В Посредрабисе закончился рабочий день. Полещук складывал документы, запирал шкафы. Зал Посредрабиса преобразился. Одна стена была сплошь занята большой стенгазетой «Голос артиста», на другой стене две доски: «Спрос» и «Предложение», над ними объявление: «При Посредрабисе создан художественный совет. Председатель — главный режиссер драмтеатра И. М. Крылов. За справками обращаться к тов. Полещуку». В зале стояли удобные кресла, столики.
Сажин вышел из кабинета, натягивая на ходу длиннополую кавалерийскую шинель без знаков различия в петлицах.
— Не забудьте, Андриан Григорьевич, — сказал ему Полешук, — завтра с утра пленум горсовета, а в три правление союза. Да, извините, чуть не забыл… тут вчера оставили… вас уже не было. Лекарство какое–то.
— А кто же это?
— Наша одна билетерша… она как–то была у вас… Сорокина Клавдия.
Сажин взял бутылку, прочел приклеенную к ней бумажку. «Грудной отвар» — было написано неровными буквами.
Берег, по которому шел Сажин, был безлюден. На песок пляжа набегали, грохоча, волны. Облака то открывали на миг солнце, то собирались в грозные тучи. Сажин достал из кармана тетрадь, карандаш, записал что–то, пошел дальше. Обойдя выступ скалы, он увидел вдали у самой воды странную фигуру. По набегающим волнам прыгала какая–то девчонка, мокрая юбка облепила ноги, распущенные волосы развевались по ветру.
Вот сильная, высокая волна повалила, накрыла ее, но она, вскочив на ноги, снова принялась бегать, взмахивая руками. Сажин неторопливо шел вперед. Добежав до утеса, девчонка повернула в обратную сторону и теперь неслась навстречу Сажину, все так же подпрыгивая, танцуя в набегающих волнах и, видимо, что–то радостно выкрикивая.
Сажин вдруг остановился, всматриваясь в бегущую, — она была уже совсем близко, эта девчонка… Эта «девчонка» была Клавдия — та самая не очень уже молодая женщина, та самая Клавдия Сорокина. Она тоже остановилась — ноги в воде — и смотрела на Сажина.
— Я это, я, честное слово, я, — засмеялась она и подошла к Сажину, — не верится?
— Да… Признаюсь… — бормотал он, — удивили.
— Это очень здорово, что я вас встретила.
— И я рад. Так неожиданно…
— Вот так денечек у меня… — сказала Клавдия.
— А дети? — спросил Сажин.
— Бабка присмотрит, у которой живем…
— Спасибо за грудной отвар.
— Это тоже та бабка…
Они шли по берегу. Клавдия то и дело отбрасывала назад мокрые волосы.
— А я думал, какая–то девчонка ненормальная прыгает… — сказал Сажин.
— Какие глупости говорят люди. — Клавдия взяла Сажина под руку. — Можно? Говорят, надо пуд соли съесть, чтобы узнать человека… а я вас сразу, в минуту узнала — какой вы…
— Вот и обманетесь.
— Никогда… Странно… кажется, несчастнее меня нет человека на свете, а мне вас жалко… так жалко… сама не знаю почему… вы не слушайте — болтаю что попало…
Они подошли к рыбацкому артельному домику с лебедкой у берега и перевернутыми — килем кверху — шаландами. Клавдия заглянула в дверь.
— Никого! — Она вошла в дом и оттуда крикнула: — Входите, здесь так хорошо…
Сажин вошел и остановился. Клавдия смотрела на него, он на нее. Так длилось несколько мгновений. Потом оба молча бросились друг к другу.
На кругу, на трамвайной петле, где кончался маршрут шестнадцатого номера, уже зажглись фонари. Клавдия прощалась с Сажиным.
— Нет, нет, — говорила она, — здесь мы расстанемся, и все, все. Это только один такой сумасшедший был денек. У меня своя жизнь, у вас своя. Никому навязывать свою ношу не хочу.
— Но так же нельзя, не можем мы так разойтись…
— Только так, мой дорогой, только так… Твой трамвай отходит…
Вагоновожатый нажал педаль, зазвонил. Клавдия бросилась к Сажину, поцеловала и оттолкнула:
— Беги!
И он вспрыгнул на подножку отходившего вагона.
Всякий, кто привык к несколько чопорной фигуре Сажина, был бы поражен, увидев его в этот вечер.
Он шел подпрыгивающей походкой и, когда попадался камешек, гнал его перед собой — зафутболивал далеко вперед, а подбежав, снова футболил дальше.
Редкие прохожие оглядывались на взрослого чудака, который вел себя как мальчишка.
Войдя во двор своего дома, Сажин увидел при свете фонаря подвыпившего Юрченко — снова в той же задумчиво–восхищенной позиции перед статуей у фонтана.
— Сосед, а сосед… — окликнул он проходившего Сажина, — угадай, пожалуйста, какой у этой бабы имеется крупный недостаток?
— Каменная, — улыбнулся Сажин.
— Правильно! Браво, бис! — в восторге заорал Юрченко. — Каменная, сволочь… — И зашептал заговорщицки: — До тебя зайдет взавтре моя бабенка — между прочим, совсем не каменная… — заржал он, — ша, шутю… так зайдет, скажет, что от Юрченки, — ты ей сделай там… за мной не пропадет…
— Спать, спать, проспаться вам надо, — не слушая его, сказал Сажин и пошел к дому.
Навстречу ему из подъезда вышла Веркина мать — Лизавета. Она была в бархатном манто с лисьим воротником. На голове тюрбан с пером.
— А… бывший зятек… прывет, прывет… Как поживает ваше ничего? Я, между прочим, на вас зла не держу. Очень даже великолепно, что вы Верку погнали… а то бы не было у меня теперь порядочного (подчеркнула она это слово) зятя… Между прочим, мы уезжаем в Парыж… Адью же ву при!!!
Она проплыла мимо Сажина, освободив наконец вход в дом. Сажин прошел через загроможденный барахлом темный коридор в свою комнату. Закрыл за собой дверь.
Полещук с удивлением смотрел на своего шефа — вместо обычного сухо официального утреннего приветствия Сажин подошел и с силой тряхнул его руку.
— Погодка–то потрясающая… — весело сказал Сажин, сияя, и прошел к себе.
Полещук посмотрел в окно — шел проливной дождь.
— Что ж, проходите, — сказал Полещук ожидавшим приема посетителям — слонообразному нэпману и киномеханику «Бомонда» Анатолию.
Сняв шляпу и сдернув с рук желтые перчатки, нэпман вошел в кабинет.
— Вы тоже заходите, — сказал Полещук Анатолию, и тот прошел вслед за своим хозяином. Вошел в кабинет и Полещук.
Куропаткин стоял перед столом завпосредрабисом, вращая в руках шляпу.
— По какому вопросу? Кто такой? — спросил Сажин, стараясь быть официальным, хоть в глазах все прыгали веселые искорки.
Куропаткин ответил искательно:
— Куропаткин я, Куропаткин. А–аа–арендатор кино «Бомонд». Вы… вы… вы… вызывали… — Он еще и заикался, этот слон.
— А вы? — обратился Сажин к Анатолию, как бы не узнавая его.
— Я предместкома, — ответил тот.
— Садитесь. И вы, гражданин Куропаткин, тоже можете сесть.
Сажин снял очки, протер, не торопясь начать разговор, поглядел сквозь стекла на свет и наконец водрузил очки на место. Потом он снял трубку, назвал номер:
— Алло, прокуратура? Мне товарища Никитченко. Нет? Это секретарь? Передайте, Сажин звонил из Посредрабиса. Как Иван Васильевич вернется, соедините меня.
Положив трубку, Сажин стал молча смотреть на Куропаткина. Молчание длилось, и арендатор все более неловко чувствовал себя под этим молчаливым, строгим взглядом — Сажину удалось справиться с озорным настроением и напустить на себя строгость.
Наконец он сказал:
— Так как, гражданин Куропаткин, будем говорить или в молчанку играть?
— А что… говорить? — спросил испуганно Куропаткин.
— Сами знаете что. Почему советский закон нарушаете? — повысил Сажин голос. — А? Кто вам дал такое право?
— Я… я… я… ничего… я… я… я… боже спаси против…
— Товарищ, — обратился Сажин к механику, — вы как председатель месткома кинотеатра «Бомонд» можете подтвердить, что гражданин Куропаткин в обход советского законодательства принял на работу без Посредрабиса своих родственников на должности кассирши и билетерши?
— Я… я… я… — начал было Куропаткин, но Сажин резко оборвал его:
— Вас не спрашивают. Я сейчас обращаюсь к предместкома.
— Конечно, — сказал Анатолий, — абсолютно верно. Билетершей он поставил тещу, а в кассу посадил хоть и не родственницу, но свою… это… ну, в общем, можно считать, тоже родственницу.
— Так вот, Куропаткин, возиться мы с вами не будем, либо вы сегодня же присылаете требование на двух человек, либо передадим дело в прокуратуру. У нас безработные есть, им жить не на что, а он тещу, понимаете…
— Вот, Андриан Григорьевич, например, старик, — сказал Полещук, доставая из шкафа учетные карточки, — отец погибшего красноармейца, между прочим…
Сажин взял карточку.
— … А вот та женщина, помните, с двумя детьми… — Полещук положил Сажину на стол учетную карточку Клавдии Сорокиной.
— Значит, так, Куропаткин, — сказал Сажин, — либо завтра пришлете требование, либо дело в прокуратуре. Можете идти. До свидания, товарищ, — протянул он руку Анатолию.
Посетители ушли. Сажин вытер мокрый лоб, с трудом откашлялся. Вошла ярко накрашенная девица в обтянутом платье с глубоким вырезом на груди.
