Ее ночи озарял круг света. Она страдала бессонницей. Болезнь желудка сказывалась на очертаниях рта. Сохранившая свою высокорослую стать — по состоянию организма она приближалась к шестидесятилетнему рубежу, — Марго выглядела так, что ей никто не дал бы и пятидесяти. Этим свойством природа наградила не только ее, но и Амрай, которой в девятнадцать лет приходилось показывать паспорт кассирам кинотеатров. Ее принимали за ребенка.
Да, Марго имела моложавый вид, но ощущала себя давно уже не в том возрасте, который можно было предположить, судя по наружности. Волосы, каштановый оттенок которых она постоянно поддерживала, бахромой окаймляли лоб и, гладко обтекая голову, стягивались на затылке большим бархатным кольцом. Глаза были в точности как у Амрай — цвета темной озерной воды, но губы — ярко очерчены, а вот нос выдавал принадлежность к латуровской породе, однако его крючковатость не искажала, а скорее обогащала рисунок лица. Что же касается телосложения, то его вполне можно назвать сухощавым, а костистые руки были всегда холодными. Парк означал для нее родину. Особенно его террасированная часть, примыкавшая к северной стороне дома. Там, у подножия виноградного холмика, который имел скорее чисто декоративное назначение, она выращивала розы. Южная часть парка оставалась в своей натуральной запущенности. Туда она больше не ходила, ни при каких обстоятельствах. Зато Мауди и Эстер устроили там sisters corner[12] — потаенное местечко в колючих и густосплетенных зарослях, откуда в летние дни возвращались в царапинах, измученные укусами клещей.
Она избегала общества, чтобы ненароком не обидеть кого-нибудь. Даже если говорить приходилось немного. Марго не боялась быть откровенной. Но и то немногое, что исходило из ее уст, задевало за живое. Для нее было сущей мукой видеть, как ее откровенность принимают за зловредность. Поэтому она уже не выходила. Разве что с семьей. Да и то редко.
Штифтера она читала в тусклом свете своих не знающих сна ночей. Еще в бытность ученицей интерната «Сакре-Кер» в Риденбурге, что на Рейне выше Боденского озера, ей довелось читать и возненавидеть его. В ту пору он был для нее синонимом скучищи. Какое-то время словечки штифтерский, штифтерятина и т. п. без конца шелестели под высокими сводами классной комнаты. «Не день, а сплошная штифтерятина». «Ты мне такого штифтера подложила!» «Тошно-то как, оштифтереть можно». После смерти Дитриха ей попал в руки покоробившийся, в зеленом кожаном переплете томик — «Пестрые камни», и, прочитав Предисловие, она вдруг заплакала, она вновь обрела способность плакать.
Она могла наизусть читать целые периоды текста. Стоило ей произнести первую фразу: «Мне уж пеняли за то, что я пишу лишь о малом, что герои мои — всегда люди обыкновенные», как все вокруг наполнялось музыкой. А дойдя до строки: «…так же как всякий человек — драгоценный дар для всех людей», она вынуждена была умолкнуть, у нее пресекался голос. В Сочельник одна-одинешенька она отправлялась на Мариенру и читала там «Горный хрусталь», как бы ни вела себя стихия: дождь ли хлестал, сыпал ли снег или буйствовал суховей. Она, для кого была небезразлична католическая традиция, которую Марго давно научилась ненавидеть и любить, по вечерам читала уже не Евангелие от Луки, а историю о таинственном эфемерном свечении, возникшем перед заблудившимися детьми Занной и Конрадом в звездной ночи. Она читала это Мауди, адресуясь к ней чаще, чем к Амрай, и говорила, что это вроде бы такое неброское повествование дает почувствовать чудо рождественской ночи куда более явственно, чем само Евангелие. Мауди не могла теоретически осмыслить сказанное. Но глаза ее просто светились, словно зажженные голосом бабушки. А Марго со своей стороны положила за правило разговаривать с внучкой как со взрослой. Когда они вместе трудились в саду; когда, сидя за массивным письменным столом, Марго разбирала пожелтевшие юридические документы, а Мауди, притулившись рядом, разбиралась с домашним заданием; когда приходилось гладить белье и они вдвоем укладывали его в стопки и когда по завершении работы Марго погружалась в размышления и философски замечала:
— В конце нашей жизни остается лишь один вопрос: был ли ты верен самому себе?
Нет, жизнь не озлобила эту необычайно сдержанную и жестковатую в общении женщину, даже болезнь не согнула ее. Она знала: чем больше глубины, которых достигает мысль, тем сильнее тоска. Тоска по чему? Этот вопрос не занимал Марго Мангольд. Важно, что тоска была и никуда от нее не денешься.
и все-таки. Человеку нужна игрушка. Мобильная, разноцветная, всегда новая. Необходимо разгулье. Оно ненадолго согревает в холоде бесконечности. Ибо лишь поняв, что жизнь движется к концу (а ему и впрямь хочется наиграться), человек начинает ощущать вечность. Поэтому иногда надо развеяться в легкомыслии. Для того и новая весна. Весна 1982 года.
Все, что стояло на колесах и колесиках, выкатывалось из подвалов и гаражей, стряхивало пыль, смазывалось и начищалось до блеска. Велосипеды, ролики, детские коляски и трехколесные «козлики». Полгорода по воскресным дням отводило душу на дамбе, переходящей в горизонталь без конца и края. Все, что было способно гулять, спешило нагуляться. Все, что движимо кручением педалей, набирало обороты.
А тем временем, пока крутились педали, криминальная полиция, входившая в систему городской власти, проявляла прочувствованную заботу о самих велосипедах. В «Штадтботе» она поместила уведомление:
Ежедневно в Австрии имеет место хищение примерно 75 000 велосипедов. Если бы это произошло во время велопробега по Австрии, то из соревнований одним махом была бы выведена основная масса участников. В долине Рейна за прошлый год было украдено 1292 велосипеда. А посему:
ТЫ ТОЖЕ ПОДУМАЙ ХОРОШЕНЬКО О НАДЕЖНОЙ СОХРАННОСТИ СВОЕГО ВЕЛОСИПЕДА!
Прикрепляйте — даже на время недолгого отсутствия — раму вкупе с передним и задним колесами стальным тросом, стальным же хомутиком или прочной цепочкой к какому-либо стационарному объекту. Но не к водоразборному крану или иному надежно закрепленному предмету, от которого зависит общественная безопасность. Прикрепление велосипеда к гидрату карается по закону.
Не экономьте на отказе от приобретения замковых тросов, покупка нового велосипеда обойдется вам дороже! Покупайте качественные средства охраны, с плохими вор легко справится. Не оставляйте в подсумках никаких инструментов. Ими может воспользоваться похититель, чтобы разобрать и выкрасть ваш велосипед по частям. Однако ваш велосипед должен быть снабжен инструментом, средствами ремонта шин и насосом. За отсутствие вышеперечисленных принадлежностей взыскивается по закону.
Вам предоставляется также возможность зарегистрировать номер велосипеда в газетах «Тат» и «Варе Тат». Оба издания два года назад начали кампанию под девизом «Атака на хищение велосипедов», благодаря чему можно без труда и быстро определить владельца найденного велосипеда.
Прислушайтесь к этим советам, и тогда ничто не омрачит радости велотуризма. Да здравствует велосипед!
Новое солнце горячило кровь не только благонамеренных горожан, но и велосипедных воров Якобсрота. В начале 80-х мода на велосипеды приобрела поистине повсеместный размах. Их седлали даже турки, которых тысячами доставляли в долину в связи со строительством автобана. Катались, как корова на льду, зато их сыновья уже лихо гоняли на двух колесах.
Им хотелось быть cool[13], будто ничто тебя не колышет. Cool. Словечко вошло в обиход. Cool. Турецкая молодежь. Новое поколение, возросшее в тесных закоулках Якобсрота. Черноволосые, с глазами цвета мокко, дети, которые уже без ошибок тараторили на рейнском диалекте и чьи отцы воспитывали их в традициях ислама, а на Курбан-байрам резали барашка. Те самые мальчики, с которыми не желали знаться юные горожаночки. Из-за чего турки начали выдавать себя за итальянцев. В «Ризико», первой дискотеке Якобсрота, в этом хлевообразном здании, где еще год назад продавали с аукциона племенной скот. Они носили распахнутые на груди рубашки и белые джинсы, полагая, что это самая фишка. Но итальянского прикида маловато, чтобы угостить джин-тоником, не говоря уж о приглашении совершить ночную поездку на взятом напрокат лимузине с откидным верхом.
А неустрашимые водители этих кабриолетов, невзирая на обманчивую щедрость солнца, беспрестанно носились вверх и вниз по Маттейштрассе, чтобы потом несколько дней мучиться необъяснимыми хрипами. Томатно-алый «корвет-шевроле-58» несколько недель нахально парковался у входа в кафе «Грау». Потом вдруг исчез. Злые языки уверяли, что банк нашел новое местечко этому восьмицилиндровому фумигатору, а заодно и тому, кто на нем ездил. Эдвина Оглоблю, якобы актера, готовившего себя к главной роли в многомиллионной (в долларах) постановке на студии «Юниверсал», Эдвина Оглоблю больше не видели в кафе «Грау».
