– Ни картин, ни материалов? – решил уточнить он.
Хуберт заверил, что выставку он подготовит на месте, а необходимые материалы тоже найдутся здесь.
Арно согласился:
– Наверху, на чердаке, осталось кое-что от прежних выставок, можешь взглянуть. – Он схватил одну из картонок с диапозитивами и пошел вперед. – Пока что ты здесь единственный гость. Мы закрывались на зиму, открылись лишь пару дней назад. Зато ты можешь выбрать себе любую комнату!
Арно продемонстрировал ему все комнаты поочередно, и Хуберт остановился на большом, почти пустом помещении, подальше от администрации. Помимо кровати и комодика из темного дерева там имелись письменный стол да два глубоких старых кресла, но ни телевизора, ни телефона не было.
– Если надо позвонить, приходи запросто ко мне в кабинет, – пояснил Арно. – Мобильная сеть здесь, в ущелье, почти не ловится.
Хуберт взглянул на свой телефон: действительно, сети нет как нет. Арно сказал еще, что вечерами Хуберт будет один во всем здании. Волоком затащил из коридора принесенную им картонку, поставил на пол посреди комнаты. И тут же неожиданно ушел, так что Хуберту пришлось самому ходить к машине за остальными вещами. Шкафа в комнате не было, поэтому он так и оставил одежду в раскрытом чемодане и вообще ничего распаковывать не стал. Сел на кровать и просто посидел некоторое время. Вдруг ему вспомнилось, как однажды его отправили в летний лагерь, в горы, вместе с оравой совершенно незнакомых ему ребят. Перед обедом автобус остановился возле большого белого здания, и все мальчишки, уже побывавшие здесь, ринулись по комнатам занимать лучшие спальные места. Хуберт еще только поднимался по лестнице, а первые из них уже спускались ему навстречу, мчались вниз исследовать территорию. Хуберт добрался до спальни и долго сидел там один, не решаясь выйти на улицу. Целыми днями он страдал от тоски по дому и от того, что не обладает такой самостоятельностью и предприимчивостью, как остальные.
Хуберт постучал в дверь кабинета. А войдя, сразу увидел на стене за спиной Арно плакат своей первой выставки с изображением дородной женщины лет сорока, которая моет ноги в раковине под краном, – наверное, лучшую картину всего цикла. На плакате значилось и простоватое название выставки – «Встречи», и даты – 6–28 сентября 2003 года.
– У меня дел по горло, – сообщил Арно, скомкав и выбросив в корзину какой-то бланк. – Осмотрись тут сам. Если будут вопросы, ты знаешь, где меня найти.
Хуберт все-таки поинтересовался, когда прибудут другие художники. Арно, оторвавшись от своих бумаг, пожал плечами:
– Одна молоденькая из Германии, она бассейны фотографирует, должна скоро приехать. Но не знаю когда именно. Ой, вот что: около четырех придут из местной газеты, хотят взять у тебя интервью. Надеюсь, ты не возражаешь?
Хуберт отправился осматривать здание культурного центра. Двери по обеим сторонам коридора вели в те самые комнаты, что Арно ему предлагал на выбор. Небольшое помещение отведено под туалет, да плюс три душевые кабины. В самом конце коридора кухня, в центре ее длинный стол и вокруг как попало стулья, среди которых трудно было бы найти два одинаковых. Шкафчики забиты кастрюлями, сковородками, мисками, прочей утварью и посудой. На открытых полках – горы начатых упаковок с рисом и лапшой, чечевицей и горохом, бесчисленные бутылочки и баночки с приправами. Все покрыто тусклым слоем жира, срок у приправ вышел уж не год, а годы тому назад.
Днем он начертил примерный план вестибюля, одновременно служившего выставочным залом, отметил расположение электророзеток, измерил высоту помещения. Все пытался вспомнить первую свою выставку, но не мог отделаться от ощущения, что впервые видит этот зал. И наконец, отправился гулять и осматривать окрестности. Перешел старый мостик через реку возле центра культуры. На другом берегу обнаружил небольшую постройку, над входом надпись: «Павильон», а на стеклянной двери клейкой лентой прицеплена бумажка: «Павильон не работает, вход воспрещен». Через немытые стекла Хуберту удалось разглядеть остатки прежней роскоши, высокие колонны, три ниши из полированного камня с названиями источников вверху: «Луций», «Бонифаций» и «Эмерита».
Старая дорога серпантином карабкалась вверх по лесистому склону. Из-за строительных работ ее перекрыли, но людей вокруг никого, только техника по обочинам. Хуберт перелез через ограждение и стал подниматься в гору. По пути то и дело бросал взгляд на свой телефон, но и здесь сеть не появилась. Вдруг он сообразил, что с самого завтрака у него маковой росинки во рту не было, и повернул назад. Решил перекусить в соседнем отеле.
Солнце било столь нещадно, что Хуберт, войдя в холл, на миг будто ослеп. Просторное помещение, заставленное старыми креслами, в центре лобби-бар, и ни одного человека. Только позади стойки ресепшен за письменным столом сидит девушка перед компьютером. Она поднялась с места, лишь когда Хуберт вежливо покашлял. Направляясь к стойке, она лопотала какие-то приветственные слова, при этом обращаясь к Хуберту на «ты». Сообщила ему, что у них так принято, хотя он даже не успел объяснить ей цель своего прихода. Ресторан открывается в шесть, а в настоящее время все гости отеля разошлись кто куда. Но в баре можно заказать кофе с пирожным. Поблагодарив девушку, Хуберт занял кожаное кресло в нише. Через некоторое время появился молодой человек, переодетый пиратом, и принял заказ. Когда официант принес кофе, Хуберт полюбопытствовал, к чему этот костюм, и узнал, что сегодня состоится пиратская вечеринка.
– Все расписано в твоей программе на неделю, – добавил официант.
– Но я не живу в вашем отеле, – возразил Хуберт, а официант рассмеялся так, будто тот удачно пошутил.
Незадолго до четырех часов Хуберт вернулся в центр культуры и сразу увидел у входа крепкого высокого парня, в руках фотокамера с огромным объективом.
Парень, протянув руку, сообщил, что он из местной газеты. Пришел чуть пораньше, но, может, начать со съемки? Щелкая камерой, он задавал вопросы, из которых Хуберт сделал вывод, что парень понятия не имеет, кто он такой и зачем сюда явился. Ответы его совершенно не интересовали, вероятно, ему важна была только мимика лица.
– Коллега вот-вот придет, – подытожил он, сделав добрых два десятка снимков.
Хуберт сел на одну из длинных лавок в галерее, фотограф – напротив. Сидели молча, ждали. Спустя примерно четверть часа на стоянку заехал крошечный автомобильчик, из него вышла молодая темноволосая женщина.
Уже по дороге к галерее она успела извиниться за опоздание.
– Тамара, – представилась она, протягивая Хуберту руку. Потом обняла фотографа. Хуберту даже показалось, что поцеловала в губы. Фотограф распрощался, а Тамара достала маленький диктофон, положила на стол и подмигнула Хуберту: – Ну, чем нас порадуете? Вы по-прежнему рисуете обнаженных женщин?
Хуберт медлил с ответом.
Тогда Тамара заговорила сама. Дескать, со слов Арно она знает, что Хуберт собирается подготовить выставку на месте, но только пусть не вздумает заняться поисками моделей тут, в деревне! Тут все друг друга знают, и кто это станет для него раздеваться? В голосе Тамары так и слышалась враждебная нотка, и Хуберт на миг представил себе ее голышом с этим самым выражением лица. Сказал, что пока не знает точно, какова будет выставка. Тамара же не преминула заметить, что времени у него не так-то много.
– Да, я в курсе дела, – раздраженно ответил Хуберт, но тут же продолжил, вспомнив про задание Тамары, – надеюсь, сами эти места станут для меня источником вдохновения.
Ведь единственным импульсом для его работы является стремление, даже страстная жажда реальности, присутствия, а также интимности в противовес публичности. В широком смысле речь идет о трансцендентном. У Тамары на лице было написано, что она не воспринимает его слова всерьез.
– Но все же: надо ли предостеречь от вас женщин в округе?
Хуберт покачал головой:
– Я уже много лет не работаю в жанре ню.
Тамара задала еще несколько стандартных вопросов про обстоятельства его жизни, да про работу в художественной школе, да про планы на будущее, после чего встала, и Хуберт за ней.
– Увидимся! Самое позднее – на вернисаже, – попрощалась она, вручив ему визитную карточку и садясь в машину.
* * *Вход в здание культурного центра находился на северной стороне, там уже легла тень. Похолодало. Хуберт зашел за курткой, а потом на машине поехал осматривать деревню. Как ни странно, центральная ее часть сохранила первозданный вид: ряды солидных особняков, искусно декорированных росписью, в том числе изречениями на ретороманском языке, на одном доме – солнечные часы. Очевидно, эти места прежде населяли зажиточные люди, вот и теперь уродливых отелей-коробок, типичных для туристских центров, почти не видно.
Прогулявшись по деревне, Хуберт сел посреди большой площади на скамейку и стал наблюдать за прохожими. Думал о выставке, конечно. Деревня изумительная, ландшафт восхитительный, даже погода – и та прекрасная. Он и сам вырос в деревне, но что тут скажешь? Сам должен был догадаться, что здесь он придумает не больше, чем дома, в городе.
