На улице Пушкина свернули, прошли мимо трибун Совета министров, откуда принимались военные парады и демонстрации трудящихся, где проходили и железнодорожники с оркестром… А вот и парк Луначарского с тихим озером, с гаревыми дорожками на аллеях, с шумящей листвой деревьев. С деревянным летним театром, где шли бои Приволжской зоны, с открытой театральной эстрадой, на сцене которой выступали боксеры… Из этого парка сейчас тоже доносится музыка. Парни и девушки развлекаются. За его взглядом и задумчивым лицом Леночка наблюдала, ей хотелось знать, о чем он думает.
— Здесь ты много раз выступал и побеждал, — продолжила она разговор.
— Было дело. — Он вздохнул, как старик, вспоминающий о своей молодости.
— И выиграл Приволжскую зону России! А финальные, кстати, где будут проводиться?
— В Воронеже. — Он опять вздохнул.
— Вздыхаешь-то. Тебя, что ли, не пригласили?
— Пригласили. И письмом, и телеграммой.
— Поедешь?
Он помотал головой.
— Опоздал. Сдавал госэкзамены, получал диплом. Да бои там уже заканчиваются. С Гошей мы скоро поедем к месту работы…
Звуки доносящихся издали пения и музыки подчеркивали глубокую тишину на этом, плавающем в лунном пространстве, мосту. Не было ни встречных, ни попутных людей, они одни только, взявшиеся за руки, вознесены были над притуманенным пространством оврага; сверху над ними висел, словно вымытый и начищенный к празднику, звездный купол неба. Остановились, прислушивались к тишине. Что делать в этой тишине, в этом лунном пространстве? Обнялись, поцеловались. Как обнимались и целовались на этом мосту и до них многие влюбленные. И еще раз, и, не прерывая поцелуя, прижавшись друг к другу, постояли, почувствовали свою слитую силу. Оторвался он наконец, поглядел ей в глаза:
— Вот как я люблю-то тебя.
— Как, как? — она засмеялась.
— Вот как! — Снова обнял ее, прижал к себе, хрупкую и одновременно упругую, сильную. Ласковую, но и не поддающуюся…
— Ну, хватит, Олег. Вон там, кажется, идет кто-то…
Шли и глядели не друг на друга, а себе под ноги — стыдились ли этой неожиданной близости, переживали ли свой настоящий поцелуй. Молчали какое-то время.
— И, значит, уедете? С Гошей, да? Насовсем? — спросила она наконец, держась за руку. Рука ее, как он заметил, тихо подрагивала.
— Не насовсем. Года на два.
Спускались по улице. Журчала под мостиком пахучая Сутолока, мостик скрипел и покачивался. На подъеме уже начиналась улица, и, освещенная луной уходила в даль. Она была пустынна.
— А куда — еще не выбрали место? Или у вас не выбирают? — спросила она.
— На Сахалин, возможно.
— О-о! Так далеко?!
— Далеко или не далеко, не все ли равно? Но побывать надо. Пока есть возможность.
«Вот он как проявился, характер-то человека», — подумала Леночка и поежилась, будто от холода. Проходили Верин дом, в окошке свет, значит, Вера еще не спит. Или гуляет, а родители ждут. Во дворе залаяла собачонка, да скоро угомонилась.
— Вы не рассорились с Верой? Что-то ее не видно.
— Нет, что ты!.. Каждый день видимся.
— А почему она не приходит?
— Она сказала, — Леночка засмеялась, — сказала, что ты ей нравишься и она боится, как бы не влюбиться в тебя.
— Уж скажешь…
— Ты многим нравишься, не замечал, что ли?
— Не замечал. Ну, может быть, потому, что ты во мне заняла все, все тобой заполнено, тебя одну… Ну, люблю же я… люблю…
Он привлек ее к себе. Стал говорить:
— Да, я уезжаю. Но ведь и ты собираешься уехать? — Взглянул на нее, она кивнула, и он продолжил: — И ведь надолго!
— Учиться — это другое дело, — возразила Лена. — Каждое лето буду приезжать к маме с папой, к Саньке.
— Пока там не встретишь кого-нибудь: ты же вон какая!
— Да ну-у тебя! — отмахнулась, засмеялась.
Не дал ей договорить, обнял.
— Наши ребята, все мои знакомые подтвердили: красавица!
Улыбнулась она печально. Может, подумала о том, что не укладывалось в ней одной только безраздельной радостью.
— Мне хотелось бы, чтоб и ты, а не кто другой, был всегда здесь, близко.
— Может быть — рядом?
— Может быть… — Посмотрела в глаза. — Но сейчас пока надо нам учиться и…
— И вставать на ноги, — он договорил за нее. — Ну, вот что я имею, к примеру? Только то, что на мне… Значит, надо нам…
— Разлучиться? Разбежаться? — опечаленная и возмущенная, теперь она перебила.
А вот и Леночкин дом. Джульбарс подал голос и заперебирал цепью. Остановились. Навстречу им шел крепкий мужчина, ростом чуть повыше Олега, в телогрейке и кепке. Встал перед самым носом. Машинально Олег заслонил Леночку плечом.
— Ну, что? Пришли, значит, нагулялись? — спросил незнакомец.
— Не совсем еще, — глядя в лицо, Олег ответил.
Увидел на лице человека ухмылку, и закралось ему какое-то сомнение. Боковым зрением к тому же отметил сдерживаемый смех девушки. Что-то тут было не то.
— Ну, так что же. Ну, будем тогда знакомиться, — мужчина протянул руку. Меня зовут Петром Игнатьевичем, я папа этой вот девчушки. Хоть и не родной.
— Родной, родной! — выйдя из-за спины Олега, Леночка утвердила.
И все стало на свои места, сделалось понятно и ясно. Олег назвал себя и пожал руку.
— А по батюшке-то как?
— Иванович… Да зачем по батюшке?
— Что ж, заходите, Олег Иванович, в дом заходите. Гостем будете.
— Да нет, время-то… — Олег стал отговариваться, да мужчина, похоже, настроен был решительно, к тому же и Леночка крепко взяла под руку с намерением провести в дом. Калитка была распахнута — Джульбарс с любопытством и весьма дружелюбно тоже поглядывал на него — все было за то, чтоб Олег вошел в этот дом и стал гостем. Времени, правда, было уж… А, впрочем, куда сейчас время? И режим весь — ну, куда?
Наталья Федоровна встретила у крыльца, пригласила. И все вошли. Саня, по-видимому, спал — не видно было и не слышно. Круглый стол посреди комнаты был накрыт. Здесь ожидали гостей.
— Это они идут с выпускного вечера, — хозяин громко докладывал Наталье Федоровне. — Один закончил техникум, другая — школу. Дак идут с вечера, а у них, понимаешь, ни в одном глазу.
— Мы только по одной выпили, — Леночка за двоих отчиталась, и Олег подтвердил сказанное.
— Ну, дак это мы сейчас поправим. Давайте садитесь. Руки помойте.
Резной берестяной абажур направлял свет на стол, освещал закуску: селедку с нарезанной красной свеклой и зеленым луком, соленые помидоры и свежие, из парника похоже, огурцы, вареные яйца. Сели к столу, Наталья Федоровна гремела на кухне посудой. Леночка, улыбаясь Олегу, поддерживала разговор.
— И кем же вы стали по окончании учебного заведения, какое получили звание? — после дежурных, мало значащих слов Петр Игнатьевич обратился прямо к Олегу.
— Техник-инструктор по эксплуатации и ремонту вагонов, — он отвечал. — Работать будем в железнодорожных училищах мастерами и преподавателями.
— По всей стране вас распределяют?
— В основном, в Сибирь направляют, на Дальний Восток.
— Они с другом Гошей выбрали Сахалин, — Леночка подключилась.
— О-о, Сахалин! И там, что, есть железная дорога? И железнодорожное училище?
— Говорят, есть. Японская, узкоколейная. И училище скоро откроют.
— Это интересно. А как ваш спорт, бокс? Вы же выиграли Приволжскую зону? И с чемпионом страны бой вели?
— Да. — Олег опустил голову…
— Его вызвали на финальные соревнования России, но он не поехал. Сдавал государственные экзамены, — ответила за него девушка.
Отчим к ней обернулся, помолчал какое-то время, переваривая сказанное, и рассуждал вслух:
— И тем не менее встретился с чемпионом СССР. Бой проиграл, правда, — ну, чемпиону все же… Вот, Леночка: мужчина есть мужчина… Ну, что ж, откроем шампанское, — он ловко откупорил бутылку — она слабо стрельнула. — А мы уж с матерью нальем водки. Да нет, мы с Олегом водки выпьем. За ваш спорт, за успехи, за окончание школы и техникума. Наталья, оторвись от плиты, поддержи дочку с… — Он, видно, не нашел слова. — С товарищем вот. С другом, — нашел, наконец, это слова.
Все четверо подняли стаканы, Леночка с мамой выпили не до конца, ушли на кухню. Придя с вечера, где неплохо угощали, Олег тем не менее отдавал честь закуске. Ел огурцы, селедку с гарниром. Отсутствием аппетита он не страдал.
— Налегай, Олег, на яички, они у нас, понимаешь, не купленные — куры-то свои, — подбодрил Петр Игнатьевич, переходя на «ты». Сам он тоже принялся за них: подсаливал, сдабривал горчицей и перцем. Был он в вышитой косоворотке и в простых шерстяных брюках, но военная жилка в нем ощущалась. Человек был немолодой, ближе к пятидесяти годам. Светлые волосы проблескивали сединой, лоб увеличивали боковые залысины. Все манеры говорили о нем, как о человеке простом и бывалом.
