И все же я привык к сказкам и мифам: в детстве мама меня часто ими потчевала.
Она устраивалась у моей кровати – а иногда даже оставалась стоять, чтобы удобнее было играть роли, – и рассказывала о богах, богинях, героях древних сказок. Я шел по лесу следом за Красной Шапочкой. Я будил Спящую красавицу. Я знал абсолютно все об Актеоне и его собаках, о Ликаоне, превращенном в волка. По моему мнению, каждый встречный-поперечный, любой пришедший на прием пациент может оказаться Зевсом, прикинувшимся нищим, или Афиной в гриме старушки. Конечно, это вносит некоторую неразбериху в мои отношения с реальным миром… К пьянице, поступившему в больницу в четверг вечером, относишься куда уважительнее, если подозреваешь, что на самом деле он – бог, спустившийся с Олимпа, чтобы испытать твою доброту и щедрость души.
Тем утром заскорузлый указующий перст богов был направлен на месье Зенона, человека-гриба. Он вернулся из Германии. Меланома с обширным метастазированием. В Мюнхене попытались прибегнуть к крайним мерам. Экспериментальный метод лечения. Провал.
Болезнь поразила легкие. Ему суждено было умереть от удушья. Он сам стащил куртку, с пуловером справился с трудом, снять рубашку мы ему помогли.
Так впервые я столкнулся с врагом лицом к лицу.
О нем говорят, присваивают степени, фотографируют на рентгеновском аппарате, но его никто не видит. Поначалу он крошечный, прячется в клетках, и обычно замечают только его последствия.
Вот и у месье Зенона раковые клетки разъели кости, обглодали внутренние слои кожи и эпидермис и вырвались наружу. Из-под соска, захватывая подмышку, вдоль выемки грудной клетки до самого пупка свисали три огромных черных колбасы. За неделю, если месье Зенон выживет, они вырастут до бедер, словно ядовитые грибы, из которых сочится горькая багровая жидкость.
В следующий раз, когда у меня будет больной с этим диагнозом, я спроецирую на него эту картину. Не важно, где располагается поле сражения – в молочной железе, яичнике, желудке или толстом кишечнике… Враг все тот же: я видел его нынче утром.
Я попытался помочь человеку-грибу, стараясь не думать о пациентке из седьмой палаты. Хуже всего, когда один больной напоминает вам о другом.
10 часов,
боксы 6 и 3
Бокс номер 6: пожилая мадам Харибда недовольна тем, что ей приходится ждать. Со стариком Сциллой из третьего бокса я уже почти закончил: ему хотелось поскорее уйти. Мне следовало поторапливаться:
• первая готова была меня растерзать, поскольку уже отчаялась дождаться врача;
• второй злился, поскольку хотел сейчас же выписаться домой.
В бокс мадам Харибды вошла ее дочь.
Я подумал: “Классно! Сейчас она успокоит свою мамашу!”
Не тут-то было.
Она подхватила жалобную песнь матери, и теперь они голосили хором.
Наконец я разделался с дедом Сциллой и вернулся к бабке Харибде.
Обе встретили меня, сердито ворча, но, что удивительно, у первой лицо перекосилось в злобной гримасе, а у второй на нем светилась чуть заметная улыбка.
Бабушка Харибда вопила:
– Нет, как вам это нравится?! Я целый час валяюсь на этой неудобной кровати, весь хребет себе отлежала, ни попить, ни поесть не принесли, не дают ни писать, ни какать… Хватит, надоело!
Дочь поднялась со стула и подошла ко мне вплотную, повторяя слово в слово:
– Как вам это нравится? Она целый час валяется на этой неудобной кровати, весь хребет себе отлежала, ни попить, ни поесть ей не принесли…
Вдруг она наклонилась поближе и почти неслышно прошептала:
– Удачи! – Затем громко продолжала: – Не дают ей ни писать, ни какать… Хватит, надоело!
Как это здорово, когда можно всю жизнь оставаться маленькой девочкой.
11 часов,
в лифте
Человек-гриб с его “новым” телом все время стоял у меня перед глазами.
Небольшой урок анатомии для новичков: у человека две руки и две ноги. Посередине живот, органы размножения и голова.
Голова нужна, чтобы радоваться и страдать.
Покройте все это кожей – получится что-то вроде картошки.
Еще один урок для новичков, на сей раз по патофизиологии: люди болеют. Болезни бывают острые и хронические, но результат один и тот же. В теле происходят изменения. Болезнь – наглядная картина человеческой приспособляемости. Род человеческий способен к метаморфозам, и этого не скрыть. В больнице мы постоянно наблюдаем всяческие видоизменения. В коридорах, над гипсовыми подвесными потолками и в вентиляционных трубах обитают бледные божества: они тихо переговариваются, воздевают перламутровые руки, поднимают бровь – и трансформация начинается, совершается медленный, неуловимый алхимический процесс. Они завладевают плотью, преображают ее, коснувшись губами. Этот ядовитый поцелуй создает новые очертания в анатомическом атласе человека. Галактус, например, постепенно превращается в менгир. Месье Зенон стал напоминать дрожжи. Да, руки и ноги, а также живот, гениталии и голова, которая нужна, чтобы радоваться и страдать, – все по-прежнему на месте, только целостность нарушилась. Кожа приобрела другой цвет и текстуру. Иногда истаивают мышцы, а порой они затвердевают. Шарниры ржавеют, движение затрудняется. Суставы становятся зубчатыми колесами. Болезнь, словно произнесенное наугад колдовское заклинание, превращает человека во что-то иное – в дерево, цветок, ручей, фрукт, животное. Овидий в “Метаморфозах” ничего не выдумал: сходил в лечебницу и потом поэтично описал то, что там увидел. Он был не поэт, а натуралист.
Есть боги. Есть герои. А между ними – полубоги. Например, шеф Викинг. Высокий мужчина со светлыми бровями, которые кажутся совершенно белыми.
Я столкнулся с ним в дверях лифта.
– Амели мне сказала, что ты собираешь разные байки. У меня кое-что есть. Но рассказывать буду САМ!
Эхо его голоса все еще сотрясало коридор грохотом катящихся камней, а он уже сидел у кровати моей пациентки.
– Он хорошо придумал, этот парень, – сообщил он, указывая на меня пальцем. – Байки я люблю. Все любят. У меня есть смешные и не очень смешные. Я вам все расскажу, даже грустные, почему бы нет?
Жар-птица разглядывала его вполне доброжелательно. Когда он вошел в палату, горизонтальная ось координат съежилась. Для пациентки это не имело значения: она уже начала медленное восхождение по вертикали, отделяющей мертвых от живых. Шеф Викинг и она были созданы, чтобы понимать друг друга…
Стоя в сторонке, я слушал его. Однажды его вызвали на дом к “перевозбужденному” пациенту (правда, удачное слово?).
Тут два варианта: либо шеф Викинг не любит “перевозбужденных” пациентов, либо… Нет, пожалуй, второго варианта нет: шеф Викинг их не любит.
Он вошел в комнату. У пациента в полном разгаре приступ агрессии (если в словах “приступ агрессии” поменять довольно много букв, получится “он буянит”).
Типа “сейчас разобью этот хренов телевизор, переверну шкаф, а вы все гады и вообще козлы”.
Шеф Викинг на глазах у остолбеневшей медсестры схватил пациента в охапку, швырнул его на кровать, и пока он там барахтался, накрыл его диванной подушкой и… уселся сверху:
– Закрой пасть! Сейчас же! Иначе задохнешься.
Медсестра перепугалась:
– Доктор, что вы делаете?
– Лечу его.
Пару минут спустя пациент, став тихим и сговорчивым, смиренно проводил бригаду до самой машины.
Думаете, он вел себя жестоко? Шеф Викинг – это шеф Викинг, а не генерал Бэмби или директор Динь-Динь.
Нет, он не кто-нибудь, а ШЕФ ВИКИНГ.
И это работает!
Пациентка из седьмой палаты, ничуть не робея, привела свой довод:
– “Мудрость не имеет нужды в насилии”. Так сказал Толстой[21].
Он подхватил:
– Мудрость без насилия? Согласен. Но не с психами. Тут, чтобы достичь цели, нужно быть очень искусным и обладать приличными манерами. Я далек от искусства, и с манерами у меня проблема!
Я заметил, что он доверяет прекрасной незнакомке, и это меня не удивило: в одном шаге от великого перехода все условности и запреты отменяются. Тем, кто одной ногой в могиле, все мы не чужие.
Шеф Викинг прочистил горло, и его взгляд затуманился. Я догадался: сейчас он расскажет ту самую историю… которую тяжело вспоминать.
Двадцать пять лет назад – он тогда был совсем молодым врачом – его вызвали на дорожную аварию. Надо было это слышать: его тембр, паузы между словами, мучительные попытки сглотнуть слюну, словно в горле колючая проволока… Он держал эту историю в заточении.
Целых двадцать пять лет?
Нет, это случилось вчера. И правда, для него это случилось вчера, двадцать пять лет тому назад.
