Кто-то заметил, нет? Мистер Херш, стреляя глазами во всех направлениях, поспешил оттолкнуть руку Джейка.
— Ты чего это? — раздраженно буркнул он. — Вас этому что, в университете учат?
Джейк вынул из пачки «Голуаз» очередную сигарету.
— Я угощаю, — торопливо добавил отец. — Платить сегодня папина очередь.
— Надо бы нам встречаться чаще. Я тебя люблю.
— Я твой отец, черт его дери. Что же тебе — ненавидеть меня?
— Когда я был маленький, у тебя очень здорово получалось меня смешить. А еще ты, помню, выплавлял мне из свинца солдатиков на кухонной плите. Купил формочки на какой-то свалке, помнишь?
— Ну, теперь-то ты уже не ребенок, — сказал отец, несколько озадаченный. — Хотя, надо признать, дерьмом не плещешь. То есть умом не блещешь, я хотел сказать.
Однако рассмешить на сей раз не вышло. Не заслужил даже слабой улыбки.
— Ну ладно. Пожалуй, хватит лириц-цких излияний. Так ты о чем со мной поговорить-то хотел? Сифак намотал или еще что-нибудь в этом духе?
— Нет. Хотел сказать, что тебе больше не надо беспокоиться насчет платы за универ. Макгилл я бросил. И возвращаться туда не собираюсь.
— Чего это вдруг?
— Он больше не стыкуется с моим Weltanschauung[88].
Мистер Херш схватился за голову. Закачался.
— Ну, дожили! Совсем стал поц! Или как ты сказал — что-то какой-то там штунк?[89]
— Да тоска там зеленая! — с жаром выпалил Джейк. — Мне с самого начала там не понравилось.
— А что тебе вообще нравится? Вечно все критикуешь.
— Кино!
— Что-о?!
— Хочу заняться кино.
Этим он отца так позабавил, что тот от души расхохотался.
— Что ж, уши у тебя, пожалуй, не больше, чем у Кларка Гейбла. Для начала уже неплохо, верно я говорю?
Джейк тоже усмехнулся.
— Слушай сюда, — заговорил мистер Херш, наклоняясь к нему поближе. — Ведь этого ж мало — решить, что тебе хочется в кино сниматься. Тебя же должны открыть!
— А я не хочу сниматься. Я хочу снимать.
— Ты думаешь, мне нравится торговать этой ерундой? Я, может, владельцем фабрики быть хочу.
— Надумал я для начала поехать в Нью-Йорк и там оглядеться. Настало время понять, кто я есть.
— Что значит кто ты есть? Ты Янкель Херш. Вот за это я точно могу поручиться.
— Проблема в том, что у меня нет денег на билет.
— Ну вот, я так и знал: рано или поздно мы упремся в грубую реальность. А то — кино, шмино…
Отец встал и двинулся к выходу. По дороге расплатившись, сгреб в ладонь сдачу мелочью. А по выходе наружу, прежде чем опустить в карман, сощурясь, осмотрел каждую монетку.
— Что-нибудь не так? — спросил Джейк.
— Ш-ш. Погоди минутку.
Мимо прошла какая-то пара. Потом грозного вида старуха в обнимку с пакетом рыбы, за ней несколько подростков в одинаковых ветровках с переливчатыми буквами AZА[90]. Наконец, они остались одни.
— Вот: гляди, — сказал мистер Херш.
— Ну.
— Это американский пятак — «никель».
— И что?
— Что? Не делай вид, будто дурачком родился! Если бы этот «никель» был не с Джефферсоном, а с бизоном-буффало, и был бы он тысяча девятьсот тридцать восьмого года да еще с маленькими буковками S (от Сан-Франциско) и D (от Денвера)… Знаешь сколько тогда он стоил бы? Вот прошлым летом было: Макс Кравиц посадил в свое такси какого-то пьяного и довез до «Альдо» — обувной магазин, знаешь? На счетчике два десять. А этот гой возьми, да и сунь ему четырехдолларовую банкноту. Ну да, банкноту в четыре доллара. Кредитный билет банка Верхней Канады, и на нем дата — первое декабря тысяча восемьсот сорок шестого года. Знаешь, сколько нынче стоит такая деньга?
— Ай, да ну, батя, брось, — махнул рукой Джейк, проникаясь к отцу нежностью. — Тебе никогда не быть богатым.
— По-твоему, главное — быть богатым? Тогда-то да, тогда со мной бы стоило общаться, верно? Тогда бы мы сидели в модном ресторане — где-нибудь в Сноудоне[91], и ты бы не шарахался при одной мысли о том, что будет, если тебя со мной увидит кто-нибудь из твоих интелли-хентных приятелей. Так вот что я тебе скажу, причем плевать я хотел — услышишь ты это или пропустишь между ушей. Хочешь, не хочешь, но я твой отец все-таки. И я говорю: деньги это еще не все! Президент крупнейшей в мире сталелитейной компании Чарльз Шваб (загнув палец, отец назначил его номером первым) умер банкротом, а перед этим пять лет жил на одолженные деньги. Человек, который в тысяча девятьсот двадцать третьем году году был президентом Нью-йоркской фондовой биржи (я говорю о Ричарде Уитни), до сих пор сидит в «Синг-Синге». Крупнейший «медведь» Уолл-стрит Джесс Ливермор покончил с собой.
Знаешь, что тебе нужно? Тебе нужна работа. Самоуважение. На, держи! — заорал он, тыча двумя бумажками по десять долларов сыну в грудь. — Потому что я знаешь кто? Я мешугенер, псих, сумасшедший!
— Когда-нибудь ты будешь мной гордиться. Я стану великим кинорежиссером.
— Не засирай мне мозги! — возмущенно отмахнулся папаша. — Хочешь, чтобы я гордился? Иди работать! Начни зарабатывать на жизнь! Встань на ноги!
Отказавшись ехать в отцовской машине, Джейк пешком вернулся на улицу Сент-Урбан и пришел к своей старой школе, Флетчерфилдской средней, которую окончил через три года после войны, после чего поступил в Макгилл.
Мать постоянно Джейку вдалбливала, что самое в жизни важное это высшее образование.
Что ж, верно.
— Не важно, что ты знаешь, — поправлял ее отец Джейка. — Важно кого!
И тоже верно.
Всем своим обликом Джейк старался подчеркивать левые убеждения: этакий благообразный социалист со свежим номером журнала «Нью стейтсмен» под мышкой — носил твидовый пиджак с кожаными заплатками на локтях, отрастил длинные волосы, дома все полки забил «Пингвинскими»[92] книжками.
Когда мог себе это позволить, ел в итальянских ресторанчиках. Где на каждом столике пустая бутыль из-под кьянти с воткнутой в горлышко цветной свечкой. И старому школьному приятелю Додику Кравицу рекомендовал:
— Обрати внимание на тратторию «У Анджело». Там подают такие раковые шейки в чесночном соусе — пальчики оближешь. Называется «скампи чезенатико».
— Так ты и херес пьешь?
— Ну, иногда. Сухой севильский херес «Тио Пепе». Почему нет?
В то время он как раз читал «В поисках Корво»[93].
— Ага… мм… А что, интересно, вы с твоими долгогривыми друзьями делаете по ночам, когда до четырех утра куролесите? Скажешь, читаете друг другу вслух стишата?
— Бывает. Или музыку слушаем.
— Небось классическую?
— Ну да. А что?
— Скажи-ка, а ты боишься змей?
— Чего?
Потом Джейк понял, что означал этот вопрос. В журнале «Эсквайр», валявшемся на трюмо, у которого наводила марафет сестра, оказалась статья под заголовком «Как лучше узнать младшего брата: не гомосексуал ли он?». Журнал сестре подсунул Герки, ее жених. Да и до того будущий зять настойчиво советовал Джейку как-то разобраться с угрями. И лучше бы до их свадьбы.
— Какое-никакое торжество все-таки, сам понимаешь! А ты у нас шафер. О’кей?
У Джейка появилась манера ходить по дому, держа перед грудью руки с расслабленными кистями. Однажды во время ужина он обратился к Герки так:
— Милый, пожалуйста, передай мне еще один кныш. Merci.
— Ты, это… опупел, что ли? — нахмурился Герки.
Деньги, деньги…
— Мне на Нью-Йорк, дядя Сэм. Чтобы там как-то зацепиться. Мне надо двести пятьдесят долларов.
— Что такое деньги? У тебя есть здоровье, его не купишь и за миллион! Как я завидую твоей молодости!
— Мне только на год, потом отдам.
— Вот посмотри на нас. Ты же интеллигентный юноша. Вот мы сидим с тобой… Ты у родственников, здесь все твои друзья… Хочешь еще бутербродик? Лимонада? Бери, кушай! Кто что считает? У нас открытый дом. Разве нет? А тут я вдруг возьму и дам тебе денег, которые — ты говоришь — я будто бы получу обратно. Через год, так?
— Я слово даю!
— А если, не дай Бог, год пройдет, а денег у тебя не будет? Что тогда? Ты испереживаешься. Я тоже испереживаюсь. Не ровен час, еще поссоримся! И уже не будем сидеть вот так вместе, не будем кушать бутербродики мит дем лимонадик!
— Я обещаю, дядя Сэм!
— Он обещает! Кто, занимая деньги, говорит, что не отдаст? Да у меня вообще нет такой привычки — в долг давать. Давая деньги друзьям, теряешь и друзей, и деньги! Особенно среди своих. Кому нужны ссоры в семье? Ты меня понимаешь?
А у дяди Джека в конторе позади рабочего стола висел плакат:
АЛИ-БАБА БЫЛ ПОИСТИНЕ СЧАСТЛИВЫМ ЧЕЛОВЕКОМ: ЕМУ ПРИШЛОСЬ ИМЕТЬ ДЕЛО ТОЛЬКО С СОРОКА РАЗБОЙНИКАМИ!
