А когда на следующий вечер Албаст с женой пришел с огромным букетом цветов к Ясуевым, и сияющая теща целовала его, кормила любимого зятя, как никогда ранее, а потом весьма любезно самолично усадила его в гостиной напротив телевизора, и два часа он просидел, вглядываясь в ящик, пока Малика не предложила уходить, и только в лифте сказала, что «папа от усталости спит»; он понял, что отныне его тесть не второй секретарь, не собеседник, как прежде, и где-то даже панибрат, а именно первый секретарь, и между вторым и первым, не секретарем, а Ясуевым – если не пропасть, то колоссальное, коленопреклонное расстояние, непреодолимая расщелина.
Еще неделю не подпускал к себе никого с поздравлениями новоиспеченный секретарь. Все ходил тихий, мрачный, мобилизованный. По шестнадцать часов в сутки пребывал в кабинете. И никто не знал, что он там делает: может, спит, может, работает, а может, телевизор смотрит. И весь чиновничий аппарат в шоке, никаких кадровых изменений, революционных потрясений; все тихо, как прежде, чинно, стабильно.
Наконец поступает депеша из столицы от российского правительства с поздравлением и признанием Ясуева как главы. От этого Ясуев еще мрачнее, еще более он погружен в работу. Что для него, умнейшего политика, российское признание? Ему необходим только союзный уровень, солидный масштаб. И объясняет он это тем, что Чечено-Ингушетия по внутреннему валовому продукту превосходит некоторые союзные республики, нефтехимическая и машиностроительная продукция идет только на экспорт, а количество коренного населения более 70% и, наконец, самое весомое – он, Ясуев, лидер республики, гениальный и трудолюбивый человек, с его кругозором, с его мышлением он выведет регион на невиданный уровень, о нем заговорит весь мир…
Только десять дней спустя после выборов из Москвы, из союзного аппарата, чего Ясуев, томясь, ожидал, за личной подписью Горбачева М.С. поступило признающее его главенство и важность письмо. На заседании расширенного бюро обкома высокий чин из ЦК зачитал поздравительную телеграмму, еще какие-то указы, пожал Ясуеву руку, поцеловал. Вот когда просветлел первый секретарь, широко улыбнулся, воспрянул телом и духом.
Как прожженный, истинный партиец первый секретарь первым делом вспомнил лозунг вождя «кадры решают все» и начал «перепахивать» номенклатурное поле для высадки «окультуренных растений».
Вот когда Докуев Албаст удостаивается чести встретиться с тестем, и эта встреча абсолютно не похожа на все предыдущие, и видно, что встретились не тесть с зятем, и тем более не первый секретарь обкома и первый секретарь райкома, а барин и верноподданный. Разговор сухой, короткий, деловой.
Пост вице-премьера для Докуева исключен, ибо назовут кумовством, клановостью, порукой; его район в числе отстающих, и это терпеть в дальнейшем невозможно. На осень Ясуев назначил перевыборы во всех районах, и они покажут, кто достоин, а кто нет.
– Выборы будут свободные, альтернативные? – робко интересуется Албаст Домбаевич.
– Ну ты ведь был председателем избиркома, что ты у меня спрашиваешь? – недоволен тесть.
Понятно, что новый лидер республики сверхжесткий, принципиальный, честный; он искренне радеет за будущее сограждан, и как яркий пример – он передает новое громадное здание обкома под кардиоцентр, а сам возвращается в старое.
– Хе-хе, – ехидно ухмыльнулся все знающий Домба-Хаджи, услышав это от Албаста, – знает Ясуев, что новое здание, даже в туалетах, напичкано электроникой, вот и обводит вокруг пальца подслушивающих и подсматривающих… Так и это не все. В огромном здании масса людей, а он хочет в маленьком, недоступном, в одиночку сидеть, редко кого впускать… Да и мечтал он всю жизнь именно в старом здании сидеть, а новое для него в диковинку, чересчур громоздко, чудовищно.
– Да, я тоже удивлен, – поддержал отца Албаст, – в самом центре города, где шум, гам, смог, больницу устраивать?! Да и сколько средств надо потратить, чтобы переоборудовать помещение? Лучше бы имеющиеся больницы оснастить. Не пойму я его. А как принципиален стал, строг, недоступен.
– Какие у Ясуева принцип-минцип есть? – как обычно встряла в разговор Алпату, коверкая русские слова. – У него всего два принципа – деньги и власть, и никакой морали. Это я по воспитанию дочки вижу.
– Нана, все ты сводишь к нелюбви к снохе, – еще более раздражен Албаст. – Эта должность его переменила, ко многому обязывает, он не такой, как прежде.
– Клянусь, тот, даже хуже! – не сдавалась мать. – Вот посмотришь!
– А она права, – заулыбался загадочно Домба-Хаджи.
– Не знаю, – отмахнулся от доводов родителей Албаст, – со мной совсем иной. Впрочем, говорят, что со всеми… Очень строг и требователен.
– Гм, – лукаво сощурился отец, – а ты Албаст соверши один эксперимент, и все станет ясно.
– Какой? – загорелись глаза сына.
– Добейся личной встречи, ведь ты зять, и прямиком предложи за пост в два раза больше, чем ты содрал с него на выборах…
– Ничего я не «сдирал»! – нервно дернулся сын.
– Это твоя жена утверждает, – спокойно продолжал родитель. – Посмотришь, все как по маслу пойдет, и ты же первым забьешь еще и пост посредника. Тоже комиссионные будешь сдирать за услугу.
– Хм, – закашлял секретарь, – а если не пройдет?
– Пройдет, – с завидной ехидцей ревниво сказал отец. – А не пройдет, ты ничего не теряешь.
– А красиво ли это? Как-никак какое-то родство.
– У вас все красиво! – ухмыльнулась Алпату. – Ты брату под какие проценты деньги одалживаешь?
– Нана, ты ничего не понимаешь, ведь инфляция… И вообще, не лезь в наши дела.
– Ты с матерью помягче. Да к тому же она права, – на редкость солидарен с женой Домба-Хаджи, – а с моим советом не мешкай, для него зять, сват, родня – нету, у него четко выверенная такса… И помни, тебя в райком не переизберут, как в колхозе «прокатят».
– Да нет у меня столько денег!
– Я подсоблю… Разумеется, под твои же проценты, и буквально через полгодика ты окупишь все сторицей… Эх! Мне бы ваши годы!
Подгоняемый внушением отца, все больше и больше страшась, нервничая, Албаст переборол себя и, будучи в гостях у сватов, выбрал нужный момент и попросил тещу ввести его в домашний кабинет Ясуева.
Тесть по ритуалу чуточку привстал, потом отведя взгляд долго продолжал беседу по телефону. Окончив этот разговор, Ясуев не кладя трубку попросил по прямой связи вновь соединить его с Москвой. Вновь какие-то непонятные Албасту полуфразы, закодированные имена – «лысый», «меченый», «алкаш». В конце Ясуев обещает на днях быть в Москве и там подробнее проблему обсудить.
– Как они мне надоели! – наконец положил он трубку. – Просто голодная стая! Все – дай, дай, дай! А откуда? – встал с кресла Ясуев, насупившись оглядел зятя с головы до ног. – Твой район вновь в аутсайдерах. Подводишь ты меня, не оправдываешь моего доверия, я ждал от тебя помощи, поддержки, а ты?
– Понимаете, – в струнку пытался вытянуться Докуев, – я думаю, что был бы полезен на другом месте.
– Это на каком? – скривившись, искоса глянул Ясуев.
– На том, что вы мне до выборов предлагали.
– Чего? – рявкнул тесть.
Но Докуев знал, что отступать поздно, а замолчать на полуфразе – ущербно, и он невзирая ни на что, умоляющим голосом продолжал:
– Вот где я конкретно Вам буду нужен и полезен. А чтобы не быть голословным, как родной сын, зная ваши издержки, предлагаю помощь – вот столько, – и он неожиданно для себя показал в испуге в два раза большую сумму, чем планировал.
Ночью, дома, попивая снотворное вперемешку с коньяком, он себя нещадно корил, обзывал тупицей, болваном, транжирой. А когда наутро сам Ясуев лично, напрямую позвонил ему и попросил зайти домой, Албаст с благодарностью к тестю, с умилением подумал, что его слегка пожурят, скажут, как ты смел, и бесплатно, ну, в крайнем случае, в полцены (что и хотел Докуев первоначально) предложат то, что положено ему по договору, можно даже сказать – по закону.
Окрыленный бросился Докуев к сватам и через пять минут вышел, как мокрая курица, обвисший: вдвое возросла ставка, и он не вице-премьер, а рядовой министр, и не финансов, а социальной защиты населения, и деньги, наличные, не Ясуеву отдавать, а прямиком в Москву, по обозначенному адресу везти.
Обескуражен Албаст: какой позор, с должности первого секретаря городского райкома КПСС в посредственные министры, и это за такие деньги, без обсуждения условий, без обдумывания, как в армии – по приказу, а в каком тоне и в форме, прямо на ходу, в подъезде, у лифта?!
Плачется Албаст жене, жалуется теще, кричит на отца, вовсе не разговаривает с матерью, а тут еще одна пилюля вдогонку: через дочь Ясуев передает, что он «вовсе дурак и ничего не понимает».
Через несколько дней, в ранге министра, он вылетает в Москву, первым делом избавляется от огромной суммы (практически всего наличного и заимствованного у отца капитала) и следует для представления в столичное министерство.
