«Добро пожалавать в наш театр».
А снизу еще одна, короткая, ровными четкими буковками:
«Билет № 1».
Муха повертел бумажку в руках, стукнул в плечо Рыжика:
— Глянь, как этого психа прёт. Всю ночь, наверно, сидел, рисовал.
Рыжик хмыкнул и, пожав плечами, полез в тумбочку за зубной щеткой. Муха подошел к Хвощу, процедил сквозь зубы:
— Это ты мне положил?
Тот медленно и настороженно повернулся, будто не был уверен, действительно ли слышал рядом с собой чей-то голос:
— Что?
— Что! Оглох, ёптвою?! Это ты мне положил, спрашиваю?
Хвощ кивнул:
— Я. Положил. Пригодится.
— На хрена?
— Это билет, — он еле заметно улыбнулся. — В театр. Ты же хотел посмотреть.
— И чё, типа, они ко мне приедут теперь?
— Да. Уже скоро.
Муха скривился. Чокнутый слишком далеко зашел в своем вранье, это отличный шанс проучить его. И, несмотря на то, что держать бумажку в руках было неприятно, Муха аккуратно сложил ее, сунул в задний карман джинсов и сказал:
— Хорошо. Но если никакого театра не приедет до понедельника, я тебе рыло начищу, лады?
— Лады, — просто ответил Хвощ и начал натягивать свитер, давая понять, что разговор окончен.
День выдался суматошный, но удачный. Утро было туманное и холодное, однако небо оставалось чистым, без единого облачка, и ни одно из запланированных мероприятии не отложили. В пробеге детдомовские оставили домашних далеко позади, без труда победив на каждом из десяти этапов.
Потом была пожарная эстафета. Они разматывали шланг, таскали на носилках «раненых», носились вокруг стадиона в противогазах. Рыжик схлестнулся с одним шестиклассником, и Муха кинулся другу на подмогу. К тому времени как подоспел физрук и растащил их, у обоих уже были разбиты носы и губы, хотя шестикласснику досталось сильнее, все-таки его били вдвоем. Классная руководительница накричала на них, пообещала рассказать все воспитателям. Муха послал ее по всем известному адресу — громко и прилюдно. Он был слишком взвинчен, чтобы соображать, что делает. Классная отвесила ему пощечину и пообещала засадить в изолятор на неделю. Муха плюнул ей под ноги, развернулся и пошел прочь. Двое десятиклассников остановили его и привели в детдом, где оставили под надзором подслеповатой технички тети Саши до окончания всех мероприятий дня здоровья.
После обеда у них была забита стрела с одним парнем из домашних, который вдруг начал ни с того ни с сего кричать, что Горб на своем участке эстафеты срезал путь. Вполне возможно, это действительно имело место, но сдавать своих никто не собирался. Победителей, как известно, не судят.
На стрелу, кроме виновников торжества, подтянулись Муха с Рыжиком и еще парочка любителей на халяву подраться. Со стороны домашних подошло трое.
Но махач не состоялся. Пацан вдруг взял и вежливо извинился перед Горбом, признавшись, что был не прав. Горб важно кивнул, пожал протянутую руку и, глупо улыбаясь, отправился назад. От расстройства Муха подрался с Рыжиком. Через десять минут они уже помирились и уселись в туалете играть на мелочь в новые карты с фотографиями голых женщин, которые подарил Горбу один его друг из города.
Не удивительно, что Муха совсем позабыл про билет, лежавший в заднем кармане джинсов.
Осень брала свое. К вечеру все небо затянули облака, а вскоре после наступления темноты пошел дождь. Он монотонно стучал по крыше и карнизам, навевая недобрые предчувствия. С наружной стороны окна к стеклу прилип мокрый березовый листок — в комнату заглядывала тоска грядущей зимы. Холодный ветер задувал в щели старой оконной рамы, и все внутри поплотнее кутались в тонкие одеяла. На этот раз перед сном ожесточенно обсуждались спортивные события и достижения прошедшего дня. Каждый стремился рассказать о себе, о том, как он ломанулся и как чуть не споткнулся и не долбанулся прямо мордой в асфальт. Только Хвощ молчал, с головой укрывшись одеялом, но на него никто не обращал внимания. Несколько раз ночная дежурная, приоткрывала дверь и шипела:
— Мальчики, тише!
Все тут же замолкали и зажмуривали глаза, а стоило ее шагам в коридоре стихнуть, как споры возобновлялись с новой силой. Однако к полуночи они постепенно прекратились — дождь одного за другим убаюкал мальчишек. Всех, кроме Мухи.
Тот никак не мог заснуть. Смотрел на одинокий желтый листок в окне и впервые за долгое время вспомнил отца.
Налитые кровью глаза, густая щетина на исхудавшем лице, вечно взлохмаченные грязные волосы. Он походил на человека, только что сбежавшего из вражеского плена. У них на стене, рядом с зеркалом, висела фотография мамы. Однажды Муха (правда, тогда, во втором классе, его еще никто так не называл) вернулся домой из школы, стекло на фотографии оказалось вдребезги разбито. Отец сидел на подоконнике и бурчал себе под нос какую-то песню. Как обычно, пьяный и мало понимающий, что к чему. Увидев сына, он протянул руку — наверное, чтобы потрепать его по волосам, как часто делал раньше, — но Муха увернулся и пошел к себе в закуток. Отец сзади гневно проревел:
— Вернись немедленно, сукин сын!
Он открыл глаза, и воспоминания прервались. Карман в его джинсах, висящих на спинке стула, светился. Слабым белым светом. Тот самый карман, в который он утром засунул билет.
Муха осторожно сел на кровати и, оглядевшись, вытащил бумажку. Она действительно светилась. Не вся целиком, а только буквы и рисунки. Теперь на ней была еще одна надпись — в самом низу, почти по краю: «Второй этаж, за библиотекой».
Это адрес, догадался Муха. Кукольный театр находится именно там, в пустующем крыле здания. Может, он все-таки уснул, и Хвощ незаметно оставил на билете эту приписку, а теперь дожидается его?
Муха встал. Ну, точно. Кровать Хвоща, была пуста, только скомканное одеяло, будто бы сброшенное в сильной спешке, свешивалось на пол. Что ж, этот придурок сам напросился. Муха натянул джинсы, майку и, зажав в кулаке все еще мерцающий билет, на цыпочках вышел из комнаты, В коридорах не выключали свет на ночь, а потому передвигаться по детдому было совсем не трудно, главное — не попасться на глаза дежурному. Муха вышел на лестницу, спустился на два пролета вниз, прошмыгнул мимо комнаты воспитателей, из которой доносился зычный храп, и свернул в левое крыло. Теперь он был почти у цели. Вот и обшарпанная дверь с покосившейся табличкой: «БИБЛИОТЕКА». Рядом на стене список книг, которые разрешается брать воспитанникам, и фотографии лучших читателей.
Свернув за угол, Муха замер. Впереди была тьма. Свет, линолеум, коричнево-белые стены — все резко обрывалось в густом мраке, невесть откуда возникшем посреди коридора. В следующее мгновенье мальчик понял, что перед ним, и выдохнул с облегчением, хотя жути от понимания не убавилось. Потому что это был занавес. Черный или темно-синий, ниспадающий с потолка изящными тонкими складками.
Мухе вдруг захотелось помолиться, но ни одного нужного слова на ум не пришло.
— Эй, Хвощ! — позвал он шепотом. — Ты там?
Ответом была тишина. Сжав кулаки, он осторожно подобрался к занавесу и, приподняв ткань — легкую и приятную на ощупь, — шагнул за…
Такого Муха еще не видел. Это совсем не походило на детдом. Огромный, погруженный во мрак зал, полный удобных с виду кресел, и ярко освещенная пустая сцена. Под ногами — мягкий зеленый ковер, а на потолке — величественные хрустальные люстры, потухшие, но оттого не менее прекрасные.
— Пришел все-таки? — раздался сбоку знакомый голос.
Хвощ сидел на ближайшем кресле и, что удивительно, был одет в аккуратный черный фрак, сшитый точно по фигуре. Такие носят пушкинские герои на картинках в учебниках литературы.
Облегченно вздохнув, Муха прошептал:
— Эй, ни хрена себе… ты где такой костюм надыбал?
Хвощ мотнул головой:
— Неважно. Твой билет.
Муха, все еще не совсем уверенный в реальности происходящего, протянул ему бумажку, которая перестала светиться, как только он миновал занавес.
— Отлично, — Хвощ взял ее, рассмотрел и вдруг порвал надвое. — Теперь ты можешь пройти. Уже совсем скоро! Иди за мной.
И зашагал по проходу между рядами кресел вниз, к сцене.
— Ты что… билетер, так? — спросил Муха, с трудом припомнив нужное слово.
— Да. И распространитель. Это по-любому лучше, чем стать актером. Мы договорились, — Хвощ изо всех сил старался, чтобы его голос не дрожал, но выходило не очень. — Договорились.
— С кем?
— С хозяином театра.
— Слышь, — Муха пропустил последнюю реплику мимо ушей. — А откуда здесь все это взялось?
— Не знаю. Может, всегда было.
— Да не гони! Такая махина не влезет в детдом.
— А кто тебе сказал, что это детдом? Это театр. Хозяин говорит, весь мир — театр. Вот, садись.
