– И все равно! Решено начать со взрыва моста – и начнем! Люди поймут!
– Плохое начало! Вот если для начала военный эшелон на воздух поднять…
– А взрывчатки сколько? Ты одолжишь?.. Нет, Комочин, ты лучше не лезь. Решение принято, если я начну сейчас хвостом вилять – туда-сюда, туда-сюда! – так можно весь комитет развалить.
– От неверного решения он скорее развалится.
– Хватит! – Бела-бачи несильно пристукнул ладонью по столу. – Хватит!.. Кто ты сейчас такой! Офицер Красной Армии? Отлично, почет тебе и уважение. Попал в тяжелое положение, нуждаешься в нашей помощи? Пожалуйста! Поможем, чем только сумеем. Сами головы положим, а вас с ним выручим. Совет дал дельный? Замечательно! Примем твой совет, раз он дельный. Хочешь драться вместе с нами – тоже милости просим! Но что и как делать – решать не тебе! Я сам все знаю, не хуже тебя. Вот!.. И давай прекратим. Еще не хватало, чтобы мы с тобой в первый же день поцапались.
– Ладно, прекратим, – сказал капитан Комочин. – Но только я хочу, чтобы ты знал точно: я против. Категорически против!
Теперь они замолчали оба. Прошло, наверное, несколько минут, прежде чем Бела-бачи пробурчал:
– И потом, эшелон где? Не на станции же! Там еще больше народу покалечит.
– За городом.
– За городом, за городом… Ни лесочка, ни кусточка.
– Так уж ни кусточка!
– А парень сможет?
Я вздрогнул. Парень? Не обо мне ли речь?
– Надо у него спросить.
Разумеется, обо мне! Кто же еще тут «парень»?
Я старался не пропустить ни единого слова, но ничего больше не узнал. Они заговорили совсем о другом. Бела-бачи стал рассказывать о каком-то человеке по фамилии Кондор, который в обычные дни носил палаш с серебряной рукоятью, а по воскресеньям и праздничным дням – с золотой. Очевидно, и Комочин знал этого Кондора, потому что Бела-бачи, рассказывая, иногда обращался к нему так: «А помнишь, Комочин…»
Комочин… Комочин…
Фамилия капитана звучит вполне по-венгерски. Стоит только перенести ударение на первый слог. Комочин… А если он, в самом деле, венгр? Так знать язык… И внешность…
Бела-бачи все еще рассказывал о Кондоре.
– А привезут новеньких, он тычет пальцем в грудь: «Политический?» «Упаси бог, ваше благородие! Отца убил». «Тоже нельзя, тоже грех!»
– Он там еще?
– Там. Уже лет двадцать… А меня он даже любил: как любят бородавку на носу. Своя ведь! Носишь ее, носишь столько лет, как не любить!
– Да, тебе досталось…
Когда же они снова вернутся к тому разговору, обо мне? Я переступил ногами. Скрипнула половица. Приглушенно, под ковром. Но Бела-бачи услышал.
– Погоди! – остановил он Комочина.
У меня замерло сердце. Они узнают, что я подслушивал!
– Что такое?
– Идет сюда.
Теперь я знал, что делать. Потоптался на месте, пошарил рукой по двери, открыл.
– Вот где вы! Я проснулся – никого!
– Кофе хочешь? – спросил Бела-бачи. – Мы тебе оставили. Теплый еще.
Он налил мне чашку. Я стал неторопливо прихлебывать горькую жидкость. Это помогало справляться со смущением. Все-таки здорово, что они не догадались!
– Какие сны видел на новом месте? – Бела-бачи прищурил глаз. – Невеста не приснилась?
Я почему-то сразу подумал об Аги.
– Мне давно уже ничего не снится. – Я сделал несколько глотков подряд. – Ложусь – и как в яму.
– И в партизанах тоже?
Чашка чуть дрогнула в моей руке. Негромко звякнула ложечка.
– В партизанах?
– Я сказал. – Капитан Комочин повернулся ко мне.
– Можно было обойтись и без вашего посредничества.
Не очень-то сильно я разозлился на него. Скорее, наоборот: было приятно, что Бела-бачи знает о моем партизанском прошлом – и не от меня. Но я ухватился за возможность подпустить Комочину шпильку – так уж сложились мои с ним отношения.
– Говорят, ты подрывник, – невозмутимо продолжал Бела-бачи. – Говорят, сшибаешь эшелоны, как спелые каштаны?
– Ах, и это говорят? – Я выразительно посмотрел на Комочина.
– Слушай, парень, что нужно, чтобы поднять эшелон на небо? -Бела-бачи не обращал внимания на мой тон.
– Прежде всего, эшелон.
– Считай, что есть. Еще?
– Взрывчатка.
– Много?
– Минимум шашки две-три… Еще бикфордов шнур, детонатор.
– Но ведь и уметь надо.
– Штука нехитрая.
Уже было ясно, куда он клонит. И поэтому его «Значит, по рукам?» не прозвучало для меня неожиданно.
Что я мог ответить? Что последний раз, когда я участвовал в такой операции, вся самодельная конструкция из трех толовых шашек почему-то вдруг взлетела в воздух раньше, чем мы успели добежать до укрытия, и нас, контуженных и оглушенных, спасла лишь непроглядная темнота и проливной дождь, зарядивший на всю ночь?
Но ведь и сейчас, когда мы вроде бы мирно сидим за кухонным столом, опасность тоже не меньше. Я ведь в тылу врага.
– Что ж, если нужно…
– Погоди, парень, – Бела-бачи поднял голову, прислушался. – Звонят. У ворот. Неужели Аги? Что-то рано. Пойду посмотрю.
Он ушел. Мы остались вдвоем с капитаном Комочиным.
– Саша…
Я упрямо вскинул голову. Сейчас начнет выговаривать мне! Что-то я опять, по его мнению, не так сказал, не так сделал.
– Если так уж не терпится подслушивать – повышайте свою квалификацию.
Я вспыхнул:
– Не подслушивал я!
– Рассказывайте! Топтался под дверью, как слон.
Знает!
– Приходится, раз вы от меня все время что-то скрываете, – ответил я напрямик.
Но капитан опять не принял моей откровенности.
– Имейте в виду, – предупредил он, – следующий раз вам не удастся выскочить сухим из воды. Подойду к двери и открою – пусть все любуются.
– Договорились! – Я тоже понемногу привыкал сдерживать свои чувства.
Послышались шаги. Возвращался Бела-бачи. Не один.
– В доме холодно. С вашего позволения, мы пойдем на кухню, господин подполковник.
Подполковник?! Я метнулся к двери, но капитан Комочин сделал мне знак оставаться на месте.
– У меня гости, родственники из Будапешта, – голос Бела-бачи звучал совсем уже рядом. – Надеюсь, они не помешают.
Открылась дверь.
– Разрешите?.. Доброе утро, господа.
Вошел невысокий коренастый военный – венгр. Уже в годах, на висках седина. Лицо широкое, мясистое, с толстыми, словно у негра, губами и рыхлым грибообразным носом, на котором сидело старомодное, с длинным черным шнурком пенсне.
Он держался прямо, но не естественно, привычно, а напряженно, как штатский, не очень давно надевший мундир военного.
За его спиной Бела-бачи предостерегающе приложил палец к губам, на случай, очевидно, если мы по думаем, что подполковник свой человек.
– Прошу простить за беспокойство, – подполковник стянул с рук кожаные перчатки, снял пилотку. – Но у меня очень важные причины, коллега.
Коллега? Значит, врач. Военный врач.
Подполковник хотел сесть на стул возле выхода, но Бела-бачи, ловко сманеврировав, предложил ему место в глубине кухни. Теперь подполковник не мог выйти, минуя нас.
– Прежде всего, я хотел бы еще раз удостовериться. – Подполковник говорил очень спокойно, а вот рука беспрерывно мяла пилотку, выдавая волнение. – Вы и есть детский врач Бела Дьярош?
Бела-бачи учтиво склонил голову:
– Ваш покорный слуга.
– Бела-бачи?
– Так меня называют близкие люди.
– Очень хорошо, – подполковник никак не реагировал на прозрачный намек. – Я начну, пожалуй, вот с чего.
Он встал, открыл кобуру и вытащил пистолет. Держа его на вытянутой ладони, положил на стол, поближе к Бела-бачи. Затем снова сел, напрягая спину.
Я смотрел на него, ничего не соображая, как на иллюзиониста в цирке. Лицо капитана Комочина было непроницаемым. Бела-бачи загадочно улыбался в усы, словно фокус с пистолетом ему уже был знаком.
– Ясно, – сказал он. – Вы сдаетесь мне в плен.
– Фигурально выражаясь, – подтвердил подполковник без тени улыбки. – Я хочу подчеркнуть, что вы не должны меня опасаться.
– Вы мне и с пистолетом не внушали решительно никаких опасений.
Подполковник словно не заметил иронии. Он повернул в нашу сторону свою крупную, с торчавшими по бокам остроконечными, как у рыси, ушами голову.
– Господин Дьярош, можно при господах говорить с вами о конфиденциальных вещах? – он скользнул взглядом по мне и Комочину.
– Я им полностью доверяю.
Подполковник едва заметно кивнул головой, подтверждая, что именно так он и думал.
– Я Мориц Ласло, начальник местного военного госпиталя. Сегодня ночью в три двадцать три у меня на операционном столе скончался лейтенант Лайош Печи.
Я посмотрел на Бела-бачи. На его скуластом плоском лице ничего нельзя было прочитать. Глазки притаились за полуопущенными веками.
– Примите мои искренние соболезнования, господин подполковник, – в голосе Бела-бачи звучала полагающаяся в подобных случаях доля сочувствия. – Сейчас, когда венгерская родина так нуждается в храбрых гонведах, потеря каждого из них особенно ощутима.
