— В смысле, после того как мы продадим «Лесную опушку» за бешеные бабки какому-нибудь мажору? Ну, я хочу в двадцать пять лет стать миллиардером и гулять по улицам в драных джинсах, свитере на три размера больше и бейсболке.
— Только не в бейсболке! — протестует Валентина.
— Ну ладно, без бейсболки. Короче, я хочу шляться по городу, пока меня не осенит очередная гениальная идея. Прикинь, да? Мы богачи, у меня в банке куча денег, а я делаю вид, что мне наплевать, и мотаюсь по всему свету, прыгаю в первый попавшийся самолет — само собой, в бизнес-класс, — так что иногда сам не знаю, куда меня занесло. То меня видели в Пало-Альто — говорят, после этого в корпорации «Оракл» начались неприятности; то засекли в офисе «Эппл» в Сиэтле, то заметили в Дубай, я выходил из здания «Ай-Би-Эм» — я был в гриме, но меня узнали… И вот гуляю я себе, глазею по сторонам и придумываю что-нибудь новенькое, чтобы заработать еще миллиард… Скажете, не круто? Не современно? Да про меня еще кино будут снимать!
— Однако, — заключает Бальмер. — Довольно свежий взгляд на труд издателя.
Я чувствую, как вокруг меня сгущается атмосфера тайного заговора. Коллеги пришли к единодушному мнению, что у меня глубокая депрессия. Они перешептываются на мой счет, собравшись у кофейного автомата, и обращаются со мной осторожно, как с яйцом. Осторожно, не разбейте! И вот — сначала чуть заметная трещинка, затем она ширится, из нее вытекает отвратного вида мозг, следом плюхается желтый шар жизнелюбия, и наступает пора скитаний по погруженным в мрак улицам города теней.
В действительности мои дела обстоят не так уж плохо, хотя, скажу честно, я не предпринимаю ровным счетом ничего, чтобы это стало известно окружающим; потому-то вокруг меня и витают эти тревожные флюиды. Все словно сговорились подсунуть мне подушку безопасности, но излишняя забота раздражает хуже шипов. У меня интересуются, хорошо ли я спал. Мне приносят плитку шоколада — для «поддержания сил». Якобы случайно заводят разговор про какой-то бензодиазепин, который снимает стресс как по волшебству. Предлагают забрать у меня часть рукописей (видно, острота моих суждений несколько притупилась), приглашают на детские утренники, судя по всему, надеясь, что мне доставит удовольствие изображать из себя клоуна. Меня собираются отправить на книжную ярмарку в Нью-Дели. Люди, с которыми я ни за что не сел бы за один стол, приглашают меня на обед в свои любимые дурацкие бистро.
— Попробуйте-ка мои груши! — приказывает мне начальник производственного отдела, помешанный на садоводстве.
По мнению знатоков, которые доверительно делятся со мной подробностями собственного путешествия в бездну мрака, главное сейчас — «переключить мысли». Это выражение вгоняет меня в ступор: с одной стороны, я дорожу кое-какими из своих мыслей и не стал бы от них отказываться даже ради гипотетического исцеления; с другой — даже те мысли, что не нравятся мне самому, служат источником дискомфорта, тем самым стимулируя умственный процесс. Их я тоже предпочитаю оставить при себе.
По большей части предложение «переключить мысли» подразумевает отпуск. Каждый знает, что отпуск превращает тигра в ягненка, а ягненка — в волка, в обоих случаях загорелого, следовательно, воспрянувшего духом. Где еще «переключать мысли», как не на пляже?
На меня пляж обычно действует как фильтр. Совместное воздействие воды и песка вымывает цветные мысли, оставляя черные, — словно моя черепушка загорает изнутри. Пожелай я окончательно поставить на себе крест, лучшего способа не найти. Так что я, пожалуй, поостерегусь.
Поэтому я игнорирую посторонние эманации и отвечаю на приторную любезность своих сотрудниц сдержанным раздражением. Что лишь убеждает их в том, что дело плохо, и заставляет удваивать усилия.
Менье, соблюдавший дистанцию, но под нажимом общественности решившийся поговорить со мной начистоту, сразу берет деловой тон:
— Слушай, если тебе надо сменить обстановку — никаких проблем, мы справимся. Можешь уехать с Адель, можешь даже остаться в Париже — уж я-то тебя знаю! Не хочешь бросать работу — пожалуйста, работай дома, мы будем только рады. Ничего страшного не случится.
— Ты что, даже не трахнешь меня, когда я повернусь к тебе спиной?
— А зачем? Ты и так давно трахнутый.
— Если я правильно тебя понял, ты пришел сообщить мне, что я здесь больше не нужен.
— Черт возьми, Гастон! Я этого не говорил!
— Но ты об этом очень громко подумал.
— Нет. Ты прекрасно знаешь, как тебя зовут — так же, как наше прекрасное издательство. И авторы, включая Жинетт Перро, вопреки всем моим стараниям, до сих пор верят тебе. По крайней мере, верили. Еще вчера вечером.
Зима миновала, скоро весна, но настроение у меня осеннее. «Лесная опушка» копит силы. Роман Мод, против всякого ожидания, завоевал большой успех. Издательский бизнес состоит из сюрпризов. И это не просто успех у критики, а настоящий успех, который зарождается сам по себе, крепнет день ото дня и, наконец, становится очевидным. Люди хотят читать эту книгу, говорят о ней, передают друг другу, восторгаются ею и спорят о ней до хрипоты. Мы продаем по тысяче экземпляров в день. Пресса, поначалу обронившая в ее адрес пару поощрительных слов, спохватилась и печатает статью за статьей, пытаясь проанализировать феномен и вернуть доверие читателей. Фотографии Мод повсюду. Книга сделала ее другим человеком. Ее теперь не узнать: одежда от «креативных дизайнеров», туфли на каблуках, стильные аксессуары, уверенная походка. Она превратилась в красавицу. Слава провидению, хранящему вечно сомневающихся в себе писателей, — она осталась доброй и в глубине души прежней. Она мелькает на телевидении, где очень мило высказывает свое мнение о предметах, в которых не смыслит ни черта. На передачах, посвященных ее книге, среди публики я замечал Валентину — они теперь неразлучны. Колесят по всей Франции, встречаются с читателями в книжных и не отказываются от приглашений на региональные телеканалы. Открытки от них приходят с визитками магазинов «Джеронимо», «Клебер», «Сорамп», «Мола», «Ле-Фюре»… Они знакомятся со страной и учатся искусству выбирать провинциальные рестораны.
Отман, не покидающий Парижа, не слишком-то радуется чужому успеху, полагая, что тот достигнут в ущерб его собственному. По его мнению, издательство слишком уж носится с этой Мод, пренебрегая остальными авторами. Надо будет за ним проследить, не то еще отправится искать славы к конкурентам. Бальмер пребывает в замешательстве, размышляя, что бы этакое написать, чтобы снискать у публики такую же популярность. Валентина по неопытности считает издательский бум почти естественным; с другой стороны, разве не она первая сказала, что это хорошая книга?
— Я только что от Менье, — сообщает она, — он предложил мне штатную работу. Говорит, у меня счастливая рука, и он хочет «дать мне шанс».
— Это меньшее, что он мог для тебя сделать.
— Не знаю, соглашаться или нет. В «Лесной опушке» полно работы. У нас тьма новых проектов.
— Ну и что? Сейчас ты одной ногой стоишь в издательстве прошлого, а второй — в издательстве будущего. Это положение называется неустойчивое равновесие, и лучше него нет ничего на свете. Это точка кризиса. Книгоиздание, специализирующееся на художественной литературе, не может оказаться в кризисе, потому что оно и есть кризис. Такова его природа. И потом, нельзя говорить «нет» Менье — особенно если он платит приличные деньги.
— С тех пор как он влюбился, он стал сама щедрость. Кстати, о любви. Грегор собирается бросить «Лесную опушку». Из-за меня.
— Вы поссорились?
— Нет, но он набивается мне в любовники, а я этого не хочу. Он больше не желает меня видеть. Говорит, ему слишком больно.
— Еще не хватало.
— Думаешь, я должна согласиться? Он вроде неплохой парень…
— Что за чушь, я ничего такого не говорил! Выпутывайся сама как знаешь.
— Да, представляешь, Женевьева прямо фонтанирует. Сочиняет совершенно невероятные истории! Читатели в восторге, требуют еще и еще. Завтра утром сам прочтешь — там будет рассказ про толстуху, которая хотела похудеть, а заниматься гимнастикой ей было лень, и она заставляла свою дочку прятать от нее по всему дому шоколадные эклеры, ромовые бабы и заварные пирожные с кремом!
Я сидел и читал рукопись об устаревании александрийского стиха. Вдруг у меня в кабинете возник неизвестный господин. Присматриваюсь и вижу: в своей мощной длани он держит читалку, похожую на мою.
— Здравствуйте, — говорит он, — это ваша новая читалка.
— Но я предпочитаю старую, — отвечаю я, невольно напрягаясь. — В ней полным-полно хороших и менее хороших книг.
— Я все перекачаю в новую.
