползет полуторалитровая пластиковая бутылка с лимонадом.
— Пакет! — громким шепотом предупредила она и тут же услышала короткий Лизаветин мат — вероятно, бутылка угодила по босой ноге. Следом за лимонадом из дыры полезли апельсины. Ирина подлетела и успела подхватить пару. Наконец Лизавета догадалась поставить пакет на пол.
— Узнаешь Громыхало? — расцвела она в добродушной улыбке.
Ирина обняла подругу и чмокнула в щеку:
— Лизка, как я рада, что хоть ты в этом мире осталась неизменной!
Прозвище Громыхало Лизавета получила еще в студенческой общаге и постоянно его оправдывала. Если она тянулась за учебником через стол, то непременно роняла вазу или чашку с чаем, если она несла сковороду с дымящимися макаронами, то обязательно сшибала на своем пути все стулья и бедром двигала стол.
Было бы несправедливо назвать Лизавету толстой или неуклюжей — вид у нее был очень уютный. Ее пышное тело прямо-таки излучало домашнее тепло. И ее чудная особенность — устраивать шум «на ровном месте» — лишь придавала ей дополнительное очарование в глазах друзей и не раздражала. С Лизаветой было легко и весело. В гостях у Лизаветы не надо думать о том, что ты помял одеяло или испачкал раковину. У нее можно сидеть с ногами на диване, пролеживать по часу в ванне и вообще чувствовать себя как дома.
Хотя Лизаветину малосемейку-полуторку с большой натяжкой можно было назвать домом, но тем не менее здесь всем было хорошо.
— Вы ели? — шепотом поинтересовалась Лизавета. Ирина кивнула:
— Ты знаешь, здесь, на море, у Антошки зверский аппетит. Диву даюсь.
— Ты бы сама больше ела, — отозвалась Лизавета, наливая им обеим лимонад. — Смотреть на тебя страшно. Забыла уже, какая справная была, пока училась? Да и потом… А сейчас поглядеть не на что — шиш да маленько.
Ирина безразлично махнула рукой:
— Нашла что вспомнить. Теперь уж все равно — ешь, не ешь…
— Слушай, а ты наших кого-нибудь видишь? Я ведь сто лет — никого. Раньше каждое лето кто-нибудь наезжал. Теперь уж года три — ни души. — Лизавета очистила апельсин и протянула подруге.
— Вижу некоторых, — задумчиво отозвалась Ирина. — Многие, как я, в коммерцию ударились. Мало кто в культуре остался. Ну, вот Аленка Евстигнеева, правда, директор музыкальной школы. Но ведь у Аленки, слава Богу, муж из крутых. Она может себе позволить…
— А Шурик? Я слышала, что он .. пирожками торгует?
Ирина передернула плечами:
— Ну не сам торгует, конечно. Но точно этим занимается. Крутится. Давно из театра ушел.
— Не представляю. Шурика — не представляю. Без его подвала, без картин его непонятных — с пирожками… Для чего мы все учились?..
Лизавета смотрела в окно и поэтому не уловила тот момент, когда у Ирины сузились зрачки, а пальцы стали нервно шарить в поисках сигарет.
— Лифшиц уехал, — как само собой разумеющееся, сообщила Ирина и встала, чтобы достать сигареты с холодильника.
— Ну, за Лифшица я спокойна. У него и там все будет хорошо, — рассудила Лизавета, — а вот Шурик… жалко…
— А Леву… не жалко? — Ирина закурила.
— Леву? А что — Лева? — Лизавета не шевельнулась, но Ирина видела, что вся ее немая спина ждет ответа.
— Лева пьет. Лизавета помолчала.
— А цирк? Как же он…
— Из цирка его попросили, кажется. Жена уехала. В общем, дела у него неважнецкие.
Лизавета стряхнула минутное оцепенение и попробовала рассмеяться:
— Выходит, я — последняя из могикан. Последний массовик-затейник со славного легендарного курса… Получилось не смешно.
Ирина курила, глядя в окно, и Лизавета захлопотала, взбивая омлет, — скоро проснется Антошка.
— Но вот кого меньше всего я представляю вне нашей суматошной работы, так это тебя, — рассуждала она. — Вот уж кто действительно был генератор идей. Организатор. Не скучаешь?
Но когда она подняла глаза на подругу, поняла, что ляпнула лишнее. Ирина вдавила окурок в пепельницу резким движением, неожиданно выдающим в ней сильную и, возможно, властную натуру.
— А некогда мне скучать! — Глаза ее сверкнули затаенной болью. — Антоха не дает.
Словно услышав, что речь идет о нем, проснулся ребенок. Ирина наспех прополоскала рот лимонадом, схватила дольку апельсина — перебить запах сигарет, и мягкими движениями, с улыбкой на лице пошла в комнату к сыну. Лизавета очистила второй апельсин и двинулась вслед за подругой.
— Проснулся, мужичок? — задорно крикнула она, протягивая ему ароматный фрукт. — А гулять пойдем?
— А Полина где? — протянул мальчик, прижимая к животу апельсин.
— Полина в детском саду. Сейчас все вместе мы за ней и пойдем, — пояснила Ирина, натягивая на него чистую футболку.
— А вечером, — объявила Лизавета, — мы все идем на концерт! — И на вопросительный взгляд Ирины пояснила: — Закрытие «Веселых ноток», сегодня лауреаты выступают, нас начальница бесплатно проведет.
