— Нет ли какой–нибудь заявки подходящей? — обратился он к Полещуку.
— На такие должности очень редко бывает.
— А вы все–таки постарайтесь подыскать ей что–нибудь.
— Хорошо. Можно идти? А то сейчас тот дядя явится… — Полещук ушел.
— Заходите, попытаемся вам помочь, — сказал женщине Сажин.
— Спасибо. Меня вот на киносьемку записали вчера.
— А этого я вас попрошу не делать. У нас на учете много безработных актеров. Это их заработок.
— Хорошо, — ответила женщина, — я не пойду завтра. Хотя…
— Я понимаю, — сказал Сажин, — вам это нужно… Но, видите ли, тут вопрос глубоко принципиальный…
— Поняла. До свиданья. А я вас тоже узнала.
— Билеты ведь я нашел потом… Подкладка порвалась.
— Что ж вам жена не зашьет?
— Какая жена?… Ах, да… Жена… Вот видите, не зашивает.
Из зала послышался шум. Сажин, пропустив женщину, пошел туда. Окруженный толпой актеров, ассистент режиссера едва успевал отвечать на сыплющиеся на него вопросы и возмущенные возгласы.
— …Кто вам дал право… Это наш хлеб…
— Брать прямо с улицы…
Ассистент был прижат к стене разъяренными людьми. Особенно воинственно вели себя женщины. Они наступали на него, размахивали руками — только что не били.
— Тихо, тихо, товарищи, — поднял руку Сажин, — так мы ни в чем не разберемся.
Но успокоить людей было не так просто — Сажину пришлось просто расталкивать их, пробираться к ассистенту.
— А… — узнал его тот, — это, значит, вы мне такую встречу подстроили?
— Да. И потрудитесь объясниться с этими людьми — киносъемки их профессиональное право. Товарищи, дайте ему сказать…
— Хорошо, — сказал ассистент, — попробую объяснить. Видите ли, наш режиссер открыл новую теорию так называемой беспереходной игры. Для нее нужны не актеры, а натурщики — просто люди определенной внешности…
— А играть кто у вас будет? Сами внешности? — раздался иронический голос из толпы.
— Знаете, товарищ, вы почти угадали. Именно так и будет. Никакой игры. Снимается просто человек в нужном состоянии. Из таких кусков монтируется картина. Это новое, революционное искусство, поймите же!..
— Кто у вас режиссер? — спросил Сажин.
— Эйзенштейн.
— Не слыхал.
— Он поставил «Стачку».
— Не видал. И что же — он всего одну картину поставил?
— Одну, но…
— Подумаешь! — презрительно сказал рыжий актер. — У нас в Одессе есть режиссеры — по пятнадцать лент поставили: Курдюм, например, Шмальц — известные режиссеры — не капризничают, берут актеров здесь, в Посредрабисе, и очень хорошо получается…
— В общем, это вопрос принципиальный, — сказал строго Сажин, — самовольничать вашему… как его?
— Эйзенштейн.
— …Эйзенштейну я не позволю. Так ему и передайте. Есть Советская власть. Есть государственное учреждение для найма актеров — пусть не нарушает порядок.
— Послушайте, — теряя надежду быть понятым, сказал ассистент, — мы же почти всех людей берем у вас. Только не актеров, а плотников, билетеров, суфлера взяли, реквизитора…
Актеры шумели, не слушали объяснений ассистента и снова наступали на него.
— Вот вам мое последнее слово, — сказал Сажин, — категорически запрещаю брать кого бы то ни было, кроме артистов. Иначе будете отвечать в законном порядке. Можете передать это вашему знаменитому режиссеру, который поставил одну картину. Всего хорошего.
Ассистент с трудом пробился сквозь толпу актеров и выскочил на улицу — волосы всклокочены, майка разодрана, одна нога босая — сандалия потеряна. «Типажи» — те, кто раньше был записан на съемку, — тотчас окружили его.
— Ну что? Приходить завтра?
— Что он вам сказал? Как же теперь будет?
Ассистент оглянулся на дверь Посредрабиса и решительно ответил:
— Ничего не отменяется. Всем явиться завтра к семи утра к памятнику Дюка. Ясно? И вы обязательно приходите, — обратился он к женщине, державшей за руки двух девочек, — я ведь вас записал?
— Да, записали. Еще вчера. Только… как же — если в Посредрабисе узнают…
— Все на мою ответственность. Договорились? Обязательно приходите. Вы очень нужны.
— Хорошо… — ответила женщина, — мне тоже это очень нужно…
Сажин открыл дверь в свою комнату. Там играл патефон, на кровати сидела Верка, рядом с ней матрос. Оба грызли семечки и сплевывали лузгу на пол.
— А, Сажин, — сказала Верка, — это мой двоюродный брат.
— Ну что же… — сказал «брат» и поднялся с кровати, — спасибо за компанию, извините, если что не так… — Он протянул Верке огромную лапищу и, проходя мимо Сажина, добавил: — Желаю наилучшего.
Матрос ушел. Сажин все еще оставался у двери. Играл патефон. Комната была заплевана лузгой, одеяло смято, грязная посуда на столе. Верка встала, оправила платье, подошла к окну и стала причесываться.
— Ну и что? — сказала она вызывающе.
Сажин резко повернулся и вышел из комнаты.
Много снималось кинокартин в то лето в Одессе, и одну из многих «крутили» молодые москвичи на одесской лестнице.
Бежала вниз по лестнице толпа. Падали убитые. Неумолимо наступала шеренга солдат, стреляя на ходу.
— Стоп! — раздался усиленный рупором голос. — Убитые и раненые остаются на местах. Сейчас будут сделаны отметки, и во время съемки прошу падать точно на свои места…
Помощники режиссера переходили от группы к группе, разъясняя задачи. Среди снимающихся была здесь и женщина — Клавдия Сорокина, которая обещала Сажину не ходить на съемку. По этой, вероятно, причине она то и дело опасливо оглядывалась по сторонам. К ней подошел ассистент режиссера, держа за руку стриженого мальчика.
— Вот, — сказал он, — это будет ваш сын. Вы с ним бежите от солдат вниз по лестнице. Ты помнишь то, что я тебе сказал? Бежишь с тетей, споткнулся, упал… Сейчас я вам покажу, на каком месте вы остановитесь… — тут ассистент увидел, что обращается к пустоте, — женщина исчезла.
Пока он говорил с ребенком, Клавдия заметила приближающегося Сажина — и спряталась за спины других участников съемки.
— Ты не видел, куда девалась тетенька?
Сажин между тем подошел к массовщикам.
— Так и знал, — сказал он, — мы же уславливались…
Рыжий актер, который «бузил» в Посредрабисе, обратился к нему:
— Андриан Григорьевич, что же они вытворяют? Нас, актеров, загоняют на задний план, в массовку, а крупно снимают тех… Это же вопрос принципа, не только оплаты…
— Ладно. Я так этого не оставлю… — Сажин ушел.
Тогда только женщина, убедившись, что опасность миновала, вернулась к мальчику.
— Где вы, черт возьми, пропадали? — сердился ассистент. — Ну, пошли, я вам покажу ваши места.
Сажин между тем не ушел. Он направился туда, где была установлена вышка, на которой стояла камера.
Переступив через веревочное ограждение, Сажин крикнул вверх:
— Слушайте, вы, кто вам дал право нарушать законы? Я запрещаю снимать, слышите, запрещаю! — Он схватил стоящий возле вышки рупор и, повернувшись к толпе снимающихся, крикнул в рупор: — Съемка отменяется! Я запрещаю снимать эту картину!
Долговязая фигура во френче, машущая рукой, пытаясь остановить съемку, выглядела так нелепо, что в первый момент группа растерялась и никто не мешал Сажину. Затем к нему бросились с разных сторон ассистенты в черно–белых майках.
— В чем дело? Кто вас сюда пустил?
— Я категорически возражаю, я не допущу, чтобы эта картина снималась… — говорил Сажин, но ассистенты, отобрав рупор, дружно теснили его к ограждению.
— Очистите рабочее место, сюда вход запрещен!..
— Но это мой служебный долг… — сопротивлялся Сажин.
Подошел человек с портфелем.
— Будьте любезны, — сказал он, — уйдите отсюда. Вы мешаете работать. Выяснять все, что угодно, можете позже — пожалуйста: «Лондонская», номер второй. Там дирекция картины. А сейчас не мешайте.
— Ну хорошо, — сказал Сажин, — мы этот вопрос выясним, где полагается…
И ему пришлось уйти. Да мало того что уйти, — пришлось на глазах у всех снова задирать ноги, чтобы перелезть через проклятую веревку ограждения.
Несколько участников съемок, в ожидании сигнала, стояли на указанных им местах, обменивались впечатлениями и вели свои обывательские разговоры:
— Нет, — сказал старый реквизитор, изображавший человека, который во время съемки упадет убитым, — нет, это не режиссер. Шмендрик какой–то. Вот я снимался у одного с бородой — тот да, режиссер. Сразу слышно. Гаркнет, и ты понимаешь — это да, это режиссер.
— Послушайте, где вы брали кефир?
— А тут рядом, на Екатерининской, за углом.
— …Такой стервы, как моя соседка, — поискать надо…
— …А я ему говорю — не нравится, катись колбасой… кавалер нашелся дырявый…
Так говорили эти люди, не зная, что сейчас, снимаясь в этой, казалось, ничем от других не отличимой кинокартине, они входят в бессмертие, они становятся героями величайшего в мире произведения искусства… Да и самим создателям фильма не дано было знать о грядущей судьбе их работы. Снимался великий «Броненосец „Потемкин"».
