На сцене появляются Фроттис, интерн, и мадам Каллас, пациентка: она будет петь.
Мадам Каллас, двадцати семи лет, обратилась по поводу болей во влагалище и выделений с неприятным запахом.
Они пока этого не знают, но трагедия уже началась.
Фроттис сегодня сильно опоздала, осталась без завтрака. Пациентов слишком много, а значит, останется и без обеда. Она устала, к тому же пациентка – женщина неприятная (“Не люблю врачей, больницы, вы слишком молоды, чтобы изображать доктора…”).
Близилось неотвратимое. Фроттис натянула перчатку, вспоминая наставления профессора: “Чтобы пациентка хорошо перенесла вагинальное обследование, нужно неотрывно смотреть ей в глаза – в этом весь секрет”.
Примерная ученица, Фроттис в точности последовала совету: не спуская глаз с пациентки, протянула руку, подцепила каплю смазки и приступила. Пациентка тоже смотрела на нее. Они могли бы играть в “Замри – отомри”: “А кто первый отомрет, тот получит шишку в лоб”. Но это выглядело бы странно, ведь это была не игра.
В действительности всем стало не до смеха, потому что на этом представление закончилось – acta fabula est.
(То, что произошло потом, было слишком печально, чтобы рассказывать об этом; пусть читатель сам додумает, когда поймет, какая драма разыгралась на подмостках.)
Какой урок извлекла Фроттис из этого эпизода?
Смотреть пациентке прямо в глаза – это хорошо, но перепутать смазку с водно-спиртовым гелем – это, наоборот, плохо. И больно. Пациентка запела. На латыни.
Первый этаж,
Амели
Моя коллега приступила к работе в кабинете амбулаторного приема.
Гармония М., тихое хрупкое существо, обратилась к нам по поводу кожной сыпи. Странное сочетание экземы и псориаза. Высыпания по всему телу.
– Это появилось неделю назад. Начальник снова накричал на меня и – бац!
Она сняла перчатки, помахала руками.
Не помогали ни кремы, ни лосьоны. Несчастная страдала, потому что не могла послать своего шефа куда подальше.
Их много, этих тиранов, мужчин и женщин, шишек на ровном месте, микроскопических повелителей неведомо чего. Они угнетают других, гнут их в бараний рог, наслаждаясь собственным садизмом.
Две недели назад она заметила, что кожа стала шелушиться.
– Он наорал на меня, потому что я не сложила почту в алфавитном порядке. И что мне было делать, доктор?
Амели подмывало сказать: “Убить его и закопать труп в лесу”, но это не согласовывалось с должностными инструкциями врача, которые сочиняют вышестоящие инстанции.
– Смотрите, какой ужас! Как змеиная чешуя! Я так испугалась…
– Пошлите его к чертовой матери.
– Не могу. Он же мой начальник, это грозит серьезными последствиями.
Будь я на месте Амели, я бы не стал давать советы. Ведь я сам уже в который раз обещаю себе послать ко всем чертям шефа Мегафона. Безуспешно. Самые болтливые львы – не всегда самые храбрые. Амели, не моргнув глазом, продолжала:
– Серьезна только смерть. Он вам отравляет жизнь, а значит, вы сейчас придете к нему и скажете: “Пошел к черту!”
И повторила, чтобы усилить впечатление:
– Серьезна только смерть, мадам, а жизнь полна неожиданностей. Сегодня вы пошлете его куда подальше и станете для него неожиданностью.
Гармония, наконец набравшись решимости, проговорила:
– Хорошо, я это сделаю. Уже пора.
Амели рассудила справедливо: стоит ли покрываться чешуей и превращаться в змею, если не хочешь укусить?
Изучая эмбриогенез, мы узнали, что и нервная и кожная ткани имеют общее происхождение – они развиваются из наружного зародышевого листка. А значит, все, что мы чувствуем, все, что с нами происходит, долго скрывать невозможно. Все проступает на коже.
Хирургическое отделение, третий этаж,
Пуссен
Мы порой привязываемся ко всяким мелочам. А в медицине эти мелочи иногда прочно связаны с нашей собственной персоной.
Возьмем, к примеру, мошонку.
Месье Меркурий, тридцать шесть лет. Госпитализирован накануне по поводу перекрута яичка (тут нечего объяснять, все и так понятно).
Решения может быть только два: либо вручную исправить ситуацию, либо вскрыть мошонку и посмотреть, не почернел ли мистер Бин (так я зову яички). Если мистер Бин почернел, значит, уже поздно и машинку для производства детишек придется удалить.
Очень редко, но такое случается…
Каково же преимущество мистеров Бинов? Их двое!
Пуссен осматривал месье Меркурия на следующий день после операции. Он метался и крутился в кровати, наверное, хотел задать вопрос, но не решался. Пуссен чувствовал, как он волнуется… Пуссен, добрая душа, заговорил первым:
– По-моему, вы хотели у меня что-то спросить. Давайте, мы же с вами мужчины.
Тот смущенно пробормотал:
– Меня вчера хирург прооперировал, но сегодня я его не видел, а поскольку боюсь трогать повязку, то не знаю…
Пуссен все понял и испуганно спросил:
– Не знаете чего?
Пациент выдохнул:
– Отрезали ли мне яичко…
Ой!
– ОНО на месте, месье, ОНО по-прежнему на месте…
Послышался вздох облегчения.
Третий этаж, гастроэнтерология,
Анабель
У нее пациент – месье Жозеф семидесяти трех лет, на пенсии, дедушка, страдает диабетом. Бывший плотник. Всю жизнь пилил. Поленья, бревна, доски. Потом пришли в негодность пальцы ног: месье Жозеф махнул рукой на свой диабет. И ему удалили пальцы – сначала на левой ноге, потом на правой. Ой!
Два месяца спустя настала очередь предплюсневых костей.
Он сказал:
– Будет непросто…
Шесть месяцев спустя отрезали стопы до лодыжек. Сначала левую, потом правую. Ой!
Месье Жозеф сказал:
– Будет очень непросто…
Логическое продолжение: ноги. Сначала левая голень, затем правая. Ой!
Месье Жозеф сказал:
– Будет трудно…
Для персонала тоже: чем больше от него отрезали, тем труднее становилось его носить, труднее мыть, перевозить… Кроме того, все любили месье Жозефа и не хотели, чтобы его нарезали тонкими ломтиками.
Однажды пришлось отрезать ему ноги выше колен. Чем больше его подрезали, тем больше он удивлялся:
– Ну и чего? Я тут гадаю, чего еще сегодня хирург отчудит? Невозможно…
С этим-то вопросов нет: хирурги всегда что-нибудь придумают.
Невозможно? Да, спокойно смотреть на то, как меняется схема твоего тела. Видеть, как от тебя отрезают ветку за веткой, как ты медленно превращаешься из деда / пенсионера / бывшего плотника в человека-бонсай.
13 часов,
наверху, палата 7
Она попросила принести книги. О приключениях. Чтобы были лошади, принцессы в беде, мерзкие злодеи, мрачные замки на фоне грозы.
– “Граф Монте-Кристо”?
Она расхохоталась:
– У тебя поменьше не найдется? Я же до конца не дочитаю.
Я предложил ей Жюля Верна.
В конце концов она выбрала поэзию:
– В ней есть все, а чего не хватает, я сама придумаю. Пабло Неруда написал: “Хочу сотворить с тобою то, что весна сотворяет с дикой вишней в лесу”[24]. Хотела бы я, чтобы мне кто-нибудь такое сказал.
Цитату я на всякий случай запомнил: пригодится, когда встречу достойную особу.
Я принес ей то, что оказалось под рукой, – томик Нерваля.
– Ты, Дафна, помнишь ли пленительный рассказ
Под сенью сикомор, под миртом, под оливой,
У лавра белого или под робкой ивой –
Ту песню, что любовь начнет несчетный раз?[25] –
– прочитала она, потом закрыла книгу и спросила: – Что ты будешь делать, когда все истории закончатся? Кем ты станешь?
– Истории не закончатся никогда!
– У всех историй есть конец. У моей тоже. Что ты будешь делать? Начнешь рассказывать снова, ведь правда?
– Ладно.
– Скажи.
– Начну снова.
14 часов,
наверху, палата 7
Еще она захотела послушать музыку, “но только не классику”.
– Она слишком торжественна я. Принеси мне Beach Boys. Или The Mammas and the Papas.
Я подчинился. Звуки лились, Эллиот Касс пела о своей маленькой мечте.
Боба Дилана она отвергла.
– Вы сами не знаете, от чего отказываетесь.
– Знаю, от Боба Дилана. Включи музыку погромче.
– Какую?
– Самую энергичную. Чтобы барабанные перепонки лопались!
Нацепив большие наушники, она слушала, качая головой, затем прокричала, думая, что говорит тихо:
