Плыть.
Плыть в воде острова.
Плыть без колебаний, размашистыми гребками, одной на свете, под солнцем.
Плыть долго.
Покачиваться на волнах, не тонуть.
Жить. Родиться. Возродиться.
Плыть в счастье. Потеряться – найтись – в остром и таинственном счастье заплыва – совсем непохожем на удовольствие от плавания, знакомое завсегдатаям бассейнов.
Плыть, насколько хватает глаз. Пока не станут неразличимы детали пляжа, пока не сольется полоска песка с зеленой массой окаймляющей его растительности. До самозабвения.
Плыть.
Полное погружение в соки жизни, в воды материнского лона. Тайное соглашение между Х и морем. Любовь – разделенная, взаимная, плодотворная. Обещание: море полюбит, примет, одобрит. Понесет, поведет, поможет.
Х была в реальности ощущений, в море и солнце, но одновременно чувствовала, что принадлежит к иному, параллельному миру, который выше мира обычного, самодостаточному и суверенному. Вознеслась ли она, поднятая водой, в горние выси, или это небо, окутав землю, даровало ей свою божественную чистоту? Х плыла. Бесконечно. Прямо вперед. Насколько хватало глаз. Плыла, не спрашивая себя куда. Отдавалась течениям, доверчиво, счастливо, легко. Плыла к новой жизни. Охваченная чувством полноты. Ее жизнь была здесь. Она стала островом. Крошечным островком в открытом море у берегов большого острова. Сияющим. Живым. Подвижным и беззаботным. Остров несло море, гнали течения, лизали водоросли. Остров. Сам по себе далекий мир, реальный и насущный. Душа мира. Потерянный и обретенный рай, вечно чаянный. Она плыла к горизонту – вот он, на расстоянии гребка, – плыла к дальним далям, к возможному счастью, к себе, внезапно рожденной солнцем и морем, своим телом, рассекающим волны. Она плыла к своей мечте. К острову, где найдет себя, уединится, даст жизнь другим мечтам. Плыла. Впускала мир в себя, чтобы стать миром.
Долгий, бесконечный заплыв.
Искристость брызг, мерцание пены.
Запах йода.
Солнечные искры. Ослепительные, радостные. Пьянящие.
Чудодейственный заплыв, отмывший Х – от всего, от нее самой, – вернувший ее к жизни – и к острову.
Игры. Всплеск радости.
И пляж благих решений, где, обессиленная и сияющая, омытая, свободная душой и телом, Х вновь ступила на твердую землю.
Вода крещения, очистительная, животворная.
Босые ноги. Соломенная шляпа.
Обещания.
Благословенное время.
XIV
Возвращаясь с пляжа, Х встретила Робера. Верный своей любви к старью и антиквариату, он шел к Эммаусу. Он был рад видеть Х: она не давала о себе знать, и ее исчезновение его беспокоило.
В эти дни два света – неразделимых – озаряли события на острове. Тревожный свет, жутковатый и трагический, свет Страстной недели и Крестного пути. И чистый свет весны, возрождения после смерти, с ее разрушительно-веселым хаосом, ведь всякая смерть – возвращение: солнце умирает каждый вечер и каждое утро воскресает.
Эти два огня зажгли в Х настоящую страсть – к избранному острову, празднику чувств, эмоций и треволнений, – и даровали подлинное воскресение – чудом осязаемой любви, наконец-то конкретизированной, всеобъемлющей, истинной любви женщины к земле – и, надеялась она, земли к женщине. Любви, которую она с тем же успехом, но в иных формах, могла бы выразить в чуде плотских наслаждений и высокой ноте эротизма. Эта страсть свершилась на острове, в сокровенности природы, среди весенних ливней и внезапных перемен погоды, когда окна, исхлестанные дождем, дрожат от ветра и струй воды, а пригревающее уже по-летнему солнце вдруг сменяют темные тучи. Глубокая страсть к земле, в которой Х, точно дерево, хотела пустить корни и оставить след.
Чувствительность, глубокое чувство – пусть даже подавленное, – хроническая одержимость островом, сила преодолевать препятствия: Пенелопой ли, Калипсо, в Х было все, чтобы стать героиней. Терять ей было нечего: она могла принять любой вызов. Прощупать все надежды, отправиться на поиски своего золотого руна. Выстроенная испытаниями, своим домом, островом – своей любовью, – отмытая, мускулистая, укрепленная долгим заплывом, она могла взойти к высшей форме человеческой жизни, к царственности. К жизни солнечной, и чистой, и прекрасной.
Теперь, когда Х знала, кто она есть, возможно было все: она могла даже повесить свою жизнь на звезду – на все звезды. Ее лицо озаряла чудесная улыбка, походка была упругой, решительной.
Робер заговорил о доме при маяке. Маяк автоматизировали, и муниципалитет больше не использовал помещение смотрителей. Это Робер выдвинул идею, что мэрия могла бы предоставить просторную постройку в распоряжение Х. Он предлагал поговорить об этом с мэром, его другом. Принимал задачу близко к сердцу. Само собой, он поможет Х там устроиться.
В этом несравненном островитянине, образце легкомыслия, креативный мастер – артист, если говорить высоким штилем, – и человек были едины. Остро все воспринимающий, лукавый, немного маг, по крайней мере волшебник – здесь проводник из смерти в жизнь, – он функционировал наитиями, вспышками. С одного взгляда на Х ему открылось сокровенное – или осенила благодать, – и он разгадал в ней, говоря словами Конфуция, «неуловимое начало первого шага». Женщина хотела жить. Торжествовать. Он подарит ей свою энергию, станет ее учеником, поможет продолжить ее дело. Поможет не сойти с верной дороги, ведущей на восток – где восходит солнце, встает день, – к воскресению. Легкий на подъем, способный разглядеть, что не так – он был еще и незаурядным механиком, – он поможет Х наладить и ее новый дом, и остров, и мир. Позитивно настроенный, компанейский одиночка, гибкий упрямец, нежный, порой грубый, уверенный и беспокойный, ни совершенный, ни добродетельный, сплошной парадокс, раздражитель и магнит: чем был бы для Х остров без Робера?
* * *
Через несколько недель, вернувшись на остров, Симон удивился происшедшим с Х переменам. Ему хотелось ей сказать – но он удержался, это прозвучало бы глупо и бессмысленно, – что он ее не узнает. Будто бы в глубине своего существа она стала другой, можно сказать, другой женщиной, будто бы, по образу и подобию цветов, превращающихся в плоды, она пережила метаморфозу. Быть может, Симон никогда не видел свою подругу такой, какой она была, или просто не постигал, какой она была на самом деле. Был ли тому причиной ее новый дом? Возобновленные отношения с Робером, чему способствовал ремонт? Не раз Симону думалось, что он едва может до нее достучаться. Что с трудом ее понимает. В ее разговорах – это было ново – исключительно остров был предметом и сутью: в искусстве, философии, политике речь шла только о нем. Одержимость. Любовь. Это преображение было наверняка бессознательным, но в то же время не без умысла: Х держала в уме, углубляясь в реалии острова, приблизиться к некой абсолютной истине, из которой мог родиться совершенный расцвет. Он отнес это на счет влияния территории: Х превращалась в настоящую островитянку.
– С тех пор как мы снова встретились, я столько наблюдаю за тобой, что мог бы защитить диссертацию по островитянству.
– Чему-чему?
Х откровенно удивилась, услышав этот неологизм. Чтобы скрыть одолевший ее смех, она напустила на себя серьезный вид.
– Островитянству, этим словом я предлагаю обозначить совокупность культурных черт жителей островов или принадлежность к островному сообществу.
– Ты думаешь, что острова…
– Я не думаю, я наблюдаю…
– И к чему ты пришел, господин антрополог?
– Я пришел к выводу, что острова полны тайн и что люди на них со временем начинают себя вести порой неопределенно…
– Например?
Профессор, картезианец, заинтригованный привязанностью Х к острову и не понимающий ее желания забыть остальной мир, чтобы стать только островитянкой, Симон много читал, долго расспрашивал бывших коллег, пытаясь провести параллель между чертами характера и нравами островитян и других людей. Это его тем более увлекло, что он находил у своей подруги общие особенности, подмеченные на других островах и, с вариациями, на всех островах планеты. Он отнюдь не претендовал на то, чтобы с островов – и островитян – набросать универсальный портрет, но полагал, что сможет вывести закономерность, которую назвал закономостровов.
