— А кто тебе сказал, что это детдом? Это театр. Хозяин говорит, весь мир — театр. Вот, садись.
Хвощ указал на кресло в середине первого ряда, прямо перед сценой.
Муха подозрительно огляделся. Темнота скрывала зал вокруг, но он был уверен, что, кроме них, здесь никого больше нет. Почти уверен.
— Садись, садись, — настаивал Хвощ. — Представление сейчас начнется.
— Какое представление? — Муха сел, чувствуя, как внутри растет злоба. Чокнутый оказался прав. Черт его знает, как, но прав, и это не давало покоя, зудело где-то в глубине сознания черным ядовитым комком. Хотелось встать и с размаху двинуть в эту потную невзрачную харю. Уж драться-то он умел. Всего пара ударов, и ушлёпок во фраке будет валяться на полу…
— Сценка, — пояснил Хвощ, опускаясь в соседнее кресло. — Обычно в кукольный театр ходит много народу, но сегодня… тут все специально для тебя.
— Для меня?
— Да. Ты же хотел увидеть. Вот и дождался. Приехали к тебе одному.
— Э, погоди… а комендант, там… дежурные, воспитатели — знают?
— Какой комендант? Забудь, — нервно усмехнулся Хвощ и тут же, ткнув соседа локтем, шепнул:
— Всё! Замолчи!
Заиграла негромкая музыка, и на сцену вышли две куклы. Вернее, это сначала они показались Мухе куклами, потом он пригляделся, и волосы у него на загривке зашевелились. На сцене стояли дети — двое мальчишек его возраста. Бледные лица, ввалившиеся щеки, полузакрытые глаза. Оба казались измученными, истощенными, и вряд ли соображали, что с ними происходит.
Сквозь кисти, ступни и шеи «кукол» были продеты тонкие, отливающие медью нити, уходящие далеко вверх, в густую тьму, где неведомые чудовищные кукловоды готовились к представлению.
— Охренеть! — Муха испуганно повернулся к Хвощу. — У них реально ладони проволокой проткнуты?
— Это театр, — прошептал тот в ответ. — Никогда нельзя сказать, что реально.
— Не парь мозги…
— Смотри лучше! Тебе понравится.
Марионетки неуклюже поклонились, и спектакль начался. Глядя на их дерганые, судорожные движения, Муха морщился от отвращения. Совсем рядом, всего в паре метров от него, с глухим стуком бились об пол босые ступни, безжизненно мотались из стороны в сторону головы. Это было жутко и в то же время завораживало, намертво приковывало взгляд. Муха думал о боли, о том, могли ли они чувствовать ее в пробитых конечностях, и пальцы его впивались в подлокотники так, что побелели костяшки, в животе похолодело. Он не хотел видеть, но боялся, что если отвернется или закроет глаза, то кто-нибудь — может, Хвощ или один из «актеров» — дотронется до него, и тогда он не выдержит и закричит.
Через некоторое время, несмотря на всё усиливающийся страх, Муха начал улавливать некий смысл в представлении, идущем пока без всяких слов. «Куклы» кого-то напоминали ему. Один из изувеченных мальчишек, тот, что повыше, был одет в странно знакомую джинсовую куртку, подбородок и щеки его покрывала серая краска, а волосы были нелепо взлохмачены. Второй носил за спиной ранец. Обычный детский ранец, с Дональдом Даком. Он сам носил такой в начальной школе. Это все что-то значило, но вот что именно, Муха ещё не мог сообразить. Паззл, кусочки которого разыгрывались на сцене, никак не желал собираться воедино.
И только когда высокий повесил на драпировку фотографию какой-то женщины, Муха понял. Зубы его застучали.
Он ведь никому никогда не рассказывал о своих родителях, держал всё в себе, хранил, берег, как сокровище. Откуда им известно?! Хвощ на соседнем кресле беззвучно смеялся, а по щекам его текли слезы. Этот психованный урод за всё ответит, за все получит. Но позже — сейчас Муха должен был досмотреть.
На сцене мальчик-марионетка в джинсовой куртке ударил кулаком по фотографии. Брызнули в стороны осколки, исказился любимый образ. Второй мальчик, изображающий тихого забитого второклассника, медленно подошел и первый протянул к нему руку — кто знает, для чего, может, чтобы просто потрепать по волосам. Но второклассник увернулся и зашагал прочь.
— Вернись немедленно, сукин сын! — голос шел откуда-то из глубины, из-за сцены, и в нем было мало человеческого. Вздрогнув, Муха сжался, словно опасался удара. Он знал, что сейчас произойдет.
Школьник развернулся, и в руке его оказался нож. Короткое, едва уловимое движение — лезвие вошло в живот мальчика, изображавшего отца, тот жалобно вскрикнул и отшатнулся. Еще один взмах, еще один. Отец падает на колени, истекая кровью, и тут сын с размаха бьет его ножом в горло, а потом в лицо.
Муха вскочил с кресла и, оттолкнув пытавшегося ему помешать Хвоща, помчался вверх по проходу. Прочь, прочь отсюда! Но на середине он замер, от ужаса не в силах ни крикнуть, ни вдохнуть. Впереди в темноте кто-то стоял.
— Не понравилось? — раздался голос, вкрадчивый, но глубокий.
Муха сжал кулаки и крикнул, собрав остатки храбрости:
— Я не делал этого! Не делал!
— Не делал, — согласился тот, кто был впереди, но теперь голос прозвучал немного ближе. — Просто хотел сделать. Просто винил себя, что так и не решился.
— Не подходи! — взвизгнул Муха. Он жалел сейчас об очень многих вещах: о том, что попал в детдом, о том, что наехал на Хвоща, о том, что так и не выкинул билет, пока была возможность, — все вместе привело его сюда, в это проклятое место.
— Ты боишься меня? — неизвестный приближался: уже виднелся светлый овал лица, и свет сцены отражался в круглых черных стеклах очков. — Не надо бояться. Я не создаю марионеток. Вас изготавливают там, с той стороны занавеса. Я всего лишь постановщик.
Он подошел почти вплотную. Муха вдруг вспомнил мать. Отрывочный, мимолетный, неудивительно яркий образ. Мама гладит белье на кухне, а из окна льется белый весенний свет. И еще запах. Пахло творогом.
Постановщик нагнулся к нему:
— Ты почти идеален. Уникальный экземпляр. Главная нить уже в тебе. А остальное не проблема.
Муха взглянул в черные стекла:
— Отпустите меня.
Постановщик улыбнулся:
— Добро пожаловать в мой театр!
С легким шелестом из темноты спустились медные нити и впились Мухе в тело, пронзая плоть, закручиваясь вокруг запястий и лодыжек. Где-то сзади безумно, надрывно засмеялся Хвощ. Муха не кричал. Только вздрагивал и стонал от боли, стиснув зубы, а когда нити потащили его вверх, успел понять, что под черными очками палача не было глаз.
Эльдар Сафин
Раритетный человек Тэнгри
Рассказ
«Три миллиона жизней — это плата за вашу независимость, красоту и здоровье».
В первой своей жизни я не умел читать и писать. Во второй за плечами у меня уже были букварь, четыре тома «Энциклопедии современного быта» Алистера Маккартни и оборотная сторона чека из гипермаркета с непонятной надписью.
— Что это значит?
Продавщица устало подняла глаза, перевела взгляд на чек в моих руках и двумя нажатиями включила информ:
— Одна из стандартных фраз для тех, кто пользуется продуктами животного происхождения. Купив окорочка и сметану, вы автоматически получаете чек с подобной надписью: каждый день ради потребителей мыла, кож, яиц, мяса уничтожаются миллионы животных и еще больше содержится в недопустимых условиях для того, чтобы человек мог их использовать…
— Достаточно, спасибо, — перебил я монолог любимой фразой Аттилы. — Можно не продолжать.
Любой человек находится в рамках, которые выставили ему окружающие, привили родители и учителя, объяснили старшие товарищи или которые он приобрел сам — добровольно или из-под палки. Так было тысячи лет назад, так есть сейчас, так будет потом.
Беда в том, что рамки современного человека — это сотни и тысячи тисков, пересекающихся друг с другом таким образом, чтобы действительно свободного пространства, в котором можно почувствовать себя уютно и гармонично, не осталось.
Выйдя из магазина, я прошел два квартала до заранее облюбованных строительных лесов, закинул пакет вверх, легко залез за ним и еще дважды повторил трюк. Сел на заляпанные штукатуркой доски, свесил ноги вниз и раскрыл пакет.
Жареный куриный окорок, сметана, хлеб, молоко и пять яиц — отличный обед для человека любой эпохи.
Самым сложным в последние годы для меня было казаться глупее, чем я есть. Ученые клонировали нескольких доисторических личностей, в которых подозревали знаменитостей. Шумный проект, быстро закончившийся пшиком. Полтора десятка пищащих и срущихся младенцев мало чем отличались от таких же, рожденных от современных родителей.
Меня выкопали в кургане Юго-Восточной Азии, каждая моя кость была бережно упакована в баранью кожу и обернута металлической цепочкой из сплава золота и железа. Замешательство археологов вылилось в шумиху, а потом на волне интереса меня клонировали вместе с другими невольными участниками проекта.
