Выставив вперед нож, Сэт начинает:
- Я не причиню тебе вреда.
Продолжаю медленный "шажок-стоп-шажок" вниз по лестнице.
Сэт говорит:
- Давай здесь никто никого не будет убивать.
И какое это дежа вю.
Точно с таким выражением Манус спрашивал меня, получила ли я оргазм. Не слова, но сам голос.
Сэт говорит сквозь промежность Эви:
- Я только спал с Эви, вот и все.
Какое дежа вю.
"Пойдем кататься на лодке". Тот же самый голос.
На столе около телефона лежит блокнот и карандаш для записей.
Сэт говорит:
- В тот же миг, когда о тебе услышал, я понял, что это сделала Эви.
Удерживая ружье одной рукой, я пишу в блокноте:
"снимай колготки".
- То есть, не надо меня убивать, - продолжает Сэт. Тянет колготки за пояс. - Я как раз и был тем, из-за чего Эви в тебя стреляла.
Прохожу способом "шажок-стоп-шажок" последние десять футов к Сэту и подцепляю концом ружейного ствола пояс колготок, стягиваю их с лица и квадратной Сэтовой челюсти. Сэт Томас, который в Ванкувере, в британской части Колумбии, был Альфа Ромео. Альфа Ромео, который был Нэшем Рэмблером, бывшим Бергдорфом Гудменом, бывшим Нейманом Маркусом, бывшим Саксом Пятая-Авеню, бывшим Кристианом Диором.
Сэт Томас, которого когда-то давно звали Манус Келли, мой жених из рекламного телемарафона. Я не могла до сих пор рассказать вам, потому что хотела, чтобы вы поняли, каким это было для меня открытием. Клянусь. Мой жених хотел убить меня. Даже будь он настолько мудаком, - я любила Мануса. И я все еще люблю Сэта. Нож - он и есть нож, - и я обнаружила, что несмотря на все уже случившееся, у меня по-прежнему осталась бесконечно-недобитая возможность ощущать боль.
Именно с этой ночи мы вместе отправимся в дорогу, и Манус Келли в один прекрасный день станет Сэтом Томасом. В промежутке, в Санта-Барбаре, Сан-Франциско, Лос-Анджелесе, Рино, Буазе и Солт-Лейк Сити Манус будет другими мужчинами. Между той ночью и нынешней, когда я лежу в постели в Сиэтле и по-прежнему в него влюблена, Сэт побывает Лэнсом Корпорэлом и Чейзом Манхэттеном. Он будет Дау Корнингом, Геральдом Трибьюном и Моррисом Коудом.
Все со благоволения Проекта Реинкарнации Свидетелей Брэнди Элекзендер, как это называет она сама.
Имена разные, но всем этим мужчинам дал начало Манус Который-Хотел-Меня-Убить.
Мужчины разные, но всегда одни и те же хорошие манеры особого уполномоченного полиции нравов. Все те же мощно-голубые глаза. "Не стреляй" - "Пойдем кататься на лодке", - все тот же самый голос. Разные прически, но извечно черная сексуальная псиная шерсть.
Сэт Томас - и есть Манус. Манус, который дурил меня с Эви, - но я и сейчас люблю его настолько, что готова скрыть любое количество эстрогеновых добавок в его пище. Настолько, что я готова на все, лишь бы его уничтожить.
Вы думаете, что теперь я стала умнее, ага? Зачетов в колледже под шесть сотен, слушайте, я уже просто обязана быть умнее. Я могла бы уже стать врачом.
Прости, мам. Прости, Бог.
Переключимся на то, как я чувствую себя полной дурой, когда пытаюсь удержать возле уха одну из телефонных трубок-саксофонов Эви. Брэнди Элекзендер, королевы облома во всей красе, нету в телефонном справочнике. Я знаю только, что она живет где-то в центре, в Конгресс-Отеле в угловом номере с тремя соседками:
Китти Литтер.
Софондой Питерс.
И веселенькой Вивьен Ва-Вэйн.
Также известные как сестры Реи, - трое ребят-трансвеститов, которые молятся на нашу фирменную королеву высшего сорта, но готовы перебить друг друга за лишнее место в шкафу. Вот и все, что мне рассказала королева Брэнди.
Мне бы переговорить с Брэнди, но я звоню предкам. Уже успев закрыть жениха-убийцу в платяной кладовке, - а когда его туда загоняю, внутри снова моя прекрасная одежда, вся растянутая на три размера. Все шмотки, на которые я зарабатывала в поте лица. После таких дел мне обязательно нужно было кому-то позвонить.
Я не могла просто взять и пойти спать, по очень многим причинам. И вот я звоню, мой звонок летит через пустыни и горы, к месту, где мой отец берет трубку, и лучшим чревовещательным голосом, на который я способна, старательно обходя согласные, что без челюсти не произнести, говорю ему:
- Гфлерб сорлфд квортк, эрд сайрк. Срд. Эрд, кортс дэрк сайрк? Кирдо!
Похоже, телефон мне больше не друг.
А отец отвечает:
- Пожалуйста, не вешайте трубку. Дайте я позову жену.
Говорит в сторону:
- Лесли, вставай, против нас тут наконец преступление нетерпимости.
И на заднем плане голос моей матери:
- Не надо с ними говорить. Скажи только, что мы любили и берегли нашего погибшего ребенка-гомосексуалиста.
Сейчас полночь. Они, наверное, в постели.
- Лот. Ордийл, - изрекаю я. - Сэрта иш ка алт. Сэрта иш ка алт!
- На, - голос отца уплывает вдаль. - Лесли, сама им выдай что к чему.
Золотой саксофон тяжел и излишне театрален, как бутафория, будто в этом звонке и так мало драмы. Сзади из кладовки орет Сэт.
- Пожалуйста! Не звони в полицию, пока не переговоришь с Эви!
Потом из телефона - "Алло?" - и это моя мама.
- В мире хватит простора для того, чтобы все мы жили в любви друг с другом, - рассказывает она. - В сердце Господа нашего достаточно места для всех Его детей. Геев, лесбиянок, бисексуалов и сменивших пол. Будь это хоть анальный секс, еще не значит, что это не любовь.
Говорит:
- Я слышала о вас много печального. Мне хочется помочь вам разобраться в подобных вещах.
А Сэт орет:
- Я не хочу тебя убить! Я был здесь, чтобы разобраться с Эви за то, что она с тобой сделала! Это была просто самозащита.
В телефонной трубке в двух часах езды отсюда сливается вода в туалете, и потом голос моего отца:
- Ты еще говоришь с этими психами?
А моя мама:
- Так здорово! Кажется, один из них только что говорил, что хочет нас убить.
И Сэт орет:
- Это Эви в тебя стреляла!
Потом в трубке голос моего отца, ревущий так сильно, что приходится держать ее от уха подальше, он кричит:
- Это вас, вас надо всех перестрелять! - ревет. - Из-за вас умер мой сын, извращенцы проклятые!
А Сэт орет:
- С Эви у меня был только секс, и не больше!
Может, мне вообще выйти из комнаты, или взять да передать трубку Сэту?
Сэт говорит:
- Ты же не думаешь, что я смог бы взять и зарезать тебя во сне.
А в трубке отец кричит:
- Только попробуй, мистер! У меня здесь ружье, и я буду держать его заряженным под рукой день и ночь, - говорит. - Мы не позволим вам издеваться над нами, - продолжает. - Мы гордимся, что мы родители погибшего сына-гея.
А Сэт просит:
- Пожалуйста, положи трубку.
А я пытаюсь сказать:
- Ахт! Оахк!
Но отец уже положил.
В личном запасе людей, способных мне помочь, осталась только я. Ни лучшей подруги. Или бывшего парня. Ни докторов с сестрами-монашками. Может, остается полиция, но не сейчас. Еще не время обернуть всю эту кучу дерьма в чистенький служебный пакет и браться за свою неполноценную жизнь. Навсегда остаться жуткой и невидимой, навсегда подбирать осколки.
Дела по-прежнему оставались в полном хаосе и подвешенными в воздухе, но я еще не готова была их обустраивать. Моя зона комфорта росла с каждой минутой. Моя предельная планка для драмы поднималась все выше. Пришло время отрываться. Казалось, я могу творить что угодно, и это еще только начало.
Мое ружье заряжено, и у меня был первый заложник.
Перенесемся в последний раз из всех, что я приходила домой навестить предков. Это был мой последний день рождения перед происшествием. При том факте, что Шейн по-прежнему мертв, я не ждала подарков. Не ждала торт. В этот последний раз я пришла домой только чтобы повидать их, моих предков. Рот у меня еще на месте, поэтому не ожидалось срывов при мысли, что придется задувать свечки.
Дом, коричневый диван и кресла в гостиной, все по-старому, кроме окон, которые отец крест-накрест заклеил липкой лентой. Мамина машина не на въезде, где обычно бывала припаркована. Машина заперта в гараже. На парадной двери тяжелый засов, которого я не припомню. На парадных воротах большой знак "Осторожно, злая собака" и знак поменьше, насчет домашней сигнализации.
Только подхожу к дому, мама тут же загоняет меня внутрь и говорит:
- Не приближайся к окнам, Шишечка. Уровень преступлений нетерпимости в этом году вырос на шестьдесят семь процентов по сравнению с прошлым.
Учит:
- Когда вечером стемнеет, постарайся, чтобы твоя тень не падала на шторы, чтобы снаружи тебя не было видно.
Она готовит ужин при свете фонарика. Когда я открываю печку или холодильник, она тут же впадает в панику, оттесняет меня в сторону и закрывает все, что бы я ни открыла.
