– Правильно надумали, ничего удивительного, – сказал капитан Комочин. – Фронт приближается, а здесь, на заводе, много уникальных станков.
– Вот-вот… Как раз с них они и начали. Ночью разобрали несколько штук в инструментальном, подали вагоны, уложили. Но ребята подглядели. Догадались номера на вагонах переписать. Утром немцы на завод маневровый паровоз запросили. Шандор послал машиниста, своего парня. Пока с завода на станцию паровоз добирался, те вагоны растерял, а вместо них другие приволок, со снарядами. Пусть себе дуют с фронта обратно на немецкую родину.
– А те где, со станками? – спросил я.
– За семью странами, за семью океанами, где стоят семь печей без боков и семьдесят семь старух выпекают семьдесят семь пирогов, – ответил Бела-бачи народной присказкой. Его глазки совсем затерялись среди набежавших веселых морщин. – У нас тут кругом тупиков, заброшенных путей… Ищи-свищи!
Бела-бачи встал, прошелся по кухне, негромко шаркая по устланному линолеумом полу. Веселые морщинки постепенно разгладились, лицо его снова стало озабоченным.
– Станки, саботаж… Это все, конечно, неплохо. Но ведь война. Война!.. Вот вы видели, как немцы ходят по нашей земле. Сапоги свои тупорылые ставят уверенно, твердо: топ, топ! Как хозяева! А надо, чтобы делали шаг и холодным потом покрывались: вот взлечу на воздух! Приглашают венгерскую девушку в парк на танцы, а сами дрожат: не воткнет ли она нож в сердце в темном углу? Чтобы садились в свой поезд и чтобы одна-единственная думка насквозь прожигала: как бы не опустили поезд с рельс!.. А что мы сделали? Пока ничего!
– Ну, тут вы хватили через край, – возразил капитан Комочин. – А листовки? А правда о войне, о преступлениях фашистов, о Красной Армии? Не так уж мало.
Бела-бачи уперся кулаками в край стола, упрямо согнул голову.
– Но и не так уж много!.. Когда идет война, все – и наши листовки, и написанные на стене лозунги, и спасенные станки – все-все должно переводиться только на один язык: сколько убито врагов? Я так понимаю задачи венгерского коммуниста, так понимаю пролетарский интернационализм. Ведь те немцы или нилашисты, которых мы здесь кокнем, те ведь никогда не поднимутся в атаку против советских там, на фронте. Мне стыдно будет глядеть в глаза красноармейцам, когда они возьмут город, а на нашем счету будут одни листовки да станки.
Он смотрел на нас, словно ожидая возражений. Я молчал. Что можно было возразить? Молчал и капитан Комочин.
– А времени мало, а времени в обрез! Слышите, часы тикают. Тик-так, тик-так. Секунды уходят, минуты, часы, дни… Их ведь уже не вернешь. И все эти часы, все эти дни фашистская сволочь безнаказанно ходит по городу… Но теперь уж недолго. Будут дела! Будут!
Бела-бачи негромко пристукнул по столу костяшками кулаков, словно подводя итог всему сказанному, выпрямился.
– Вот… Валяйте, ваша очередь рассказывать.
– Он разве не рассказал? – капитан Комочин посмотрел на меня.
– А ты? – спросил Бела-бачи.
– Мы с ним вместе. – Ему явно не хотелось говорить.
– Смотрите, дело ваше…
Наступила неловкая пауза.
– Что вы намерены с нами делать? – торопливо спросил я, проклиная про себя молчаливого капитана.
– Спрячем. Найдем надежное место, просидите до прихода ваших, как у Христа за пазухой… Если, конечно, самим захочется, – добавил он, словно сам не был убежден, что нам действительно захочется.
А что нам еще оставалось?
– Там видно будет, – вдруг высказался мой великий молчальник. – Насчет документов как? Без них мы связаны по рукам и по ногам.
– Я же сказал – документы не проблема.
– А рация? – вспомнил я. – Нет возможности раздобыть рацию? Мы бы смогли связаться с командованием.
Бела-бачи развел руками:
– Чего нет – того нет. Но я разузнаю. Может, в охране завода?
– Нет! – капитан Комочин покачал головой. – У них нет. Наверняка! Только в полевых частях и в штабах. Да и не в рации сейчас дело.
Я не понял его:
– А в чем?
– Совсем в другом, – уклонился он от ответа.
Аги вернулась рано, еще соседние с кухней комнаты освещались красными лучами заходящего солнца. Вошла к нам на кухню, возбужденная, разрумянившаяся, поставила на стол свой огромный бидон.
– Уже управилась? – удивился Бела-бачи.
– Подвезло. На легковой машине туда и обратно. Герр лейтенант был очень любезен… Скоты! Тупые, самодовольные скоты! – она сорвала с головы платочек, пепельные волосы рассыпались по плечам. – Завтра он ждет меня в тридцатом номере гостиницы. «Мирабель». Без пятнадцати одиннадцать. Ровно без пятнадцати – так он оказал. Как вам нравится такая точность? Ну, пусть подождет… Бедные, вы, наверное, тут изголодались без меня?
– Мы закусили… Хлеб, сало.
– Хлеб, сало! – Аги, смеясь, передразнила Бела-бачи. – Посмотрите лучше, что в бидоне.
Бела-бачи приподнял крышку.
– Мясо! Бог мой, настоящая свинина!
– Я сейчас вам такой гуляш состряпаю.
– Где взяла?
– Подарок. Оттуда. А теперь вы меня больше не трогайте, если хотите иметь ужин. – Она открыла дверь в кладовую и обратилась ко мне: – Русский, помоги!
– Что там?
Я сделал недовольное лицо, хотя мне было приятно, что она попросила именно меня. Впрочем, я сразу же подумал, что вряд ли это можно считать знаком особого внимания. Просто я тут самый молодой.
И все равно было приятно.
– Вот щепки, разожги огонь. Сумеешь?.. А я займусь гуляшом.
Я собрал охапку древесного мусора, уложил в плиту по всем правилам партизанского искусства, зажег. Пламя рванулось к дымоходу.
– Па-сибо! – Аги тщательно, по слогам выговорила незнакомое слово. – Очень па-сибо!
И улыбнулась мне.
Я отошел к мужчинам – они сидели в другом конце просторной кухни и рассматривали корректуру будущей листовки – после ужина Аги должна была ее куда-то отнести.
«К оружию! – прочитал я текст, набранный отличным типографским шрифтом. – Кончилось время бесплодного ожидания мессии. Настала пора быстрых и решительных действий. Пусть каждый спросит себя: а что я сделал для освобождения родины?..»
Я читал и одновременно украдкой наблюдал за Аги. Она работала проворно и быстро, руки так и мелькали.
Гуляш получился славный. Вероятно… Потому что я ничего не ощущал, кроме мучительного жжения во рту. Но Бела-бачи ел и нахваливал. Капитан Комочин тоже быстро и с видимым удовольствием управился со своей порцией.
Пришлось и мне поднажать. Аги сидела рядом и подкладывала в мою тарелку добавочные куски. Она делала это от чистого сердца, заговорщицки подмигивая – мне досталось больше, чем другим, и я добросовестно съел все, до последней крошки.
Но поблагодарить уже не смог. Вскочил из-за стола и понесся к водопроводному крану, хватая на ходу воздух широко раскрытым ртом. В нем бушевало пламя.
Они все трое удивленно смотрели, как я заливал пожар холодной водой, но ничего не сказали. Одна только Аги бросила иронически:
– Странные вкусы!
Я промолчал…
Вскоре Аги стала собираться. Взяла свой платок, вытащила расческу из кармана пальто и закрылась в ванной.
Я вышел из кухни, проследовал через анфиладу темных молчаливых комнат и оказался в передней. Зажег там свет и стал рассматривать огромные ветвистые оленьи рога, украшавшие, стены передней и покрытые сверху серым слоем пыли.
Рассмотрел их все по очереди. Пошел по второму кругу. Аги все не появлялась. Я терпеливо ждал. Наконец, услышал ее быстрые шаги.
– Что ты тут делаешь? – раздалось за спиной.
Я обернулся.
– Да вот… – Небрежным, заранее продуманным движением тронул оленьи рога. – Интересно!
Она недоверчиво фыркнула:
– Потрясающе!
– Видишь ли, я охотник… У нас на Алтае…
Это тоже было продумано заранее. Я рассчитывал, что Аги заинтересуется, начнет расспрашивать. Но она только пожала плечами и пошла мимо меня к выходу.
– Постой, Аги!
Я схватил ее за руку. Она резко выдернула.
– Что еще? – Ее большие «серые глаза потемнели. Я прочитал в них горечь и презрение. – Хочешь познакомиться с моим сто пятидесятым калибром?
Кровь ударила мне в лицо. Вот как она меня поняла!
– Нет, Аги, нет, совсем другое! – выкрикнул я торопливо. – Вдруг он тебя встретит на улице?
– Кто? – не поняла она.
– Тот лейтенант. Из гостиницы «Мирабель».
Еще секунду ее глаза отражали недоумение, а потом вдруг стали светлыми, прозрачными и удивительно ласковыми – я никогда еще не видел таких ласковых глаз.
– Русский, русский…
– Как ты вывернешься? Как вывернешься? – растерянно повторял я.
– Ох, и дурак! – Ее улыбка была совсем другой, чем слова, – нежной-нежной. – Что ж, по-твоему, у меня языка нет?
– Ты вернешься сюда?
Как у меня хватило духу взять снова ее руку?
– Не знаю.
– Приходи…
– Мне уже пора. – Она тихонько высвободила руку. – Я и так опаздываю. До свидания, русский…
