Полагаю, я неплохо перенес разрыв с Синди. Той же ночью я вернулся домой и дал волю скупым мужским слезам. Нортон устроился рядом на кровати и разрешил себя гладить и обнимать, сколько душе угодно. Он не отводил от меня обеспокоенного взгляда, пытаясь понять, что же случилось. Вряд ли ему это когда-либо удастся, но он так громко урчал, приглашая меня рухнуть на кровать, положить голову ему на живот и использовать в качестве подушки, что я не устоял и с благодарностью воспользовался его предложением.
Когда я наконец почувствовал, что готов поговорить с кем-нибудь, то позвонил в Лос-Анджелес своему старому другу Полу Иглу. Его не оказалось дома, поэтому мне осталось довольствоваться автоответчиком. Я оставил сообщение, нечто умное из разряда: «Привет, это я. Звоню просто так. Что думаешь насчет „Гигантов“? „Рэмс“ оскандалились. Да, кстати, меня бросила Синди, и я хочу умереть. Позвони мне».
Следующим в списке значился мой брат Эрик, тоже живущий в Лос-Анджелесе. Сообщение, которое я оставил на его автоответчике, было чуть более рациональным: «Эй, звоню, чтобы сказать, как я ненавижу женщин. Поговорим позже».
После всех рыданий, успокаивающего урчания и эмоциональной травмы из-за дневных событий я был готов лечь спать. На самом деле я предвкушал, как всю ночь буду лежать в темноте, уставившись в потолок невидящим взглядом, размышляя о бессмысленности жизни, после чего последует судорожный период мучительных сновидений. Я выключил свет, в последний раз обнял и поцеловал Нортона и предался страданиям.
Я промучился минуту, когда раздался телефонный звонок. Мне ничего не оставалось, как включить свет и поднять трубку. Звонил мой брат Эрик. Он сразу уловил истерические нотки в моем сообщении и захотел выяснить, что случилось. И я все ему рассказал. Всю историю от начала до конца. Повторение произошедшего вслух, вместо очередного мысленного прокручивания, заставило меня расплакаться. А когда я замолчал, Эрик принялся выражать свою поддержку.
Прежде всего поймите следующее: мой брат отличный парень, и мы всегда с ним были близки. Но он живет в Лос-Анджелесе. Он сценарист. А еще он посещал психотерапевтов и, что еще хуже, классы актерского мастерства. Сложите все это, и вы получите человека, обожающего выражать поддержку. Ему нравится обниматься, делиться своими чувствами, говорить людям, что он их любит.
Конечно, все это мило, но только я не из данной категории людей. Мне не очень нравится обниматься, только если это не обещает перерасти в нечто большее. Мои чувства не кажутся мне интересными, и идея поделиться ими привлекает меня так же, как идея разделить с боксером Леоном Спинксом его зубные протезы. Мое скептическое отношение к данной идее объяснялось еще одной причиной — я обнаружил, что большинство людей на самом деле не хотят разделять твоих эмоций. Они желают поделиться своими переживаниями, чтобы потом вы подтвердили, что испытываете то же самое. В общем, когда дело касается чувств, я предпочитаю их демонстрировать, а не говорить о них.
И все же я был не в том положении, чтобы жаловаться на поддержку брата. Я просто излил ему душу. Полагаю, в обмен я мог пережить недолгий сеанс искреннего эмоционального контакта. В итоге Эрик сказал, что он всегда в моем распоряжении. Он любит меня. И ему жаль, что у нас с Синди все так вышло, но он рад, что благодаря этому получил возможность напомнить, как он меня любит, чего уже давно не делал. Я был признателен за его слова, за исключением, пожалуй, последнего комментария, который был довольно сомнительным, и сказал, что тоже его люблю, и это было правдой.
Проговорив около получаса, мы попрощались.
Я был выжат как лимон. Весь этот эмоциональный обмен отнял у меня последние силы. Погасив свет, я уронил голову на подушку и закрыл глаза. Но снова зазвонил телефон.
Это был Эрик. Он спросил, не хочу ли я, чтобы он приехал. Для поддержки. Я был искренне тронут его предложением, но ответил, что нет необходимости. В Нью-Йорке живет множество людей, с которыми я мог бы поделиться своими эмоциями, если мне понадобится.
— Я люблю тебя! — воскликнул Эрик.
— Я знаю. Спасибо тебе, — произнес я, прежде чем повесить трубку.
Я задремал на тридцать-сорок секунд, но опять зазвонил телефон. Был уже третий час ночи.
— Что? — вздохнул я в трубку.
— Пит, — сказал Эрик, — надеюсь, ты понимаешь, что я в твоем полном и абсолютном распоряжении?
— Понимаю. Полностью и абсолютно.
— Просто я очень беспокоюсь. Судя по голосу, ты не совсем в порядке.
— Ну, сейчас я очень устал. Утром мой голос зазвучит намного лучше. После того как высплюсь.
— Уверен?
— Конечно. Сейчас для меня самое важное — поспать.
— Я люблю тебя, — произнес Эрик. — Очень.
— Спокойной ночи.
Я не пытался даже сделать вид, что сплю.
Сел на кровати, с включенным светом, в напряженном ожидании. Долго ждать не пришлось.
— Да, — сказал я в трубку.
Это был Пол. Он только что получил мое сообщение. Его удивило, насколько ужасно звучал мой голос, и он хотел узнать, что случилось. На сей раз я был слишком вымотан и раздражен, чтобы вдаваться в детали. Кроме того, один раз я уже излил душу, а делать это второй раз за день не хотелось. Я сказал, что ему придется довольствоваться сокращенной версией, а подробный отчет получить завтра утром. Пол согласился, и я кратко поведал о разрыве с Синди: поездка в Англию, отмена поездки, злой доктор, рыдания, еще рыдания, урчания и рыдания, телефонный звонок, снова телефонный звонок, и опять телефонный звонок, я тебя люблю, я в твоем полном распоряжении, я тебя люблю, устал, и все.
Пол посочувствовал мне ровно столько, сколько оно того стоило — пятнадцать секунд, — после чего попрощался. Но прежде чем я смог повесить трубку, он проговорил:
— Я люблю тебя.
Я не спешил выключать свет и ложиться в кровать. Я хорошо знал Пола. Он просто не смог бы отказаться и не воспользоваться такой ситуацией. В конце концов, это он затеял грандиозное предприятие, когда я позвонил ему из Нью-Йорка узнать, нет ли у него телефона какого-нибудь лос-анджелесского флориста, чтобы я смог послать цветы маме на День матери. Пол продержал меня на телефоне несколько минут, а затем всучил номер зоомагазина. Когда я ему перезвонил, чтобы вытрясти из него настоящий номер и наорать за то, что он сделал из меня идиота, когда я пытался заказать цветы в «Зоомагазине Фила», он извинился за свое незрелое чувство юмора, полистал «Желтые страницы» и продиктовал мне другой номер, который оказался номером телефона кегельбана. Увеличивая и без того уже огромный телефонный счет, я позвонил ему в третий раз, накричал на него, и он клятвенно заверил, что на сей раз сделает все как положено — и дал мне номер корейского массажного салона. В общем, я был уверен, что он не сумеет отказать себе в повторном звонке сейчас, в момент моего отчаяния. Слишком хорошая возможность представилась, чтобы ее упустить.
И я оказался прав. Через две минуты раздался телефонный звонок.
— Ты звонишь, чтобы сказать, что любишь меня? — устало промолвил я.
— Откуда ты знаешь? — произнес женский голос.
— Кто это?
— Лори.
Жена Пола. Она сказала, что любит меня так же сильно, как и Эрик.
Но не так сильно, как следующий позвонивший, старый друг по колледжу, которому Пол позвонил сразу после беседы со мной. Но и его любовь не шла ни в какое сравнение с тем, как сильно меня любили три других позвонивших старых приятеля. Когда же перезвонил Пол и заявил, что он поразмыслил и решил — я ему нравлюсь, но любит он все-таки Синди, я понял, что мои страдания по Синди завершились.
Понимаю, это заняло у меня мало времени — одна ночь страданий после нескольких лет любви, — но, несмотря на эмоциональное потрясение, я испытал облегчение от разрыва наших отношений. Это походило на то, как если бы заново родиться, правда, с нарастающим ощущением грусти. Чтобы избавиться от нее, я сразу принялся воплощать в жизнь свои холостяцкие фантазии: купил несколько коробок сладких кукурузных хлопьев «Шугэ попс», шоколадных воздушных злаков «Кокоа пафс» и поедал их на ужин мисками — и никаких овощей. Я даже не переключал телевизор на образовательные каналы, проводя свободное время за просмотром спортивных программ. Понял, что слегка перегнул палку, когда начал беспокоиться о том, какая женщина выиграет в турнире по гольфу. Я не заправлял кровать. И не споласкивал раковину после бритья.
Естественно, что со временем в ход пошли иные фантазии и желания. На тот момент я не искал чего-либо серьезного или прочного. Меня больше интересовало нечто мимолетное, поверхностное и, желательно, горячее и потное.
Я не был специалистом по свиданиям. Мое поколение никогда на них по-настоящему не ходило. Мы вместе тусовались, занимались разными делами, спускали деньги, принимали галлюциногены и кувыркались на водяной кровати, но никогда по-настоящему не встречались. Это было для меня в новинку, и я решительно был настроен испробовать как можно больше.
